Ночь длинных ножей - Илья Рясной

Ничего нового Майкл за свое путешествие не увидел. Ему постоянно демонстрировали увечных, пострадавших от бомбардировок людей. А еще женщин, потерявших кормильцев и оставшихся с детьми на руках. Он кивал, раздавал лекарства и старательно фиксировал все на видеопленку, которая станет или не станет — в зависимости от целей политиков — очередным козырем в играх с Россией.

Бесконечные причитания, гневные тирады, снова хмурые взоры мужчин. Раз за разом. День за днем.

— Ну как? Скажи, с чем сравнятся страдания моего народа с некоторой гордостью за эти страдания восклицал сопровождающий его переводчик, сменивший дорогой костюм на джинсы и рубашку защитного цвета.

И снова пыльная дорога, гудок машины, пытающейся разогнать стадо коров, перекрывающих дорогу. Зной. Пыль. И сладостная мечта о белоснежной ванной и бьющей тугими струями воде… И опять разговоры, значок идущей видеозаписи на жидкокристаллическом дисплее миниатюрной видеокамеры «Сони».

— У меня умерло двое детей… У меня не было лекарств… Моего мужа расстреляли солдаты на моих глазах…

Кто разберет — где правда, где ложь? Но ведь это и не так важно. Нет никакой разницы между правдой и ложью. Любая правда меняет свой облик в зависимости от обстоятельств. Любая ложь может казаться правдоподобнее правды. Майклу не надо объяснять, насколько все в мире относительно. Незыблемыми являются лишь цели для людей, знающих, чего они хотят.

Снова дорога. Неприметная «Нива» — некомфортабельная, без кондиционера и приличествующих удобств, но достаточно живучая, созданная как раз для дорог, которые и дорогами можно назвать с натяжкой, меряет колесами щебень, асфальт, а то и просто пробирается через заросли, рискуя налететь на мину или на войсковой наряд.

Запас прочности у человека не беспределен. Майкл знал, что нельзя пропускать все, что видишь и чувствуешь, через себя. Нельзя все время думать о плохом, снова и снова перебирая в голове опасности, которые поджидают путника на нелегком пути, — иначе быстро свихнешься, да и сердце уже покалывает, а иногда начинает ухать в груди молотом. Не стоит думать и о хорошем — тогда не выдержишь долгого пути, настолько захочется окунуться в беломраморную ванну, вернуться в асфальтовую страну бензоколонок, супермаркетов и вежливых копов. Нельзя обращать внимание на время и думать, сколько его остается до конца поездки, — тогда время начинает течь медленно и вязко, будто испытывая нервы на прочность. Лучше всего погрузиться в вязкую отрешенность и просто отстраненно мерить мили за милями, часы за часами, войдя в какой-то изначальный ритм бессмысленности и бесполезности, присущий, на взгляд Майкла, всей этой земле, да и вообще, наверное, всему миру.

Машина подскакивает на ухабах. Переводчик уже замучил его рассуждениями о великом будущем свободной Ичкерии — с его слов получалось, что это будет земной рай.

— Первый и, всеми любимый наш президент Джохар Дудаев говорил: «Чеченскому народу демократия дана свыше, она выше всех среди степей или гор». Мы построим справедливый мир.

Майкл кивал. Ему хотелось холодного пива. И опять — очередное село среди степей или гор. И очередные жертвы этой чужой войны в своих жалких домишках, пропитанных запахами еды, пота и какой-то гнили, не устают твердить:

— Они хуже зверей! Русские солдаты выкидывали детей прямо из окон школы… Я не видела этого… Мне рассказывали.. Но это правда.

Снова ненавистные дороги. И снова «слезинка ребенка», которая, как считал великий русский Достоевский, стоит больше, чем все блага мира… Майкл глядел на эти слезинки и не ощущал ничего.

— Мой ребенок не мог получить лекарства… Русские хотят, чтобы мы умирали, и не дают нам лекарства…

Он раздавал лекарства. И ловил себя на мысли, что делает это с неохотой. Все это бессмысленно, излишне — медицинская помощь, лекарства. Слишком много их на земле — оборванных, голодных. И плодятся они с невероятной скоростью, невзирая на войны, террор и мор Скоро земля треснет от толп этих цепляющихся за жизнь и распространяющихся как зараза дикарей, которые рвут, как оковы, границы своей среды обитания и вырываются на волю, угрожая спокойным бензиново-бетонным, упакованным в красивые обертки европейским просторам… Вся беда в таблетках — тех, которые сделали безопасными воспаление легких, дизентерию. Слабые перестали умирать. Хотя это не правильно.

