Порог (сборник) - Урсула Ле Гуин

Там уже есть один мост через Золотые Ворота — мост из тумана. И я иду следом за той девочкой, за той малышкой, я бегу за ней прямо на этот мост. Подожди меня! Подожди! Я иду следом за моей дочерью, которую у меня отняли и увели в темноту, в туман.

Это мой дом. Его настоящая владелица — мама, но она говорит, что он мой навсегда. Это моя комната и окно, которое выходит прямо на гигантские заросли рододендрона. Вот через это окно он и приходил ко мне.

Ветки рододендрона шуршали, и он с треском ломал их, и сердце мое колотилось так, что было видно, как оно бьется под ночной рубашкой — точно зверек. Он стукнул — сперва по подоконнику, потом по стеклу. Лили, Лили, впусти! Я знала, что тогда он по-настоящему любил меня.

В машине, в лесу, ночью — вот это была ошибка. Несчастный случай. Он был пьян, он же пил весь вечер и просто ничего не соображал. Но когда он на следующую ночь пришел к нашему дому и простучал в мое окно, то сделал это потому, что любил меня. Ему пришлось уехать, потому что отец у него очень холодный человек, очень строгий и честолюбивый. Но он действительно любил меня. И в этом заключалась наша Трагедия.

Я люблю свою комнату. Люблю стелить на постель чистые простыни.

Но Малышку я впускать в свою комнату не люблю.

С нею вместе входят ангелы, встают у окна, и мне становится тревожно. Они стоят у двери с суровым видом, отрицая его любовь. Ангелы не позволяют мне иметь свою собственную Трагедию. Они отрицают нашу любовь и нашу Трагедию и прогоняют его из комнаты своими блестящими мечами. И он торопливо вылезает в окно, царапаясь о ветки, потому что ему показалось, что мама идет, и последняя часть его, которую я вижу в своей жизни — это его нога, точнее, ступня и подметка башмака. Он не успел завязать шнурки на ботинках и споткнулся, зацепившись подметкой о подоконник, а сам уже нырнул в окно; он очень спешил, потому что ему показалось, что мама идет, а это просто кошка в коридоре шуршала. Но рассвет уже наступил, и солнце уже разбросало свои золотые лучи-шпаги по всему небу. И он стал торопливо спускаться вниз, царапаясь и ломая ветки рододендронов. И его никогда больше не пустят в наш сад!

Я смотрю на Малышку Вирджинию — она в саду и окружена ангелами. Они часто бывают с нею, появляются, как только она проснется. И мне приятно видеть, что один из них всегда сидит у ее изголовья, когда она спит. Чаще всего ее сон стережет такой высокий ангел с грустным задумчивым лицом, и глаза его скрываются в тени. Я видела похожую картинку в каком-то журнале.

Когда Малышка бегает по залитому солнцем саду, или когда она выходит гулять в холодную, дождливую погоду, укутанная точно маленький мягкий комочек, они всегда с нею рядом. И она разговаривает с ними. Вчера, например, она спросила у одного из них, подняв к нему свою мордашку, такую серьезную, такую озадаченную:

"А что Диния делает?" Но я никогда не слышала, чтобы они ей отвечали. А она, наверное, слышит.

Мы как-то сидели на веранде теплым вечером, и ангелов собралось очень много, и они так густо расселись на нижних ветвях большой ели, что я спросила у нее шепотом: "Ты их видишь, Малышка?" Но она на них не смотрела. Она смотрела на меня. И улыбалась — самой мудрой, самой доброй улыбкой на свете. Ангелы никогда не улыбаются, даже когда смотрят на мою Малышку.

Они суровые. Я посадила ее на колени, и она уснула, положив головку мне на плечо. И тогда ангелы слетели с дерева и пошли через лужайку к холмам. Наверное, они приходят сюда с берега моря, а потом поднимаются в горы. Свет их мечей — это и есть тот свет, что виден порой над горами; и этот же свет разливается иногда над морем.

Одна нога, одна ступня, подметка грязного ботинка на подоконнике… он выскользнул из окна, из рая… Никакого рая нет! Я и в церковь не хожу. Разве что иногда, устав от этих ангелов, я иду туда с Дороти, чтобы они от меня отстали. Вот Дороти разрешает мне иметь свою собственную Трагедию; она — настоящий друг! Если бы рай действительно существовал, я могла бы отправиться туда и получить прощение, и стать чистой, и вся грязь была бы с меня смыта, и я могла бы иметь свою собственную Трагедию. Но ангелы меня в рай не пускают, так что я иду в свою комнату.

Нет, Малышка, не надо к маме. Давай лучше пойдем на кухню, хорошо? Испечем на обед черничный пирог.

Малышка хочет пирожок с черникой? А мамочке своей Малышка хочет помочь?

— Тинитьный пиог! — кричит она в восторге.

Ангелы никогда не смеются. И не плачут. И я скрываю от них свои слезы, когда оплакиваю нашу с Дики любовь, потому что они бы выбросили мои драгоценные слезы из окошка, как мусор, как те старые башмаки, которые с треском ломали тогда ветки рододендрона. Я хороню от них свою любовь. Свою собственную любовь! Лягающуюся ногу, зацепившуюся подметкой за подоконник.

Вчера вечером, когда мама вошла в комнату к Малышке, я как раз только что убаюкала ее, и она уже спала. А я вдруг вспомнила, как мама стояла в этой комнате, когда родилась Малышка: она стояла и молчала, и казалась такой высокой в полумраке. Но я никогда не говорю с мамой об ангелах, потому что это она была той высокой женщиной, что стояла тогда в темном углу с задумчивым лицом и не говорила ни слова.

После стольких лет! Бедный Лаф, похоже, мозги у него совсем уж набекрень. Хотелось бы мне посмотреть на эту женщину из Санта-Моники! У него никогда не хватало ума при выборе женщин, вот разве меня он выбрал с умом. Но держаться меня у него ума все-таки не хватило. И ему еще повезло, что его гораздо раньше никто не опутал по рукам и ногам. Мне всегда приятно было думать, что он свободен. Этого, конечно, маловато, если сравнить с тем, каким сокровищем мы оба обладали когда-то, но все-таки. А теперь и этого нет. Я без нее жить не могу! — пишет он мне. Совсем одурел. Как может такой умный человек быть рабом собственного пениса?

Забавно, но теперь, когда мама умерла, я иногда про себя и вслух говорю такие слова, которые раньше мне даже и в голову крайне редко приходили. Маме бы, конечно, неприятно было такое от меня слышать. И ей бы очень не понравилось, если б я сказала, что она "чересчур правильная". Занятно все-таки, как со временем меняются слова и меняют весь мир вокруг. Когда я ушла от Лафа, она мой поступок не одобрила, но ни разу не сказала, что мне следует к нему вернуться. Ты сделала все, что могла, сказала она. Но ей было бы стыдно, если б я развелась. Слово «развод» тоже принадлежит к разряду слов, которые она не хотела бы слышать из моих уст.

Мне развестись не стыдно, но я не хочу такого, столь горького конца. Теперь-то я понимаю, что все это время надеялась на большее. Но больше уж не будет никаких снов наяву о том, как мы снова с ним вместе, как мы стареем, как он заболевает, приезжает сюда, возвращается ко мне, и я отдаю ему лучшую комнату с окнами на юг, и всячески забочусь о нем, и приношу ему суп и газету… А потом он умирает, а я, поплакав, все равно продолжаю жить. Если бы это было так, круг бы замкнулся, все снова стало бы целым. Но ничего этого уже не будет. И наша жизнь не пойдет по кругу, и круг никогда не замкнется.