До последнего звонка - Бен Элтон

— Господи, неужели Дани Миног пела в восьмидесятых? — спросила Наташа, глядя на плакат, пока они спускались на эскалаторе у Сент-Джеймсского парка.

— Почти что. Не в мои восьмидесятые, а в самом их конце. Это были дни славы новой волны и новой романтики. Она пристроилась у них в хвосте, вслед за сестрой. Довольно дерзкая дебютная песня, насколько я помню, называлась она «Любовь и поцелуи». Возможно, это был даже 1990 год — так что никакие это не восьмидесятые. Но в таких шоу участвуют все, кому не лень.

— Твое доскональное знание девчачьих поп-групп просто пугает.

Ньюсон и Наташа сидели рядом в раскаленном добела вагоне. Наташа была без колготок, и ее голые ноги были настолько близко, что Ньюсон мог спокойно любоваться ими, делая вид, что читает заметки по делу. Наташа вытянула свои славные ножки, они доставали чуть не до середины прохода.

— Как тебе удается делать ноги такими гладкими? — спросил он, не успев подумать, что делает.

— Обычное мыло и одноразовая бритва, — ответила она абсолютно дружелюбно, но наверняка подумала, что это очень странный вопрос. Она поджала ноги под себя, скрестив лодыжки под лавкой. Теперь она знала, что он на них смотрел. Но это того стоило.

Прикрыв на мгновение глаза, он представил себе, как сержант Уилки бреет ноги в ванной.

Прекрати. Прекрати.

Ньюсон попытался отвлечься от своих мыслей, оглядывая других женщин в вагоне. Ни одна Наташе и в подметки не годилась. Он подумал о Хелен Смарт, о ее худеньком теле и забавных маленьких грудях. Толстые мясистые соски, такие необычные, и сама она классная… но потрепанная. Не как Наташа.

Инспектор Ньюсон откинул голову назад и уставился в потолок. Нужно это прекратить. Кристина! Вот кто ему нужен. Кристина — сильная, уверенная в себе и счастливая. Не чокнутая девица вроде Хелен, не потрепанная годами. Нет, Кристина от времени стала только сочнее, по крайней мере, это точно можно сказать о ее грудях. Кристина в маленьком черном платье с бокалом шампанского, королева в своем маленьком мире. Может быть, если бы он смог снова завоевать ее, победить в любовном состязании второй раз в своей жизни, ему бы удалось стряхнуть кандалы, которыми он приковал себя к сержанту. Могла ли Кристина помочь ему? Могла ли она спасти его от агонии любви и желания, в которые скатилась его жизнь?

Его мысли прервал голос Наташи.

— Я должна уехать в шесть, — сказала она. — А ты, наверное, проработаешь всю ночь, и, как всегда, без премиальных.

— У нас ведь не обычная работа, сержант.

— Я знаю, но Ланс сказал, что меня эксплуатируют.

— Да, тебя эксплуатирует он сам.

— Неправда, он мой парень. Я должна уделять ему время. А вот Министерству внутренних дел я ничего не должна.

— А как насчет жертв преступлений?

— Послушай, мы с Лансом заключили договор. Мы теперь будем уделять друг другу гораздо больше внимания.

— Понятно.

— Мы думаем, что наши отношения зашли в тупик из-за нехватки «нашего» времени.

— Это он сказал?

— Это мы сказали, умник хренов.

— Ты не можешь называть меня умником хреновым. Я старший по званию.

— Хорошо, инспектор Умник Хренов.

— Спасибо.

Ньюсон не любил разговаривать в метро. Он остро чувствовал близость незнакомых людей. Наташа, напротив, была из тех девушек, которым решительно все равно, кто знает о ее личных проблемах.

— Так что бесплатно до ночи я больше не сижу, — громко сказала она. — Извини, но теперь я буду меньше заботиться о карьере, пока не налажу свою личную жизнь.

Ньюсон молчал до самого эскалатора на «Южном Кенсингтоне».

— Скажи мне, сержант, по поводу изменения твоего отношения к карьере и обещанном отказе от сверхурочных. Как именно Ланс намерен изменить свою жизнь, какой вклад он внесет в ваши новые отношения?

— Ну… он, наверное, будет более милым.

Теперь они шли по Олд-Бромптон-роуд. Наташа сердилась на Ньюсона и вышагивала с оскорбленным видом, двигаясь на несколько шагов впереди него. Солнце переливалось на ее голых плечах и сверкало на тонкой паутинке волосков на руках.

Он вдруг вспомнил другие руки. Вспомнил вспышку света в темноте прошлой ночи, когда в дверном проеме показалась фигурка маленького мальчика и когда он увидел шрамы, которые мать этого мальчика нанесла себе.

