Подельник века - Денис Нижегородцев

особенно бросался в глаза дворник Двуреченского, Филипп. Всклокоченные и местами обугленные борода и волосы, почти бешеный взгляд, дерганые движения – бедолага буквально не находил себе места. Но хочешь не хочешь, а надо было попробовать с ним поговорить. Кто еще мог пролить свет хотя бы на часть правды…

– Филипп! – подозвал Ратманов.

– Чего вам? – Дворник с бегающими глазами заметил знакомого, но не проявил вежливости, впрочем, как и раньше.

– Что здесь произошло?

– А то вы не видите…

– Я вижу, но… Ты можешь рассказать подробнее?

– А чего тут рассказывать? Это все из-за вас! Только он с вами познакомился, и тут такое!

– Из-за меня? – опешил Ратманов.

– А то из-за кого еще…

– Я-то тут при чем?! Я давно уехал на службу…

– Так и он уехал, и что?!

Георгий осознал, что с дворником каши вместе не сварить. Осталось только задать один вопрос, а дальше лучше ретироваться.

– А где сейчас Викентий Саввич? В доме же его не было?

– Это вас надо спросить, где Викентий Саввич… Вместе уехали, вернулись одни… Хотите, я щас полицию позову…

«Позови, позови… Я сам из полиции…» – подумал про себя новоиспеченный агент второго разряда, но вслух не стал ничего говорить. Лишь смешался с толпой, сделав так, чтобы подозрительный дворник потерял его из виду.

Случайности есть неотъемлемая часть нашей жизни. Почти каждый может припомнить хотя бы несколько странных, невероятных и даже фантастических совпадений, которым мы когда-либо были свидетелями. Но все же они больше подходят для книг или для кино. А в жизни дома, в которых кто-то, возможно, обнаружил улику, не сгорают сразу же после этого, так не бывает! И все сейчас указывало, говорило, кричало о том, что Корнилов в Москве, в чьем-то теле, где-то рядом…

Ратманов напоследок еще раз оглядел пеструю толпу зевак. Подполковник ФСБ мог быть в ком угодно. В теле дворника Филиппа – легко! Или вон в той юной девице с косами, почему бы и нет? Пожарного на крыше? Или городового с пузом? Помнится, Корнилов любил и выпить, и поесть… Или все-таки в Двуреченском? Нет, не хотелось сейчас слышать ни о каком Двуреченском…

– Добрый день, Кисловский, репортер газеты «Московский листок», кажется, мы с вами уже… – В сторону Ратмана выдвинулась знакомая рука со вспышкой.

А дальше – молниеносная реакция человека, которого отвлекли, почем зря, от важных мыслей. Георгий ударил навязчивого фотокорреспондента по лицу, да так, что тот еще с полминуты валялся в сугробе… Вот тебе и Бурлак. Отличник боевой и политической подготовки, решивший навсегда завязать с криминалом и придумавший множество оправданий для своего недавнего прошлого: от не своего тела до чужой, навязанной ему судьбы.

Ну а времени, пока репортер поднимался и стряхивал с себя снег, попаданцу вполне хватило на то, чтобы унести ноги подальше.

Глава 6. По барам и другим увеселительным местам

1

Примерно в то же самое время в известном московском ресторане «Прага», что на Арбате, происходила неспешная трапеза. Кстати, кондитерский цех этого заведения дал нам одноименный торт, а также и торт «Птичье молоко». Правда, много позже описываемых событий…

Пока же здесь, в отдельном кабинете, вдали от лишних глаз и ушей, встречались еще два важных фигуранта нашей истории. Новоиспеченный масон и депутат Государственной Думы Керенский беседовал с земляком по Симбирску. Нет, не с Лениным. А с Протопоповым, пока что обычным депутатом, но в будущем – последним министром внутренних дел империи.

Позже Керенский вспомнит, что довольно долго состоял с Протопоповым в замечательных отношениях, знал его как очень воспитанного и интеллигентного человека. И лишь после назначения Александра Дмитриевича царским сановником, до чего Бурлаку в теле Ратманова жить еще четыре года, Протопопов вдруг станет нерукопожатым для многих прежних знакомых и даже получит от них прозвище «сумасшедший». Однако в момент описываемых событий Протопопов был еще вполне ничего. Имел отменный аппетит и изъяснялся весьма доступно:

– Александр Федорыч, позвольте полюбопытствовать, отчего в Думе вы представляете не родной Симбирск?

Керенский скривился. Ха-ха. Очень смешно.

– Симбирск представляете вы, хотя там не родились, ведь так?

Протопопов парировал:

– Да, действительно, я родился в селе Маресьево Лукояновского уезда Нижегородской губернии. Но по имению приписан к дворянству Симбирской губернии. Но вы-то отчего не у нас?

– Кому, как не вам, известно, отчего, – будущий премьер вытер губы салфеткой. – Зато я представляю уездный город Вольск Саратовской губернии! Бывали там?

– Конечно, по долгу службы и зову сердца я все Поволжье объездил вдоль и поперек. А как у вас с имущественным цензом?

– Имущество кандидата в депутаты Керенского заключается в доме, купленном за двести рублей, оцененном городом Вольском в четыреста и приносящем дохода в двенадцать… Так что все в порядке, Александр Дмитриевич, не подкопаетесь, закон чтим неукоснительно.

– Да, это вы умеете.

Дело в том, что для выборов в Думу власти империи придумали целый ряд ограничений, в частности, имущественный ценз и деление избирателей и избираемых по куриям: волостным, землевладельческим, рабочим, первой и второй городским. Сложная многоступенчатая система позволяла регулировать численность и состав электората, а также избавляться от некоторых неугодных кандидатов и партий.

Так, Керенский был близок к эсерам или социалистам-революционерам. И хотя они уже по собственной инициативе бойкотировали выборы в первую, третью и нынешнюю, четвертую, Думы, будучи профессиональным законником, окончившим юрфак Санкт-Петербургского университета, Александр Федорович все же нашел для себя лазейку. Для чего заручился поддержкой более респектабельной, на взгляд власти, Трудовой группы, вошел во вторую городскую курию, а политические единомышленники в складчину купили ему в Вольске дом нужного размера и достатка. Кроме прочего, уездный город располагался недалеко от его малой родины и в то время считался «радикальным». Ну а будучи политическим адвокатом, регулярно защищавшим в суде радикалов и революционеров, Керенский мог рассчитывать на значительную поддержку именно в этом месте…

Стоит также заметить, что, несмотря на все ухищрения властей предержащих, Государственная Дума представляла собой едва ли не главный оплот оппозиции правительству и непосредственно монаршей семье. По состоянию на конец 1912 года это выражалось не так сильно, но за несколько лет до того, равно как и через несколько лет после, подобное противоборство можно было наблюдать во всей красе.

Монарх и его верные приверженцы, как могли, пытались погасить этот огонек фронды. Первую Думу, получившую название «Булыгинской» по фамилии тогдашнего министра внутренних дел и нынешнего руководителя подготовки Романовских торжеств, так и не выбрали. А ограничения для тех, кто мог принять участие в голосовании, тогда были самыми жесткими, а роль парламента сводилась даже не к законодательной, а к законосовещательной, то бишь к нему даже официально особо можно было не прислушиваться.

Потом последовал манифест Николая Второго от 17 октября 1905 года. Парламенту придали именно законодательные функции и смягчили избирательные правила. Но даже в таком виде Государственная