M/F - Энтони Берджесс

Теперь пришел черед говорунов. Они вылетели из клетки уже по другому сигналу — глухой переливчатый всхлип, очень тихий — и в произвольном порядке расселись на втором шесте. Адерин щелкнула пальцами. Без спешки и суеты птицы по очереди назвали свои имена. Я позабыл имена. Ну пусть будет: Айрис, Ангус, Чарлз, Памела, Джон, Пенелопа, Бриджит, Энтони, Мюриел, Мэри, Норман, Сол, Филип, Айви. Потом все вместе, хором, они начали издавать поразительный звук, который уже в следующий миг я сумел истолковать как шум летящего самолета. Потому что хищники взлетели единой авиационной группой во главе с ястребом-командиром, разбились на две эскадрильи, потом — на четыре звена и принялись пикировать вниз, словно нацелившись выклевать глаза детям, занимавшим все первые ряды. Визги, восторженный страх, а потом — еще более бурные аплодисменты. Хищники вознаградили себя еще одним куском мяса и снова уселись, равнодушные, на своем длинном шесте. Говорящим птицам пока что еды не давали. Изо всех сил хлопая в ладоши, я сказал Лльву:

— Она потрясающая.

— Старая сука, блин.

— Но она потрясающая.

— Еще бы, дружище. Птицы, птицы, птицы, всю жизнь, на хрен, птицы. Я, видишь ли, не подарок.

Да, я уже видел.

— А ты попробуй-ка с ней поживи, я вот о чем, блин.

Теперь говорящие птицы демонстрировали свое мастерство уже в развернутой форме. Они по очереди садились на правое запястье хозяйки и произносили какую-то фразу, словно составляли устную орнито-антологию известных цитат. Первым был скворец в подобающем Гамлету черном наряде:

— Быть иль не быть, вот в чем воррр вопрос.

— Сбилась птичка, — заметил Ллев. — Надерут ей пернатую задницу, на хрен, как пить дать.

— Здесь и сейчас, — вновь и вновь безупречно твердила майна.

Попугай возражал:

— Завтра, и завтра, и завтра.

Еще одна майна, не осведомленная о последующих самоэксцизиях Одена, выкрикнула под аплодисменты:

— Жребий наш — любить или умереть.

— Если птица в клетке тесной / Меркнет в гневе свод ныныны небесный[21].

— Когда все кончится, она будет рвать и метать. Лучше ей на глаза не попадаться, а то загрызет, на хрен.

— А чем все закончится?

— Эти будут меняться местами с теми, под музыку. Как, на хрен, на танцах. Потом майны и все остальные споют «Пребудь со мной»[22]. У них тоже характер — мама не горюй. Близко не подходи — налетят боевым строем.

— Шутишь, что ли?

— Они у нее сделают что угодно. Ты даже, блин, не представляешь.

Майна выкрикнула фальцетом:

— Маленький мальчик у мамы спросил: «Кто-то в сарае варенье разлил?»

Ей отозвался хриплый скворец:

— Сурово ответила отпрыску мама: «Это твой папа попал в пилораму».

— Как-то оно не особенно поучительно, — сказал я.

— Это же, не забывай, просто птицы.

Мы вышли, когда попугай разразился тирадой, которую по снисходительности можно было бы принять за отрывок из «Поминок по Финнегану».

Я сказал:

— Может, они просто не в форме сегодня?

— Отклика нет, вот в чем дело. Публика им нужна образованная, а не это, блин, скопище дуроломов. Вот, помню, в Штатах — кажется, в Нормане, в Оклахоме, — один мужик из публики отвечал на вопросы, которые птицы ему задавали, ответил неправильно, и они на него все накинулись разом, точно яйца хотели повыклевать, на хрен.

— Невероятно.

Мы стояли у шатра, под полной луной, и таращились друг на друга. Он мне по-прежнему очень не нравился, пусть даже теперь ему передалась какая-то часть очарования его матери. В этой своей маскировке он был как пародия на меня самого в маскировке. Но ведь должно же в нем быть хоть что-то хорошее, потому что настолько ужасных людей не бывает.

Я сказал:

— На самом деле ты перед ней преклоняешься, правда?

— Перед кем? Перед ней?! Она до сих пор каждый вечер приходит поцеловать меня на ночь. Это в мои-то, блин, годы. И от нее вечно воняет птицами. Слушай, теперь мы с тобой кореша. Правда ведь, мы друзья? Мы просто обязаны закорешиться, раз мы с тобой одинаковые. Ну да, ясен пень.

— Нет, не ясен. Мы просто похожи, и все. Это lusus naturae. Игра природы. В своем роде уродство.

— Ты, что ли, меня обзываешь уродом?

— Нет, не тебя. Это я просто про наше сходство. Я, пожалуй, пойду. У меня завтра дела, а потом я уезжаю.

