Нераскаявшаяся - Анн Бренон

Эрмессенда, вдова Пикьер, бесконечно изводила свою невестку. Гильельма все время бегала, постоянно занятая каждодневным домашним трудом — она терла, крошила, черпала, носила, убирала, наливала, чистила, натирала и подметала без единого слова в ответ. Зато вдова говорила за двоих. Мальчик, ее младший сын, был довольно запуган. Мать подняла на ноги старшего сына, Бертрана, который стал наследником и освоил семейное ремесло. Потом он стал работать за двоих, и его заработка хватило бы на две семьи. Все вино с местных виноградников заливалось в изготовленные им бочки. Гильельма наблюдала, слушала, но говорила мало. Свекровь этому немало радовалась, считая ее запуганной дурой. И при этом никогда не упускала случая продемонстрировать свою власть в стенах этого дома.

Каждый день за столом совершалась одна и та же церемония. В обязанности Гильельмы входило раздвигать тяжелый стол, расставлять тарелки и кубки; она также прислуживала за трапезой, а Эрмессенда готовила и ревностно блюла, чтобы Гильельма как следует подавала сваренный ею суп. Потом все четверо рассаживались за столом: мужчина и мальчик у очага, а обе женщины напротив них, на лавке; и сразу же начинали поглощать пищу, их руки постоянно тянули ко рту какую–нибудь еду. За столом почти не разговаривали. Гильельма смотрела на Бертрана. Его лицо с короткой острой бородкой было крупным, лишенным всякого выражения; иногда он бросал на нее сальной взгляд; его массивные челюсти молча двигались, его огромное тело казалось каменным. Его плечи, все туловище, были словно сделаны из грубо отесанного камня, который еще нуждался в резце скульптора. Гильельма заметила, что он, видно, без особого уважения относился к своей матери, а та делала бесконечные замечания мальчику, не ожидая никакой возмущенной реакции в ответ. Бертран почти все время молчал или говорил короткими отрывистыми фразами.

И каждый вечер, в постели, Гильельму ждало одно и то же испытание. Она одевала длинную, до самых пят, толстую ночную рубашку, она закутывалась в одеяло до самого носа, она отворачивалась к стене, показывая, что ужасно хочет спать. И каждый вечер все та же мерзкая рука ощупывала ткань в поисках ее тела, все тот же раздраженный голос обвинял ее в том, что она как неживая, та же слепая, безжалостная сила наваливалась на нее, проникала в нее, расплющивала ее с отвратительной грубостью. Гильельма закрывала глаза и пыталась таким образом закрыть свою душу, закрыть свое сердце, защитить свои мысли и скрыть страхи. Она даже не пыталась помешать тому, чтобы ее сердце переполнялось невыносимой, абсолютной ненавистью.

Зачем в тот вечер, за ужином, Гильельма произнесла имя Мессера Пейре Отье? Какой ангел или демон толкнул ее под логоть? Как она осмелилась на это, всегда такая покорная? Разговор за столом зашел о нотариальных актах. Гильельма слышала, как вдова отчитывает старшего сына относительно дела с признанием долга. Нужные бумаги хранились у нее в сундуке, и ей надо было знать, кто теперь расплатится с долгами покойного Кальвета. Она хотела видеть нового нотариуса. Завтра, и не позже, — шипела она.

— Говорят, — пробормотала Гильельма, — что лучшим нотариусом был поверенный покойного графа де Фуа, Мессер Пейре Отье из Акса…

Лица сидящих за столом внезапно изменились. Эту смесь страха и неприятия Гильельме уже доводилось видеть на лицах некоторых ее односельчан. В этот вечер ей показалось, что муж и свекровь внезапно онемели, как будто их хватил удар от слов, которые она только что произнесла. Эрмессенда, лицо которой совсем побагровело, неподвижно сидела, разинув рот. Бертран, бледный от гнева, заговорил первым:

— Чтоб ты больше никогда не смела произносить здесь этого имени, — едва выговорил он, задыхаясь от бешенства. — Иначе я с тебя шкуру спущу…

Немного погодя, в их спальне, когда она попыталась сопротивляться ему немного сильнее обычного, он ударил ее по лицу и сказал со злобной ухмылкой:

— Слишком поздно, красавица моя, хранить целомудрие для своих еретиков! Не по адресу обращаешься. Я таки научу тебя послушанию.

И тогда, впервые за все время своего несчастного брака, Гильельма разрыдалась. А потом, когда она пыталась беспорядочно защищаться, ее муж вошел в раж и тоже впервые стал избивать ее; он бил ее, сжав кулаки, своими маленькими, но твердыми, как камень, руками, а потом стал пинать ее ногами, в то время, как она лежала, свернувшись в клубок на матрасе. В ту ночь она решила уйти от него. Вернуться в Монтайю.

