Серж Панин - Жорж Оне

— Мое желание не исполнилось: ты не можешь быть моим сыном, — сказала она, — в таком случае будь, по крайней мере, моим компаньоном в торговом деле. Если я не оставлю тебе всего моего состояния после моей смерти, то могла бы тебя, по крайней мере, обогатить при своей жизни.

Пьер отказался. Он отнюдь не желал, чтобы могли подозревать его в намерении сделать спекуляцию посредством своей женитьбы на мадемуазель Деварен. Ему хотелось уйти с пустыми руками из этого дома, где он надеялся провести всю свою жизнь, чтобы никто не мог сомневаться в том, что он любил Мишелину, как женщину, но не как богатую наследницу. Ему предлагали теперь прекраснейшее место по управлению отделением копей Савойи. Такое место было бы выгодно для него с материальной стороны и в то же время могло принести ему известность, так как предстояли там очень интересные научные работы с целью улучшить разработку копей. Пьер решился всецело посвятить себя этой работе и с ней забыть свои горести.

В отеле по улице Св. Доминика время приближалось к браку и шли большие приготовления. С одной стороны князь, а с другой Кейроль торопили с необыкновенной горячностью приготовления к этому торжественному дню. Один потому, что видел исполнение в нем своих честолюбивых замыслов, а другой — из желания скорее удовлетворить свою безумную страсть. Серж, привлекательный, предупредительный, позволял обожать себя Мишелине, которая не могла наглядеться на любимого ею человека. Молодая девушка была как в бреду. Госпожа Деварен наблюдала с глубоким удивлением за изменением характера своей дочери. Апатичная и немного равнодушная Мишелина, отдаваясь жизни до сих пор с негой одалиски [1], лежавшей на шелковых подушках, переменилась теперь в резвую влюбленную и беспокойную девушку, с пламенным взглядом и оживленным личиком; казалось, от всего ее существа, веяло сильной, пылкой любовью. Как цветы, ласкаемые солнечным лучом, цветут и наполняют воздух благоуханием, так и Мишелина от взгляда Сержа воодушевлялась и становилась все лучше и лучше.

Матери очень горько было видеть в своей дочери такую перемену, о которой она отзывалась с насмешливым презрением. Она совсем не считала Мишелину серьезной. Ведь только кукла может влюбиться так безумно в человека ради одной его красоты, так как, по ее мнению, нравственно князь был поражающею посредственностью. Никакого ума у него не было: как только разговор становился более серьезным, он смолкал, умея говорить только о тряпках, как женщина, или о лошадях, как барышник. И такой-то человек буквально свел с ума Мишелину! Госпожа Деварен чувствовала себя оскорбленной. Она не могла ничего сказать своей дочери, но облегчала сердце беседами с Марешалем, скромность которого была ей известна. Хозяйка справедливо называла его могилой тайн. Марешаль терпеливо выслушивал дружеские сообщения госпожи Деварен и старался бороться с возрастающей враждой хозяйки к ее будущему зятю. Он действовал так не потому, что полюбил князя, — как сторонник Пьера, он не мог быть очень расположенным к Панину, — а повинуясь здравому смыслу: он понимал, что для госпожи Деварен лучше скрывать свои чувства. Когда хозяйка, такая грозная для всех, за исключением дочери, с гневом восклицала:

— Какова Мишелина! Я сейчас видела, как она прошла по саду, повиснув на руке этого верзилы, устремляя глаза на него, как жаворонок, притянутый наведенным на него зеркалом. Что такое случилось с ней?

Марешаль тихо прерывал ее:

— Все блондинки таковы, — утвердительно говорил он с веселой иронией, — Вы не можете понять этого: вы брюнетка.

Тогда госпожа Деварен сердилась:

— Оставьте меня в покое, — возражала она, — вы говорите глупости. Ее необходимо облить водой, вот и все! Она сумасшедшая!

Кейроль в это время был в таком восторге, как итальянец на коленях перед Мадонной, Никогда еще он не чувствовал большего удовлетворения. Глубокое волнение овладело им, он как бы согнулся под тяжестью своей радости. До сих пор он думал только о делах. Целью его жизни было разбогатеть, а теперь он создавал свое счастье. Все окружающее приводило его в восторг, так как он не был особенно избалован. Украшая квартиру, где он должен был жить с Жанной, Кейроль забавлялся, как ребенок. По его мнению, ничего не находилось особенно хорошего, ни слишком дорогого для храма его богини, как он выражался, громко смеясь, причем лицо его сияло. Когда же разговор касался его будущего гнездышка, он говорил со сладострастной дрожью:

— Очаровательно! Настоящий маленький рай! — При этом финансист все-таки сказывался в нем и он не мог не прибавить: — А я знаю, сколько стоит мне все это!

Но он не жалел денег. Он знал, что получит барыши. Только здоровье Жанны его очень беспокоило. Со дня их помолвки она сделалась еще более серьезной и более печальной. Она похудела, глаза ее впали, как будто тайком она плакала. Когда он высказал госпоже Деварен свою тревогу, она ответила:

— Все эти молодые девушки сумасшедшие. Брак делает их непонятными! Взгляните на мою дочь. Она болтает, как сорока, скачет, как коза. Глаза ее сверкают из-под бровей, как пара светляков! Что касается Жанны, тут другая песня: она сделалась меланхоличной, у нее угнетенный вид, как у молодой жертвы, предаваемой закланию! Не обращайте внимания, все пройдет. Признаюсь только, веселость одной так же меня раздражает, как и задумчивость другой!

Кейроль, немного успокоенный словами госпожи Деварен и соглашаясь с ней, что именно неизвестность в виду предстоящего брака смущает Жанну, не придавал более значения грусти своей невесты. Мишелина и Серж совершенно удалялись от общества. Они тотчас убегали в сад, если кто-нибудь приходил в зал мешать их разговору наедине. Если же и в саду им мешали, они уходили в оранжерею.

Сержу очень нравился такой маневр, так как он чувствовал себя постоянно стесненным от взглядов Жанны. У мадемуазель Серней показывалась особенная складка над бровями, когда она видела Мишелину под руку с князем, чем доставляла Панину большое мучение. Между тем они должны были встречаться ежедневно за столом, так как Серж и Кейроль обедали у них. Князь напрасно старался углубляться в разговоры шепотом с Мишелиной. Невозможно же было не сказать иногда слова и Жанне. Такие минуты были очень тяжелы для Сержа. Он постоянно боялся какой-нибудь вспышки, зная пылкую и страстную натуру покинутой им девушки. При Жанне поэтому он старался сдерживать нежность Мишелины в известных границах. Последняя приписывала такую сдержанность такту и светскому обращению князя, нисколько не подозревая, что светский такт молодого человека был не более, как осторожностью беспокойного любовника.