Держава (том первый) - Валерий Кормилицын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— В этом не трагедия её, а благо! — перебил брата Георгий.
— Благо в служении престолу и России, а не в раскачивании государства, — оставил за собой последнее слово Максим Акимович.
Поздней ночью, когда все спали, Аким схватил одежду, на цыпочках спустился на первый этаж, вылез в окно, и по ночной прохладе устремился в сад, полюбоваться ночной Волгой.
Высоко–высоко в тёмном небе блестели звёзды, а далеко–далеко внизу, по чёрной воде, бесшумно скользили плоты с горевшими на них огоньками.
И где–то там, в непроглядном сумраке горизонта, небо сливалось с рекой, а огоньки на плотах — со звёздами.
«Вот бы попасть туда и точно узнать — река течёт к небу или небо опускается к реке…».
Поздно утром, позавтракав, большой компанией спускались по старинной лестнице вниз, к Волге.
Первыми шли взрослые господа, следом дети, а замыкали шествие работники с баулами и чемоданами.
— Спасибо, нет старичка–лакея, — запугивал детвору Аким, — он бы точно выронил саквояж и нас всех смело бы в Волгу.
— Вас бы смело, а мы бы остались, правда, Максимка, — вела за руку младшего брата Лиза.
— Друзья мои, как замечательно было бы искупаться, — нараспев произнесла Любовь Владимировна, поплескав рукой в тёплой воде.
— А зачем же дело стало? Вон за беседкой купальня…
— Нет, нет, нет. Мы не одеты к купанию, — сходу отверг предложение брата Георгий Акимович.
— Георгий, ты шутишь, купаться следует раздетыми…
Но младший брат оставался неумолим, и бодро топал к небольшой пристани с двумя катерами и полудюжиной лодок, находившейся в сотне саженей[8] от купальни.
— Один катер ваш, ромашовский, вон тот, дерьмовенький, а вот этот белоснежный красавец, наш, рубановский, — подначивал брата Максим Акимович. — Сегодня располагайтесь и привыкайте к деревенскому быту, а завтра нанесём к вам в Ромашовку визит, — помог затащить баул в катер Рубанов–старший.
Настал июль.
Няня варила за домом, на двух примусах, клубничное варенье. Ей помогала крепкая девка в широком сарафане и с русой косой по спине. А снимал и ставил тяжёлые тазы молодой работник в закатанных до колен штанах и когда–то светлой, а теперь потемневшей от пота и копоти, идущей от примусов, рубахе.
Но в основном он сидел на корточках, и пялился на статную молодую работницу.
С другой стороны, на небольшой скамейке под деревом сидел Аким, тоже наблюдая за молодкой, хлопотавшей у одного из тазов.
Рядом с Акимом сидел брат с блюдцем в руках и ждал появления пенок.
— Манька, ну накладывай, накладывай детям пенки, — руководила нянька. — А ты, Федька, чо тут расселся как статуй? Тащи сюды энти вёдра с клубникой.
Потом всей семьёй обедали на выходящей в сад веранде, за накрытым белоснежной скатертью столом.
Казалось, весь мир плавился от зноя. Есть не хотелось, хотелось пить.
В неимоверных количествах поглощались холодные компоты, и квасы из ледника.
После обеда взрослые шли отдыхать в спальную, а ребята мчались на речку. Для присмотра, с ними отправляли недовольную, изнывающую от жары, гувернантку.
— Господа! — язвительно морщилась от этого слова. — Далеко не заплывайте, — направилась она ополоснуться в купальню.
— Мадемуазель Камилла, а Клеопатра Светозарская плавать умела? — крикнул ей вслед из воды Глеб.
И это была глубокая его ошибка. Даже глубже Волги.
Гувернантка в задумчивости пару раз открыла и закрыла зонтик и вернулась к ребятам, остановившись у кромки воды.
Собрав в лёгкие весь кислород, находящийся в ближайших десяти саженях, Глеб нырнул, бойко работая под водой руками, но течение было на стороне мадемуазель Камиллы. Вынырнул он на том же самом месте, успев выслушать, пока проморгался, отдышался и вновь запасся для нырка кислородом, лекцию о благовоспитанных мальчиках, которые не станут задавать собеседнику бестактные вопросы.
— Светский разговор, мон шер, — вновь поморщилась она, — должен быть приятен и оставлять за собою хорошее впечатление о собеседнике.., он должен быть преисполнен заботливости к присутствующим лицам…
«Вот и позаботьтесь обо мне молчанием», — хотел произнести Глеб, но лёгкие ещё не наполнились достаточно кислородом для разговора, и он стоял перед мадемуазель Камиллой в облепивших ноги штанишках, тёр глаза и как вытащенная из воды рыба открывал и закрывал рот.