— Я понял, — сказал он, догоняя Наташу и идя вровень с ней. — Значит, он бросает тебя и всячески обзывает, и его цена за то, что ты берешь его обратно, это то, что ты будешь уделять ему больше «вашего» времени.

— Да, именно так, — бросила Наташа, не оглядываясь. — Я думаю, он прав. Я была эгоисткой.

— Господи боже мой, сержант уголовной полиции Уилки! Послушай, что ты говоришь!

Наташа остановилась и повернулась. Темные глаза сверкали на маленьком личике, грудь вздымалась от злости.

— Послушай, отвали, хорошо? Ланс пообещал, что не будет больше скотом, и меня это устраивает. Понятно? Тот факт, что я люблю своего парня, не делает меня жертвой…

— Я не сказал, что ты жертва.

— Ты постоянно на это намекаешь! И если у тебя проблемы с личной жизнью, это не означает, что ты имеешь право вываливать на меня все это дерьмо, ясно?

Ньюсону показалось, что Наташа ударила его в солнечное сплетение. Конечно, она права. У него вообще не было на нее никаких прав.

Они стояли под строительными лесами, которых в Лондоне было не счесть и на которых то и дело сидели строители.

— Молодец, девка, — крикнул один из них. — Так ему и надо, ублюдку мелкому.

Наташа резко вытащила свое удостоверение из сияющей черной кожей сумочки и рявкнула:

— Заткни свою вонючую пасть, придурок, или я тебя арестую на том основании, что ты идиот! Capisce!

Строитель заткнул свою «вонючую пасть», и, поскольку было время обеда, Ньюсон с Наташей пошли в одну из многочисленных кондитерских Южного Кенсингтона.

— Capisce? — спросил Ньюсон, заказывая кофе и горячий сандвич с сыром и ветчиной.

— Да. Именно так говорят в сериале «Клан Сопрано».

— И потому это так замечательно звучит в устах лондонского сержанта полиции.

Они сели за столик, втиснувшись между группами пожилых дам европейского вида. Ньюсону не давало покоя замечание Наташи об отсутствии у него личной жизни, и его так и подмывало рассказать, как отлично он провел вчерашний вечер и что есть женщина, которая не прочь общаться с ним. Но передумал. Затащить в постель одинокую бывшую одноклассницу, которую он нашел по Интернету, едва ли было весомым доказательством его невероятных способностей или искушенности в делах любви.

Обед прошел в молчании. Поев, Наташа швырнула на стол четыре фунта и вышла, оставив Ньюсона в одиночестве. Он догнал ее у дома, в котором умерла Фарра Портер.

— Ну что, пойдем, — коротко сказала Наташа, и они прошли мимо консьержки к полуподвальной квартире, над которой находились апартаменты Фарры Портер.

Ньюсон в жизни не видел более старой пары, чем мистер и миссис Гельдштейн. Обоим за девяносто, они прожили в своей квартире в Кенсингтоне почти пятьдесят лет. Они сидели в душной гостиной, увешанной коврами, и ждали вопросов Ньюсона.

— Расскажите нам о Фарре Портер, — попросил он.

— Мы всегда были счастливы здесь.

— Пока не вселилась мисс Портер.

— Мы никогда не видели такой женщины, — сказала миссис Гельдштейн, закатывая глаза к потолку.

— Чем же она была так плоха? — спросила Наташа.

— Не люблю плохо говорить о покойниках, сержант, но она была настоящим тираном. Она хотела нас выселить. Она мечтала о двухэтажной квартире и хотела соединить нашу квартиру со своей. Хозяин дома, конечно, был на ее стороне. Видите ли, мы платим фиксированную ренту, и он уже много лет мечтает от нас избавиться. Мы стоили ему много тысяч, но это не наша вина.

— Он не догадывался, что мы проживем так долго, — хмыкнул старик.

— Поэтому мисс Портер вместе с хозяином пытались нас запугать. Она постоянно жаловалась и говорила, что от нас много шума и вони. Конечно, хозяин знал, что это чушь, притворялся, что верит, и делал нам предупреждения.

— Она сказала, что поверить не может, что вынуждена платить почти полмиллиона за свою квартиру, в то время как наша обходится нам в две сотни в неделю, и что ей приходится жить с грязными иммигрантами, которые отравляют ей воздух. Иммигранты! Я ей сказала, что жила в Англии, когда ее еще на свете не было. Мы жили при Гитлере и пришли сюда чуть не босиком. И ей нас не запугать.

— Но она пыталась.

— Больше не попытается! — сказал старик, не в состоянии сдержать улыбку. — Ну и злились мы на нее той ночью за шум, — добавил он.

— Да, — согласилась его жена, — мы хотели даже жалобу написать. Конечно, утром мы поняли, что жаловаться больше не на кого и что ее убивали, пока мы стучали в потолок, чтобы сделала музыку потише.