В путь-дорогу! Том III - Петр Дмитриевич Боборыкин

Но къ этому присоединялось все-таки другое чувство: «вотъ выбрали же скоты,» думалъ Варцель: «хотя имъ онъ и не понутру пришелся, а выбрали.»

Телепневу Варцель ничего не сказалъ на этотъ разъ, и сидя у него до поздней ночи, распивалъ чай и занимался розсказнями про свой Харьковъ, и про то, какіе тамъ лихіе бываютъ театральные маскарады.

Телепневъ совсѣмъ оправился, и хотѣлъ черезъ денекъ выйти на воздухъ. Онъ ужасно соскучился по своей лабораторіи. Желтый лаборантъ ходилъ къ нему частенько и соблазнялъ разными новыми работами; двухъ-недѣльное бездѣйствіе начинало тяготить его, и онъ съ удовольствіемъ почувствовалъ, какъ нѣмцы и ихъ наука могутъ втянуть въ колею трудовой жизни.

Распрощавшись съ Варцелемъ, Телепневъ заснулъ съ мыслію о новыхъ химическихъ работахъ и съ желаніемъ на другой же день, хотя это было воскресенье, засѣсть за свои книги.

Но бурсаки явились опять съ помѣхой. Съ ранняго утра ольдерманъ стучалъ уже въ дверь Телепнева.

— Поздравляю тебя, фуксъ; ты выбранъ въ ландсманы!

Телепневъ даже не улыбнулся.

— Теперь ты совсѣмъ здоровъ, наши ребята всѣ у тебя сегодня перебываютъ; и вечеркомъ не худо бы развить идею.

— Отчего же не развить, только меня освободите.

— Что ты шалдашничаешь?

— Докторъ не велитъ.

— Ну, ты хоть лежи, мы тебя не будемъ трогать, а идею нужно развить. Меня самого, братъ, только въ началѣ втораго семестра ландсманомъ сдѣлали.

— Чувствую, понимаю, — отвѣтилъ съ улыбкою Телепневъ.

И началась у него ярмарка въ квартирѣ; до обѣда вся бурсацкая компанія перебывала, — пила и ѣла. Варцель только ахалъ. Вечеромъ опять всѣ привалили и задали жесточайшую попойку, на которую Яковъ смотрѣлъ съ сокрушеннымъ сердцемъ. Телепневъ ничего не пилъ, но Миленькій, преисполненный гордости за своего пріятеля, напился. Чрезъ каждыя пять минутъ цѣловалъ онъ Телепнева, нашептывая ему на ухо разныя нѣжности.

Желтый шаржиртеръ, часу въ одиннадцатомъ, былъ также грузенъ, что съ нимъ случалось рѣдко. Онъ въ первый разъ вступилъ въ разсужденіе съ молодымъ ландсманомъ.

— Мы желаемъ съ тобой сойтись, — бурчалъ онъ ему въ упоръ: — и ты это долженъ чувствовать. Теперь ты намъ долженъ быть преданъ душой и тѣломъ. Я прошелъ всѣ степени и ты ихъ пройдешь, если не будешь арогантъ.

— Онъ будетъ лихой буршъ, — картавилъ пьяненькимъ голосомъ голубоглазый Лукусъ, — и паукантъ будетъ лихой, — это сейчасъ видно.

— Да, лихой! — кричалъ татуированный, — меня вздулъ, а я уже на что паукантъ.

Вся компанія расхохоталась.

Тонкій буршъ счелъ также обязанностью прочесть длинную рѣчь Телепневу о высокомъ званіи ландсмана.

— Довольно объ ученыхъ предметахъ! — вскричалъ татуированный, — пѣсенку пустимъ:

На улицѣ двѣ курицы,

Съ пѣтухомъ дерутся.

Хоръ подхватилъ:

Хи-хи-хи, ха-ха-ха,

Какъ мнѣ жалко пѣтуха.

XXII.

Въ лабораторіи, куда Телепневъ началъ опять усердно ходить, ему было гораздо привольнѣе, чѣмъ въ обществѣ бурсаковъ. Чудакъ Шульцъ обрадовался возвращенію Телепнева и по семидесяти пяти разъ на дню совалъ носъ въ его работы. Служитель Кизанъ улыбался во весь свой чухонскій ротъ, а лаборантъ тыкался по всѣмъ угламъ, показывая Телепневу новые препараты и поднимая звонъ на пути своемъ. Лабораторія производила на Телепнева успокоивающее вліяніе. Когда онъ стоялъ у своего окна и процѣживалъ какой-нибудь растворъ, никакіе лишніе вопросы не лѣзли въ голову, самоугрызеніе отходило въ сторону, становилась ясная прямая, ближайшая цѣль. Всѣ манипуляціи связаны были одна съ другой и увлекали все дальше и дальше въ заманчивую и огромную науку. А между тѣмъ время летѣло быстро, на каждыя пять минутъ была своя забота, всякій тигелекъ и реторта требовали ухода и большой любви.

