Порог (сборник) - Урсула Ле Гуин

— Потому что это не правда! Это же просто глупо! Ты и сама прекрасно знаешь, что это не так! — страстно воскликнул он, и она увидела, как в глазах его сверкнули слезы. — Я люблю тебя!

— Наверное, действительно любишь, Лаф. Но сейчас мы говорим совсем не об этом.

— Именно об этом! Мы говорим именно о любви! О нашей любви! Разве может для меня кто-то сравниться с тобой? Разве ты сама этого не видишь? Неужели ты не можешь поверить, что ты — моя любимая, моя жена, весь мой мир? И никто другой для меня просто не имеет значения?

Они давно уже остановились и стояли лицом друг к другу. Рядом с ними было высокое парадное крыльцо старого каркасного дома, окруженного более высокими и современными домами, построенными уже после землетрясения. Высокие сорняки и кустарник проросли меж деревянными ступенями и окружали весь дом, словно предлагая им укрыться здесь от шумных людных улиц города, подняться на это крыльцо и, войдя в дом, окруженный старым садом, оказаться в безопасности, оказаться У СЕБЯ… Уже почти стемнело; ночь обещала быть холодной и промозглой.

— Я знаю, ты действительно так думаешь, Лаф, — сказала Джейн как-то неуверенно и очень печально. — Но ложь делает любовь бессмысленной. Она и наше с тобой супружество делает бессмысленным.

— Бессмысленным? Для тебя? — воскликнул он обвиняющим тоном, яростно сверкнув глазами.

— Ну хорошо, а что оно значит для тебя?

— Ты — мать моего ребенка!

— Ну и что? — она помолчала, затем со странным смешком согласилась. — Да, это по крайней мере действительно правда. — Она посмотрела на него: в ее взгляде была растерянность и мольба об искренности. — И ты — отец моего ребенка, Лаф! Но что дальше?

— Пошли, — сказал он, снова решительно беря ее под руку.

Она оглянулась — словно ей хотелось еще раз взглянуть на это крыльцо, на заросли, окружавшие старый дом, словно ей хотелось остаться здесь навсегда.

— По-моему, мы и так уже прошли на целый квартал дальше, чем нужно?

Он еще прибавил шагу; она старалась не отставать.

— Уже девятый час, — сказала Джейн.

— Да плевать мне на этот спектакль!

На углу он остановился и сказал, не глядя на нее:

— Твоя вера в меня — основа всей моей жизни. Основа всего. Разрушать эту веру, говорить, что мне… было бы удобнее, если бы тебя не было в городе и вообще — на моем пути, говорить, что…

— Прости, если я была не права.

— Если ты была не права! — язвительно, с горечью повторил он. Она промолчала, и он заговорил более мягким тоном:

— Я понимаю, что сделал тебе больно, Джейн. Очень больно. И мне нечем оправдать свое поведение. Я никак не извиняю себя! Да, я вел себя глупо, как последний негодяй, но мне очень стыдно! Мне будет стыдно до конца моих дней. Прости меня, пожалуйста.

Ах, если б только ты могла мне поверить! Мы бы оставили весь этот кошмар позади и все начали бы сначала.

Но если ты все время будешь возвращаться к этому, если ты не сможешь поверить в мою любовь, то я ничего не смогу поделать! Ну, кто виноват в том, что я не могу терпеть подобной неопределенности?

— Неужели я? — спросила она с искренним изумлением.

Он так сильно сжал ее руку, что она, помолчав, сказала:

— Лаф, отпусти. — Но он ее руку не отпустил, хотя хватку свою несколько ослабил.

Она посмотрела ему в лицо, освещенное бледным светом уличного фонаря.

— Мы действительно любим друг друга, Лаф. Но супружеская любовь даже теперь, когда у нас есть Лили, хороша только тогда, когда существует взаимное доверие. А если его нет?.. — Голос ее, становясь все более пронзительным, вдруг сорвался, и она вскрикнула, точно обрезавшись ножом, высвободила руку и обеими руками закрыла лицо.

Он стоял рядом с Джейн на узком тротуаре, встревоженно и неуверенно на нее глядя. Потом прошептал ее имя и коснулся своей рукой ее руки — осторожно, словно открытой раны.

Она быстро опустила руки, подхватила сползавшую с плеч белую шаль и, стиснув пальцы, скрепила ее на груди.

— Скажи мне, Лаф. Скажи честно: ты действительно считаешь, что имеешь право делать то, что тебе хочется?

Помолчав, он сказал мягко, но очень спокойно:

— Мужчина всегда имеет право делать то, что ему хочется. Это так.

Она посмотрела на него даже с неким восхищением:

— Хотелось бы мне быть такой женщиной, которая способна с этим мириться!

— И мне бы тоже очень этого хотелось! — воскликнул он шутливо, но в его голосе слышалось страстное желание. — Ах, Джейни, просто скажи, чего именно хочешь ты?

— Я думаю, что самое лучшее для меня — уехать на север, домой.

— На все лето?

Она не ответила.

— Хорошо, я приеду в сентябре.

Она покачала головой.

— Я приеду в сентябре! — повторил он.

— Нет. Я вернусь сюда сама — когда захочу! И… если захочу!

Некоторое время они молча смотрели друг на друга; оба, казалось, были потрясены неожиданным взрывом ее гнева. Она обхватила себя руками под тонкой шелковой шалью, чтобы согреться. Легкая бахрома трепетала на ветру, несущем клочья тумана.

— Ты моя жена, и я приеду к тебе, — сказал он спокойно и твердо.

— Я не твоя жена, если для тебя жена — просто одна из принадлежащих тебе женщин!

Слова прозвучали фальшиво, точно отрепетированные заранее.

— Пойдем. Пойдем домой, Джейни. У тебя это уже превращается в идею фикс. И ты совершенно себя измучила. Пойдем. Зря мы сегодня собрались в театр. И ты, я надеюсь, не станешь устраивать мне спектакль прямо здесь? — Его красивое молодое лицо побледнело и выглядело страшно усталым. — Ты вся дрожишь, — сказал он и с искренней заботой обнял ее за плечи, стараясь покрепче прижать к себе, укрыть от ветра. А потом они двинулись в обратный путь по тем же улицам, по которым пришли сюда, и брели медленно, словно сросшиеся сиамские близнецы.

— Я ведь не лошадь, Лаф, — сказала она наконец, когда они прошли уже два квартала.

Он наклонился и, недоумевая, заглянул ей в лицо.

— Ты обращаешься со мной, как с Роани, когда она пугается стада коров. Успокаиваешь, говоришь всякие милые глупости, поворачиваешь домой…

— Не упрямься, Джейни.

Она промолчала.

— Я хочу обнимать тебя, защищать. Заботиться о тебе. Ты очень дорога мне и очень мне нужна! Ты — средоточие моей жизни. Но почему-то любые мои слова и поступки ты в последнее время переворачиваешь с ног на голову. У меня такое ощущение, что я уже и не могу ничего ни сделать, ни сказать так, как надо.

Он по-прежнему обнимал ее, и она чувствовала, как льнет к ней его тело, но рука его, лежавшая у нее на плече, казалась какой-то негнущейся, тяжелой, неживой..