В темноте - Даниэль Пайснер

Потом мы свернули в еще более узкую трубу, диаметром, наверно, сантиметров 70. Здесь нам впервые пришлось ползти через стоячие воды на четвереньках. Соха и Вроблевский ползли вместе с нами – Соха впереди, а Вроблевский в середине нашей длинной процессии. Каждый из них нес по карбидной лампе. Наконец мы достигли вмонтированного в потолок люка. За люком находилась вертикальная лестница из вбитых в каменную стену железных скоб. Мы поднялись по лестнице в другую узкую трубу и продолжили свой путь. Соха вскарабкался наверх первым и оттуда помогал подняться остальным. Вроблевский прополз мимо люка, дождался, пока все не взберутся по лестнице, и теперь стал замыкающим. В процессе движения никто не произносил ни слова. Никто не жаловался. Внутри новой трубы было так тесно, что двигаться было трудно даже нам с Павлом, но каким-то непонятным образом через нее удалось пробраться всем.

В один момент свет карбидной лампы упал на всех нас так, что в сознании у папы возник образ цирковых гимнастов, поднимающихся по веревочной лестнице на натянутый под куполом канат. Я понимаю, что не каждому в таких обстоятельствах придет в голову сравнивать то, чем мы были заняты, с выступлением циркачей, но мой отец всегда старался смотреть на любые ситуации в максимально позитивном ключе. Что до меня, то я чувствовала себя не гимнасткой – скорее дрессированным зверем. Наши спасители говорили нам куда-то идти, и мы шли. Приказывали сесть, и мы садились. Давали что-то поесть, и мы ели. Показывали на трубу, и мы лезли в нее. Даже самая пожилая в нашей группе госпожа Вайсс без жалоб и возражений карабкалась на четвереньках по узким тоннелям. Никто не говорил ни слова. Мы просто выполняли все указания и надеялись на лучшее.

Глава 5

Дева Мария Снежная

Здесь я должна сделать небольшое отступление и рассказать все, что мне известно о жизни Леопольда Сохи.

До знакомства с нами наш Соха вел не слишком праведную жизнь. С детства он постоянно попадал во всякие неприятности. Лишившись в отрочестве родителей, он связался со шпаной и стал самым настоящим малолетним бандитом. У Сохи никогда не было склонности к насилию, но не было и ни грамма уважения к людям, по крайней мере к их праву на собственность. Его концепция правильного и неправильного основывалась не столько на том, смогут ли его поймать, сколько на том, сколько он успеет натворить безнаказанно. Он умел воровать, но не столь мастерски, чтобы избегать арестов. К середине третьего десятка он успел трижды отсидеть по три года.

О том, как он ограбил банк, знал весь Львов. Соха проник в банк через подвал, в который попал из канализационной системы, где он впоследствии будет работать, а мы – искать спасения от немцев. Даже официальные лица города признали, что это была очень остроумная идея. Леопольду удалось выбраться из здания банка с украденными деньгами, которые он потом спрятал в одном из ответвлений от главного канала и речки Пельтев. Папа вспомнил, что читал об этом деле в газетах. Соха мог бы избежать поимки, если б не начал швыряться деньгами и хвастаться дружкам… Он на всю жизнь усвоил этот урок: надо тщательно следить, что говоришь и кому говоришь!.. Пока мы находились под его защитой, он больше всего волновался, что кто-нибудь из его товарищей, выпив лишнего, начнет похваляться тем, что прячет евреев в канализации. Соха прекрасно понимал, что в случае с нами болтовня – это не просто тюрьма, а верная смерть.

Самое интересное, что мы, сами того не зная, до войны оказались жертвами Польдю! Как-то Соха ограбил антикварную лавку. В общем-то, для вора дело обычное. Вся прелесть в том, что эта лавка принадлежала дяде моей мамы! Это прояснилось через несколько месяцев после нашего знакомства с Сохой. Мама помнила тот случай, и вот теперь сидела напротив человека, очистившего лавку дяди. Как все-таки странно устроена жизнь!

А потом Соха повстречал Ванду. Она убедила его взяться за ум и встать на путь истинный. Он устроился на работу и стал смотрителем городской канализации. И вот как обернулась жизнь: те же канализационные тоннели, которые помогли ему осуществить свое самое великое ограбление и хранить добычу, теперь дали ему шанс искупить грехи. Соха провел большую часть своей жизни за решеткой, но, став женатым человеком и ожидая рождения дочери, он искал возможности изменить в своей жизни все. Начав встречаться с нами в подвале у Вайсса, Соха был совсем еще молодым человеком. Он только что вернулся в лоно Католической церкви: начал вместе с женой регулярно ходить в церковь, молиться. Он всем сердцем уверовал, что, начав помогать людям, он очистится от прошлых грехов.

