Сибирская амазонка - Ирина Мельникова

— Знаем, знаем, — атаман вроде как не удивился и одобрительно хлопнул его по плечу, — самые казачьи места.

Дон — батюшка, а Кубань — матушка! Эй, Гаврила, — окликнул он сына, — снаряди-ка Алексея Дмитрича…

Быстро нашли подходящего коня и тут же переодели Алексея в казачий чекмень и шаровары, на голову нахлобучили папаху.

Иван окинул его скептическим взглядом:

— Нет, такой дылда не для казачьего строя. Тебя ж за версту заметно!

Шаньшин был другого мнения.

— Славный из тебя казачок получился, Алексей Дмитрич! Ишь, как ладно в седле держишься, словно с пеленок тебя к нему привязывали.

— Так я еще ходить не умел, — засмеялся Алексей, — а дед меня уже наперед себя на седло усаживал. Он думал, что я у него завод приму, не получилось, как видите.

— Жаль, жаль, — глубокомысленно произнес атаман и еще раз окинул Алексея испытующим взглядом:

— Что будешь показывать: хворост рубить или джигитовку?

— А все, что казаки твои показывали! — Алексей лихо свистнул, дал лошади шенкеля, отчего она заплясала на месте, и сделал полный оборот вокруг себя.

— Ловко ты! — произнес с изумлением Шаньшин и приказал есаулу:

— Саблю Алексею Дмитричу!

Выхватив из ножен острую, как бритва, саблю, Алексей разогнал коня и начал со свистом рубить налево и направо расставленные по плацу длинные хворостины. Гаврила перекинул ему пику, и он опять же с лихим посвистом принялся пронзать ею соломенные чучела. После на полном скаку достал с земли папаху, подбросил ее, поймал на пику и все вместе вернул Гавриле. Затем снял чекмень и, оставшись в нижней рубахе, снова разогнал лошадь. К сожалению, она была ниже ростом, чем дедовы дончаки, и ноги у него оказались длинноваты для джигитовки, но все же он показал, на что способен, вызвав громкоголосое «ура!» казаков.

Держась руками за переднюю луку седла, он спрыгнул налево, сильным ударом ног оттолкнулся от земли и, как мячик, перелетел на другую сторону, а потом стал быстро и проворно мелькать над лошадью — туда-сюда, туда-сюда. Следом вскочил на седло ногами и наконец повис сбоку, сначала сжавшись в комок и напоследок вытянув ноги параллельно земле.

Казаки и зрители, как одержимые, кричали до хрипоты, до боли хлопали в ладоши, подбрасывали вверх папахи и, надев их на пики, крутили в воздухе. Ребятня, заложив пальцы в рот, свистела так, что звенело в ушах, а атаман, схватившись за голову, хохотал как бешеный.

— Ну, ты и утер нос моим казачкам, — сказал он, вытирая выступившие от смеха слезы, когда Алексей с блестевшим от пота лицом и сияющими глазами подъехал к ним. — Простите за ради Христа! Думали, покажем этим городским алымам[28] горилку с перцем, а городской-то как раз нам перцу и подсыпал под хвост. — И поинтересовался:

— Кто ж тебя так лихо джигитовать научил?

— Да пастухи все калмыки, а коней у нас объезжали черкесы Я ж возле них целыми днями крутился. Долго упрашивал! Исабек, старший у них, с трудом согласился, но вначале тайком.

Деду вскоре донесли. Он мне пару плетей врезал за самоуправство, но после того позволил Исабеку учить меня в открытую.

Иван подошел к ним, похлопал лошадь по мокрому крупу и, не глядя Алексею в глаза, попросил:

— Никита Матвеич, а вели-ка мне тоже подать коня.

— Иван Лександрыч, — уставился на него атаман в изумлении, — ты что ж, тоже из казаков?

— Нет, я из полиции, — пробурчал Иван, — но до десяти лет в подпасках отирался, задницу без седла порой до коросты разбивал. Потому она у меня и дубленая!

— Хворост, что ль, тоже рубить будешь? Или джигитовать? — продолжал допытываться Шаньшин.

— Ни хворост, ни джигитовать, — Иван вскочил в седло гнедого жеребца, которого к нему подвели два казака. — Пусть подбрасывают вверх мониста, когда я крикну.

Выхватив револьвер, он на полном скаку всадил семь пуль из семи в подброшенные вверх мониста и с самым довольным видом вернулся на прежнее место. Спрыгнув с лошади, картинно оперся о седло рукой и с торжеством в голосе произнес:

— Ну что, видал-миндал? Попробуй кто из твоих, Никита, так пострелять!

Атаман лишь покачал головой и развел руками:

— Из винтовочки тяжеловато попасть, а револьверты нам не положены.

— То-то и оно! — Иван подмигнул Алексею. — Хоть и в полиции служим, но и нас не морковкой делали. Могем, когда хотим!