— Ну и вали себе, ладно, бросай меня, хотя мы могли бы и закорешиться и вместе чего-нибудь замутить. Смотались бы в город сейчас, погуляли бы, выпили, как дружбаны. И мне насрать, что она скажет и сделает. Можно в город на тачке поехать. У меня деньги есть. Та телка, с которой мы тут кувыркались сегодня утром, когда меня не было на процессии, а мать решила, что я там был, хотя это был вовсе не я, а совсем даже ты, вот прикол, только об этом никто не знает, ну, кроме тебя, вот поэтому нам и надо бы закорешиться, так вот, я по-тихому стибрил у нее из сумки пару-тройку долларов, пока она ходила в сортир вставлять эту штуку, ну знаешь, чтобы не залететь, забыл, как оно называется, на хрен.

Из шатра донеслись аплодисменты и музыка, уже другая, получше — не «В монастырском саду», а финал «Птиц» Респиги, мне кажется, — из чего я сделал вывод, что выступление Адерин закончилось.

— Вот же ты крыса.

— Кто крыса? Я? Если я, на хрен, крыса, ты тоже крыса. Ну раз мы с тобой одинаковые.

— Мы с тобой не одинаковые.

— Ладно, обсудим все это за выпивкой. Старая сука сейчас пойдет искать дорогого сыночка, чтобы, на хрен, лишить его, что называется, законного удовольствия. Так что давай. Забираемся в тачку и валим отсюда, ага?

Он позвенел ключами. На брелоке болтался миниатюрный пластмассовый мужской половой агрегат. Я сказал, направляясь к главной дороге:

— Мне домой пора, спать. Завтра дел много.

Там у дороги стояло три двухэтажных автобуса, явно в ожидании цирковой публики. Судя по бодрому грохотанью оркестра, наводившему на мысль о животных в геральдических позах, об оскаленных в неискренней улыбке зубах, об укротителях и погонщиках слонов, сердечно машущих руками, было ясно, что публика скоро хлынет наружу. Я шел быстро. Ллев пыхтел следом и говорил на ходу:

— Какие еще дела, ты чего?! Нам с тобой надо наш номер обмозговать. Наш потрясающий номер. Ллев Освобожденный. Никакая цепь, на хрен, его не удержит.

— Завтра уже отплываю в…

Я вовремя остановился. Но зато теперь все прояснилось, стоило только начать произносить это вслух. В гавани полно кораблей. Наверняка там найдется какой-нибудь добрый капитан, который подбросит меня до Америки. Ну а дальше уже все по плану: какие-то деньги, Идальго или Мансанильо. И написать пьесу. Но сначала, завтра с утра, Сиб Легеру. Ученый муж с бойким дружком подсказал мне, где его искать.

Ллев произнес:

— Куда отплываешь, дружище? Я тоже с тобой. Вместе, на хрен, поедем. Сами сделаем номер, без никого, подальше от этих завалов слоновьего дерьма и от этих мудацких птиц. Одна из них меня клюнула, ты прикинь. Вот буквально вчера. Смотри, даже вот шрам остался. Те, которые выкормлены человеком, они, на хрен, еще даже злее, чем пойманные на воле.

— Иди домой, — сказал я. — Возвращайся к матери. Не ищи приключений. Если бы не ты, меня бы не потащили в участок.

— То есть как? Если бы не ты, старая сука не окрысилась бы на меня, что я без ее разрешения сорвался в город оттянуться, потрахаться, все дела. Ты — это копия я, так что не надо тут выступать, на хрен, будто во всем виноват только я.

Мы еще не дошли до автобусной остановки. Я замер на месте, обернулся к нему и сказал:

— Слушай и запоминай. Ты весь — надругательство и оскорбление. Ты — дурацкая шутка глупой природы, сыгранная надо мной, надо мной, надо мной. Ты ничто, нуль без палочки, у которого по случайности оказалось мое лицо. Если сейчас ты рассыплешься в пыль и тебя ветром развеет, мир не потеряет вообще ничего. Понимаешь ты это, гнусная пародия на человека? Завтра я уезжаю, отчасти как раз потому, что хочу оказаться как можно дальше от такой мерзопакости. Уговорю себя, если смогу, что это был просто кошмарный сон.

Ллев трясся от ярости и жалости к себе. Усы, срезанные с его собственной макушки и приклеенные прозрачным клеем, который его мать использовала для альбома с вырезками из газет, малость перекосились. Надо было скорее смываться отсюда, пока они не отвалились совсем. Его голос дрожал в крайней степени возбуждения:

— Ладно, ладно, мудила, тут все, на хрен, зависит, кто первым родился, вот от чего все зависит, да? Да? Скажи мне, когда ты родился, и мы посмотрим, кто тут, на хрен, чья копия. Ну давай, говори.

Теперь и меня охватило какое-то тревожное возбуждение. Приступ иррационального страха, что он сейчас вытащит паспорт и триумфально предъявит неопровержимое доказательство, подкрепленное могуществом государства, что мы с ним полностью идентичны. Майлс Фабер, также известный как Имярек Ллевелин. Дата рождения: 24 декабря 19…