ГЛАВА 17

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

Вместо таинства брака, телесного союза между мужчиной и женщиной, они выдумали духовный брак между душой и Богом, когда, например, кто–то становится «совершенным», или «утешенным», вступая в их секту и их орден…

«Уже отдана злому мужу; уже отдана злому мужу весёлая девица…»

Этот припев ее детства настойчиво звучал, удалялся и возвращался. Он гнездился в сердце Гильельмы, он занимал ее мысли, от которых она пыталась избавиться и уснуть. Но она не могла спать. Ей казалось, что она не может заснуть именно из–за этих назойливых мыслей. Какое–то время она прислушивалась к давящей тишине этой комнаты: ее спящий муж лежал недвижно. Он растянулся во всю длину тюфяка, широко раскинувшись поперек кровати, такой же мрачный и отсутствующий, как если бы он умер, а не спал; в его лице не угадывалось ни малейшего дыхания, ни один мускул не выдавал биения жизни. Он спал мертвецким сном. Он спал как камень. И словно непокорная птичка, насмешливый мотив все оживал в мыслях Гильельмы, и внезапно в ней воскресли образы, которые, как она думала, уже никогда не явятся.

Сначала она увидела словно сияние небесного света. Потом поняла, что это пронзительный взгляд синих глаз, взгляд, никогда не виданный ею на самом деле, но именно к нему устремлены ее собственные глаза. Туда ведет ее путь, она знает, она хочет, чтоб так было! Этот зовущий ее взгляд — взгляд Мессера Пейре Отье, монашеское имя котрого Пейре из Акса. Старший добрых людей. Проповедник, который любит смеяться. Он говорил о двух Церквях, из которых одна гонима, но прощает, а вторая всем владеет и сдирает шкуру. Но этот синий свет был также сиянием утреннего рассвета и гор земли д’Айю. Внезапно Гильельму пробрала дрожь, и сразу же навалилась смертная тоска. Пейре, брат! Она видит его, взбирающегося по залитому солнцем склону, пестрое стадо овец цепляется копытцами за камни — коричневые, рыжие, черные, светлые, цвета свежевыпеченного хлеба, почти белые, и ягнята, кучерявые ягнята, которые весело прыгают.

«Уже отдана злому мужу…»

И тогда Гильельма понимает, что она больше не может оставаться ни живой, ни мертвой с этим Бертраном Пикьером. Последнюю ночь проводит она в этой спальне. Этот дом в Ларок д’Ольме никогда не был ее домом и никогда им не станет. Настоящий дом Гильельмы остался там, где живут ее мать и отец, в Монтайю. В той земле, где она родилась, в горах. В тех горах, где по ночам все еще слышится эхо голосов добрых людей. Почему, какая злая воля решила, что Бертран Пикьер имеет право хватать ее своими грубыми руками, и что это справедливо? Целомудрие, стремление к совершенной любви — все это теперь для нее недоступно, словно навсегда скрылось под толщей льда. Это дурное дерево приносит такие плоды — эти грубые желания мужчин. Но Гильельма знала, что есть мужчины, которые не прикасаются к женщинам. Их называют добрыми людьми. Они живут святой жизнью, как апостолы Господа нашего. Они отказываются от насилия и осуждают его. Они не делают никому зла, даже самому дьяволу. Они не убивают даже животных, ни овец, ни жаб, и они никогда не лгут, никому. Они бродят по миру, их травят и преследуют, но они не отвечают злобой на ненависть и прощают своих гонителей.

И они имеют большую власть спасать души. Это они — истинная Церковь. Добрые христиане. В синем сиянии своего сна она видит лица тех, кого она не страшится, кто никогда ее не обидит, чьи братские слова прогонят ее страхи и подкрепят решимость. Мессер Пейре Отье, Старший, которого она никогда не видела — где–то он сейчас ходит со своим сыном Жаумом и братом Гийомом?.. Фелип де Кустаусса со всем жаром своего юного призвания; также Андрю де Праде, бывший ткач с резкими чертами лица, а еще хрупкий Рамонет Фабре, выдававший себя за пастуха в компании Пейре и Берната. Нет–нет, эти мысли надо прогнать! Бернат для нее больше не существует. Сын ночи в изгнании. А еще Жаметта. Добрая женщина, умершая одна, без ритуальной подруги, в Тулузе. Жаметта, этот маленький огонёк, угасший вдали. Угас огонёк на улице Этуаль. Но ведь еще остались люди доброй воли, остались добрые верующие, способные защитить Церковь добрых людей. Она видит свою дорогу. Синий свет меркнет, но в ночном небе мерцают звезды. Гильельма больше не боится ночи.