Гувернантке это очень понравилось. На этот раз она вдохнула в себя весь близлежащий кислород, чтоб барчуку поменьше досталось, и на одном дыхании произнесла:
— К сожалению, месье, пагубное вторжение нигилизма так грубо поколебало все хорошие свойства общества, что всякая вежливость сделалась оригинальностью, и то, что ещё недавно считалось изящными манерами и вежливыми разговорными оборотами, нынче вызывает на многих лицах насмешливую улыбку, — строго глянула на своего малолетнего оппонента, но улыбки на лице не обнаружила. Подкрепившись хорошей порцией воздуха, продолжила: — Но нас пока поддерживает надежда, — дирижировала себе зонтиком, — что благомыслящая молодёжь… — глянула вслед с крейсерской скоростью улепётывающему от неё Акиму.
Руки его методично выскальзывали из воды, а ногами он поднимал огромные буруны волн, не уступающие тем, которые производил идущий в полуверсте колёсный пароход.
На этот раз Глеб первым успел вобрать в себя близлежащий кислород и, погружаясь в воду, с наслаждением чувствовал, как постепенно затихает голос наставницы, оставаясь там, наверху.
К тому же, увидев высокую волну, идущую то ли от парохода, то ли от Акима, мадемуазель Камилла почла за лучшее удалиться подальше от берега и, наконец, направилась к купальне.
— Аким, давай её, как следует напугаем, может, заикаться начнёт и от нас отстанет, а ежели подфартит, то и вовсе онемеет, — предложил брату Глеб, когда тот, увидев, что опасность миновала, приплыл к берегу.
— Сударь! Где вы набрались подобных неприличных выражений? — подражая мадемуазель Камилле, заунывным голосом, нравоучительно подняв кверху палец, гундел Аким, стоя по пояс в воде. — Что значит «подфартит?» Многие молодые люди, не особо обременённые воспитанием, — палец обличающе уткнулся в брата, — да и образованием, кстати сказать, потому как читают по слогам, имеют жалкую привычку применять в разговоре фразы, вынесенные ими из кадетских корпусов…
— И гимназий, — сумел вставить поражённый Глеб.
— … выражения: «подфартить», «козырять», «намылить голову», «конка», «чугунка», «на боковую», принадлежат к выдумкам людей дурного тона, один из представителей коих находится рядом со мной, не стану ещё раз указывать пальцем, кто это… Эти невоспитанные мальчики часто применяют так же простонародные восклицания: «неужто», «авось», «небось», «вот те на», и что ещё хуже, вводят в свою речь слова, значение коих по малолетству и глупости не понимают. Так «аппарат» у них соответствует слову «транспорант», а «будуар» путают с «бульваром…».
Глеб, не дослушав брата, исхитрился заткнуть пальцами одновременно глаза, нос, уши и, якобы теряя сознание, упал спиной в воду.
Придя в себя, стал обрисовывать перед Акимом план военных действий против гувернантки.
— Вырос я из этого возраста, стратег ты мой ненаглядный, — перебил брата и вылез из воды погреться на солнышке.
— Ну, ежели трусишь, один пойду её пугать, — обиделся Глеб и зашлёпал по воде к купальне.
Когда до неё осталось несколько саженей, то тихонько поплыл по–собачьи, мотая перед собой руками и вытянув из воды шею.
Акиму стало любопытно, и он пошёл по берегу поглядеть, чем закончится дело.
Глеб, по простоте душевной, без всяких выкрутасов и вредных загибонов, кои осуждает мадам Светозарская, подплыл к кабинке, где остужалась мадемуазель Камилла и дико заорав, что есть мочи стал колошматить в дощатую стену подобранным булыжом.
От такого вопля даже Акиму стало не по себе. В Рубановке завыли собаки, а в кабинке завизжала мадемуазель Камилла, через секунду выбежав из неё и представ перед Акимом, в чём мать родила.
У него даже челюсть отвисла, когда увидел стройную фигуру француженки. Замерев, он не мог отвести глаз от этого чуда, так неожиданно представшего перед ним. Ноги его, казалось, приросли к песку, дыхание стало прерывистым и частым, сердце громко стучало в груди, и ток крови больно пульсировал в висках.
Он понимал, что стыдно вот так стоять перед раздетой женщиной и глядеть на неё. Клеопатра Светозарская ярко бы обличила его поведение, обвинив в отсутствии такта и добродетели, указав на неприличную развязность, бросающую неблагоприятную тень на репутацию молодого человека, но он ничего не мог с собой поделать. Глаза, помимо его воли, жадно вбирали в себя все линии, изгибы и выпуклости стоявшего перед ним женского тела.
Мадемуазель Камилла опомнилась первая и, пренебрегши наставлениями своего кумира, сделала шаг вперёд и со всего размаха ударила по щеке Акима, сказав по–французски «свинья» и спокойным, уверенным шагом — чего теперь бежать–то, направилась обратно в купальню.