Атаман расправил усы и хитро подмигнул им:

— А вот ежели еще одно испытание пройти сумеете: девке на скаку папаху на голову с копья наденете — без лишних разговоров в сотники зачислю!

— Ну, уж нет! — покачал головой Иван. — Даже пробовать не буду! Не дай бог девку покалечу!

— А я попробую! — Алексей вскочил в седло и принял из рук Гаврилы пику с надетой на острие папахой. — Скажи, Никита Матвеич, на кого папаху надеть?

— Это уж кого выберешь! — засмеялся атаман. — Но гляди, если не покажешься девке, увертываться будет, сразу другую выбирай, посговорчивее!

Удерживая поводья в левой руке, а пику с папахой в правой, Алексей направил коня к зрителям. И сразу заметил, как засуетились, заприхорашивались станичные красавицы: принялись поправлять полушалки, а некоторые пытались оттолкнуть соперниц локтями и оказаться в первых рядах зрителей.

Но его взгляд мгновенно выхватил из толпы одну из них, в черной, сплошь в пунцовых розах шали. Точеное лицо, огромные глаза…

Он направил лошадь к девушке. Та поймала его взгляд, нахмурилась и, прикрыв нижнюю часть лица краем платка, попыталась отступить назад, но толпа плотно сжимала ее со всех сторон. Темные глаза полыхнули ночной зарницей, но Алексей, весело гикнув, повел лошадь на зрителей. Они отшатнулись. Стоящие в первых рядах девки завизжали, а казаки в колонне одобрительно зашумели, подбадривая его выкриками и свистом.

Выбрав удобную позицию, Алексей натянул поводья, лошадь затанцевала на месте. Он быстро выбросил пику вперед.

Папаха опустилась точно на голову девушки. Народ радостно вскрикнул. Казаки рявкнули недружно, но весело «ура!», опять загигикали, засвистели, но та, которую он удостоил вниманием, вдруг яростно сорвала папаху с головы. Отбросив ее в сторону, девушка пригнулась. Гибкое стройное тело будто ввинтилось в толпу. Но все ж Алексею хватило того мгновения, когда ее рука взметнулась над головой, чтобы заметить то, отчего вдруг по-дикому забилось сердце.

Соскочив с коня, Алексей бросился следом за ней сквозь толпу. Но девушка оказалась проворнее. Причем ему почудилось, что народ перед беглянкой расступался, а перед ним как будто смыкался еще плотнее. Работая локтями, он все же пробился сквозь живой заслон, но незнакомка словно сквозь землю провалилась. Алексей оглядел прилегающую к майдану опушку леса, станичников, толпившихся возле котлов с угощением, коновязь с привязанными к ней несколькими лошадьми.

Девушке просто негде было спрятаться, исчезнуть за столь короткое время, тем не менее она точно испарилась… И он даже засомневался на миг, была ли она на самом деле.

— Ты зачем рванул за девкой? — укорил его атаман, когда Алексей подъехал на лошади обратно. — Я ж сказал, закуражится, выбирай другую! А так, прости, ты даже хорунжего пока не заработал!

— Слушай, Никита Матвеич, — Алексей вновь оглянулся на зрителей, — куда она сбежала? Словно испугалась чего-то?

— А ты б ее и спросил? — рассмеялся атаман. — Плох тот казак, что бабу не сумел удержать.

— Да не простая она баба, Никита Матвеич, и ты это не хуже меня знаешь, — произнес Алексей с досадой и пристально посмотрел на атамана. — Сдается мне, уже не первый раз мы с ней встречаемся, потому и скрылась она от меня, что тоже узнала.

Шаньшин нахмурился и настороженно посмотрел на гостя:

— О чем ты, Лексей Дмитрич?

— Я думаю, это Евпраксия, — усмехнулся Алексей, — из тех, кого вы называете ратниками и боитесь пуще смерти.

Только что ей надо в станице?

Атаман побледнел, глаза у него забегали. Он оглянулся на станичников и быстро, вполголоса произнес:

— Молчите, Лексей Дмитрич! И лучше вам забыть, что вы кого-то видели. Оне того не простят…

Алексей соскочил с лошади и вплотную подошел к Шаньшину. Пристально посмотрел ему в глаза и произнес сквозь зубы:

— Что вы все юлите? Чего боитесь? Какая-то девка лихих мужиков до смерти запугала…

— Это не девка, это… — Атаман отвел взгляд и неожиданно умоляюще произнес:

— Не стоит, Лексей Дмитрич, в их дела лезть. Вы уедете, а нам оставаться. Не трогайте ратников, — прошептал он и вовсе едва слышно, — иначе беды не миновать. И будьте осторожны, поодиночке теперь не ходите… — Он махнул рукой и огорченно произнес:

— Молитесь лучше, чтоб все-таки вас не узнала!

Алексей и Иван переглянулись, а Шаныпин, по-прежнему пряча глаза, перекрестился, вскочил на коня и направил его к казачьей сотне. Иван проводил его взглядом и быстро повернулся к Алексею.