«Я, любезный другъ,» писалъ Телепневъ Абласову: «теперь хоть и не совсѣмъ еще устроился, какъ мнѣ нравится, но, кажется, скоро пристану въ ту пристань, гдѣ найду настоящіе свои интересы. Міръ буршей меня не увлекъ; я скоро съ нимъ распрощаюсь и отношусь къ нему какъ къ курьезной шуткѣ — не больше. Но все-таки долженъ сказать, что здѣсь даже пустая и пьяная бурсацкая жизнь требуетъ гораздо больше выдержки, чѣмъ наша распущенная жизнь въ К. Здѣсь всякій долженъ знать свое мѣсто и опредѣлить свое raison d’être. Лѣнь и ничегонедѣланіе облечены въ извѣстную форму. Оно смѣшно, но, онять-таки повторяю, вырабатываетъ характеръ, особенно по части обхожденія съ товарищами. Здѣсь не то что въ К., каждаго зря не обругаешь. Двѣ дуэли, которыя я уже имѣлъ — кукольная комедія; но для нѣмцевъ эта штука выработана жизнію и корень ея не совсѣмъ таки глупъ. Постараюсь воздержаться отъ воинственныхъ упражненіи: слишкомъ много отнимаютъ времени; а теперь я имъ, ей-богу, дорожу. Копаясь въ своей лабораторіи, вспоминаю тебя въ К. Сидишь ты надъ своими костями и упиваешься анатоміей; я шалданиничаю, какъ выражаются здѣшніе бурши, ѣзжу по барынямъ, сплетничаю, изображаю изъ себя пошлѣйшій типъ селадона въ голубомъ воротникѣ. Теперь въ моихъ нѣмецкихъ книгахъ, въ ретортахъ и колбахъ я нашелъ утѣху, до которой, какъ ты самъ знаешь, почти два года не могъ добраться. Отдаленныхъ цѣлей не создаю себѣ, не мечтаю сдѣлаться ученымъ, а просто работаю и сердечно этому радъ. Знаю, что тебя не вытащишь сюда, но тебѣ бы была лафа, именно тебѣ, а никакъ не Горшкову. Цѣлую его въ обѣ щеки. Нѣмцы хоть и музыкальны, но онъ бы все-таки здѣсь захирѣлъ.»

При такомъ душевномъ настроеніи Телепневу бурсацкая жизнь представлялась забавной шуткой. Онъ рѣшился пожертвовать на ея изученіе еще два мѣсяца, тѣмъ болѣе, что ему не хотѣлось оскорблять буршей внезапнымъ выходомъ изъ корпораціи, тотчасъ послѣ избранія своего въ ландсманы.

Заказалъ онъ себѣ трехцвѣтную шапку и ленту по настоянію буршей. Первыя двѣ недѣли послѣ избранія новаго ландсмана корпорація сильно кутила на счетъ Телепнева. Когда онъ въ одно прекрасное послѣобѣда сосчиталъ, сколько у него вышло денегъ на бурсацкій гезефъ, то оказалось сотъ пять рублей.

«Дорогой мой Ѳедоръ Петровичъ,» писалъ онъ опекуну: «несу вамъ повинную голову, здѣсь не то что въ К., потребовались экстренные расходы для пріобрѣтенія высокаго званія ландсмана. Надѣли на меня цвѣтную шапку, цѣною въ пятьсотъ цѣлковыхъ. Деньги у меня на исходѣ, не соблаговолите-ли прислать сколько-нибудь; а то привыкну жить по-бурсацки на пуфъ и товарищи мои столько наберутъ вина на мой счетъ, что вы закряхтите. Могу васъ, впрочемъ, утѣшить тѣмъ, что къ лѣту выступаю изъ корпораціи и буду проживать по рублю на день».

Въ ожиданіи этого блаженнаго врімени Телепневъ кромѣ ежедневныхъ расходовъ долженъ былъ внесть тоіъ процентъ, о которомъ говорилъ ему Варцель.

— Объяви ты тысячу рублей, — упрашивалъ добродушный нѣмецъ: — вѣдь глотку-то имъ все равно не зальешь.