Именно такие мысли занимали его в тот момент, когда он встретил моего отца. До этой встречи евреев среди его друзей было немного, но ему очень не нравилось, как с ними обращаются немцы. Он не мог понять их жестокости. В то же время ему очень понравилось, что встреченные им в подземном тоннеле евреи не хотят мириться с таким отношением к себе и готовы дать немцам бой. Он хотел помочь им не только потому, что они напомнили ему, как он сам в юности бросал вызов власти, но и потому, что в церкви ему сказали, что, помогая другим, можно помочь себе самому.

Конечно, свою роль сыграли и деньги. В конце концов Леопольд Соха сам назначил цену за свою доброту: 500 злотых в день. Да, это, несомненно, была очень большая сумма, но часть ее он должен был тратить на хлеб и другие предметы первой необходимости, а остаток – делить с Вроблевским и Коваловым. Так что одними деньгами его душевную щедрость объяснить нельзя. Вначале эти люди, наверно, видели в нас только возможность заработать, но со временем стали нашими спасителями. Задачу прятать нас в тоннелях и защищать от немцев Соха стал считать главным делом своей жизни. Даря нам жизнь, он надеялся и себе вернуть нормальную жизнь, которую чуть было не загубил по молодости.

Взрослым, должно быть, было очень сложно хранить хоть какую-то надежду. Нам с Павлом было гораздо проще, потому что мы, по сути, были почти незрячими. Это очень удачное сравнение, потому что, во-первых, мы и вправду почти все время тихонько сидели в полной темноте и, во-вторых, не видели и не понимали происходящего. Мама по-прежнему была убита горем из-за потери своего отца. А что до папы, то он был поглощен мыслями о вынужденной смене плана нашего спасения. Он не рассчитывал провести столько времени в таком тесном и отвратительном помещении в компании таких неприятных людей. Возможно, в какие-то моменты ему думалось, что в том, первом бункере, который он выкопал под зданием немецкого штаба, нам было бы лучше.

Естественно, мне тоже не все нравилось, но я надеялась на лучшее. По-моему, для ребенка совершенно нормально мыслить позитивно, заставлять себя верить в счастливый конец, а я, несмотря на все, что пришлось пережить, оставалась ребенком. Мне просто не приходило в голову думать, что мы обречены. Поймите меня: сидеть в этих катакомбах мне было совсем не по душе, но, с другой стороны, меня это не так уж сильно беспокоило. Да, немного позже я взбунтуюсь. Да, немного позже я стану угрюмой и замкнусь, настолько сильна во мне будет жажда свежего воздуха, игр, возвращения к нормальной жизни. Изменится вся моя природа. Насколько помнится мне, эта перемена во мне произошла через несколько месяцев после спуска под землю. Насколько помнится отцу, я изменилась почти сразу. В любом случае это произошло. Из веселой, приветливой девочки я превратилась в ожесточенное, полное отчаяния существо, а обстоятельства стала воспринимать уже не как пусть неизбежное и неприятное, но все-таки приключение, а как страшную муку. Но в те первые дни и недели я не задумывалась ни о чем, кроме того, что мы все вместе.

В тот момент я еще не была знакома с остальными членами нашей группы. Из-за темноты я даже ни разу не видела их лиц, но уже скоро я научусь распознавать их по голосам и по заведомо невыполнимым требованиям, которые они выставляли Сохе и Вроблевскому. По первости, слушая недовольный ропот наших компаньонов, я даже сочувствовала им, понимая, как трудно им тихо сидеть в темноте в полной неопределенности. У меня-то с этим сложностей не возникало. Я провела столько времени в тесных тайниках, что здесь мне было не так уж и плохо. Родители были рядом – этого мне было достаточно. Я еще не научилась мыслить, исходя из худших вариантов развития событий, и поэтому верила, что родители не позволят, чтобы со мной и Павлом случилось что-то плохое. Других мыслей у меня просто не было.

В этом новом месте нам было ненамного лучше, чем в эллиптическом тоннеле, где мы провели первые дни. Да и настроения в группе мало изменились. Это место было больше похоже на комнату, чем на тоннель. Здесь было так же сыро и холодно, так же воняло, но было не так тесно: жаться друг к другу не приходилось, и можно было присесть. Там и сям на полу были камни, на которых мы и сидели – я на коленях у отца, Павел – у мамы. Я понимаю, как неудобно было родителям долгими часами сидеть на этих камнях, но это все равно было лучше, чем стоять или сидеть на корточках в грязной воде в окружении крыс, как это было в круглой трубе.