И он с усмешкой представлял, как бы вытянулись лица в его офисе, огласи он свои мысли принародно. Он тут же был бы изгнан, как опасный сумасшедший Потому что нельзя говорить, что думаешь, даже если знаешь, что так думает большинство твоих коллег…

— Это ужасно, — беря себя в руки и нацепляя на лицо стандартную маску, только успевал повторять по-русски Майкл, выслушав очередной душераздирающий рассказ. — Это нарушение прав человека… Это ужасно… Я не видел никогда ничего подобного… Даже в Латинской Америке.

«Нива» опять ревет мотором, карабкаясь по склонам. Пот льется градом, и в животе урчит — к этой воде и пище европейскому человеку не привыкнуть никогда. И в очередной раз предательски долбит мыслишка, которая посещает Майкла каждую командировку — это в последний раз. Надо уходить… Впрочем, он знал отлично, что уйти не удастся. Организация слишком крепко привязывает к себе сотрудников разными благами — деньгами, кредитами… Но не это самое важное. Та самая болезненная зависимость, которую он ощутил после первых командировок, — когда, стоит пробыть месяц дома, как снова, как магнитом, начинает тянуть в выжженные войной и нещадным южным солнцем края, — с годами только усиливалась. Авантюрный азарт, который двигал им в первое время, давно пропал. Зато появилось сложное, полностью завладевшее им чувство какого-то мазохистского сладострастия…

— Завтра возвращаемся, — сказал переводчик, когда они ужинали вечером в затерявшемся в степях поселке, населенном смуглыми и косоглазыми людьми, чем-то похожими на японцев и производящими впечатление более диковатых, чем другие аборигены.

Все познается в сравнении. Ставка в Ингушетии, которая еще недавно казалась ему черной дырой, отсюда виделась чуть ли не Городом Солнца.

На базу… А там еще неделя разобраться с текущими делами… И прочь отсюда… Материала достаточно. Его ждет второй этап работы. Будут пресс-конференции, выступления на комиссиях. Прохладные залы с кондиционерами и людьми в строгих дорогих костюмах. Фантастика. Здесь это кажется совершенно нереальным…

— Пора спать, — сказал переводчик, поднимаясь из-за стола Хозяин дома проводил Майкла в комнату для гостей. И американец блаженно растянулся на относительно чистых простынях. И ему опять снилась белая ванна. Из крана била тугая вода.. Но она стала окрашиваться кровью. Майкл вскрикнул. Проснулся. Посмотрел в окно на низкую луну. И остаток ночи то проваливался в сон, то выныривал из него.

Утром голова была тяжелой. Небо закрыли низкие тучи, атмосферное давление менялось. И было душно. От постоянных перегрузок здоровье Майкла в последние недели расстроилось, он чувствовал себя неважно. Но в голову радостно стучало молоточком — возвращаемся, возвращаемся…

Майкл умылся холодной водой, побрился бритвой «Жиллетт». Одно время он возил с собой электрические бритвы, пока не выяснил, что электрические розетки встречаются не везде. А на большей части территории Чечни об электричестве забыли давным-давно. Он не любил бриться безопасной бритвой, но и отпускать бороду на манер некоторых своих коллег не хотел. Он не может позволить себе становиться, пусть только внешне, на одну доску с туземцами…

На завтрак были хлеб, баранина, домашний кислый сыр, зелень и овощи Минеральная вода в пластмассовой бутылке оказалась почти холодной.

— Ну что, сегодня все, — сказал сопровождающий и откусил приличный кусок от бутерброда. — Сафари наше подходит к концу.

— Да. Подходит, — кивнул Майкл.

И вдруг поймал на себе взгляд сопровождающего, от которого стало как-то не по себе. По телу пробежали мурашки. И кольнуло в сердце. Что-то окончательное, страшное было в этом взгляде. Будто человек, с которым они десять дней колесили по полным ловушек чеченским дорогам, равнодушно поставил на нем крест.

«Стоп, — резко оборвал Майкл себя. — Ты становишься мнительным. Тебе начинает мерещиться то, чего нет… Это плохой признак, Майкл. Очень плохой…»

Он встряхнул головой, осушил стакан с минеральной водой.

— В дорогу… Нам ехать часа четыре. Нас уже ждут, — сопровождающий поднялся. — Ужинать сегодня будем в лучшем ресторане Назрани.

Майкл усмехнулся. После этой поездки он уже созрел для того, чтобы согласиться с казавшейся ему еще недавно абсурдной мыслью — что в Назрани есть заведения, которые можно назвать рестораном.

Молчаливый шофер завел двигатель. И «Нива» выбралась с огороженного дощатым забором двора. Небольшое селеньице в тридцать дворов осталось позади…