Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник) - Борис Подопригора

Борис осторожно выглянул во двор со второго яруса: размахивая руками и горячо о чем-то споря, Парван и Хамид шли к воротам, судя по всему – к мечети.

Глинский решился: была не была. Он быстро подскочил к рации и осторожно, стараясь не оставить следов на покрывавшей её пыли, попытался включить. Станция молчала. С тем же успехом Борис мог включить стол, на котором она стояла. У этой старой, ещё довоенной станции, доставшейся «духам», скорее всего, от английского привоенного контингента в Иране, «сдохли» батареи, причём очень специфические, такие трудно заменить другими. Да и саму станцию, ясное дело, не заменить. Взопревший от напряжения Глинский пробовал ещё и ещё – всё оказалось без толку. Рация не включалась. Старые батареи были на месте, но они полностью разрядились. Новых в радиорубке Борис не нашёл. Скорее всего, их и не было. Не нашли подходящих. И когда найдут – неизвестно.

Теперь стало понятно, почему Хамид столь беспечно оставил Мастери в радиорубке…

Глинский чуть ли не в голос застонал с досады. Хотя досадой назвать охватившее его чувство было нельзя. Борис был близок к самому настоящему отчаянию: один, всего один выход в эфир – и задание было бы выполнено!

Где теперь искать связь? У американских советников, которых в Зангали становилось всё больше?

«А может, это америкосы решили „точку“ заглушить? – подумал Глинский, выходя из бесполезной радиорубки. – У них-то своя собственная связь есть, а душманскую „точку“ на всякий случай решили прикрыть. На всякий случай. Мало ли что? Тем более в преддверии возможного визита нашей делегации… Вот шайтан… Бляди… Прости, Родина… Сегодня – не судьба».

Судьба любит злые шутки. Впрочем, и добрые тоже. Глинскому была припасена ещё одна «шуточка», причём такая, что и не понять сразу – добрая она или злая… Забегая вперед, нужно отметить, что запас таких «шуток» у судьбы не исчерпался.

Азизулла, которому после попытки побега Наваза явно не жилось спокойно, решил продать Абдуллу. Этот «бача», по мнению начальника охраны, «деморализировал» своей смазливостью воинов Аллаха, а это «харам»[241]. Ведь Зангали всё же учебный центр, а не бордель! Да и на Мастери этот Абдулла плохо влияет, тот, видимо, его окончательно своим «бачой» сделал, вот и отвлекается на него, силы тратит не на то, что надо… Раньше Мастери работал быстрее, а теперь разленился и обнаглел…

Эту «замечательную» новость Абдулле сообщил толстый охранник Назим – как раз после того, как очередной раз «попользовал» парнишку.

Этот Назим явно сам в детстве был «бачой»; вот и мстил за свою судьбу ещё более беззащитным. Он очень развеселился, увидев, в какое отчаяние впал Абдулла от известия о предстоящей продаже. Так развеселился, что даже захотел «бачу» снова…

Ночью в их совместной камере Абдулла, глотая слезы, рассказал всё Борису. Глинский, у которого голова была занята лишь тем, где бы найти новый канал связи, попытался как-то приободрить мальчишку. Хотя как тут приободришь?

«Плохо дело, – думал Борис, слушая постоянные всхлипывания Абдуллы, и с трудом подбирал какие-то слова утешения. – Сейчас они парнишку, а потом кого? Может, они решили подразогнать всю нашу „шарашку“? От греха… Может, это всё из-за предстоящего визита? Сначала „точку“ заглушили, теперь вот шурави распродавать стали… Плохо. Ай, шайтан, как плохо…»

Глинский тяжело вздохнул, приобнял всхлипывающего Абдуллу (по-братски, конечно) и начал массировать ему голову, пытаясь успокоить.

Вот в этот момент тот и выдал:

– Товарищ старший лейтенант… Спасите меня… Пожалуйста…

Несмотря на то что эти слова мальчишка произнёс еле слышным шёпотом, они словно взорвались в голове Глинского. Он настолько обалдел, что даже подумал, будто эти слова ему причудились – здесь, в Бадабере, многим разные голоса время от времени слышались. А некоторым даже слышались постоянно…

– Что?! Как ты меня назвал?!

Борис даже встряхнул Абдуллу за узкие плечи. Парень всхлипнул и ещё тише даже не прошептал, а практически прошелестел:

– Товарищ старший лейтенант… Я вас сразу узнал… Никому не говорил… Тогда, в самсахане на Комсомольском озере… Вы на гитаре играли… И кот такой большой был, помните? Вы его «дивуаром» называли… А я потом ещё вам самсу принёс… на дорожку… Помните?

Глинский тяжело перевёл дух. Пирожки он помнил, кота – тоже, и то, что на гитаре играл… А паренька, естественно, забыл. Кто же запоминает официантов? Вот откуда его лицо знакомым показалось…

«Мать моя… Сразу, значит, узнал и не выдал… А теперь, значит, намекает, что…»

У Бориса голова пошла кругом: ничего себе, сюрприз! Пытаясь выиграть время и хоть как-то переварить новости, Глинский хрипло спросил:

– Кто ты? Говори как есть. Как тебя сюда занесло? Правду говори, если хочешь, чтобы…

Борис не договорил, чтобы «что». Чтобы он помог? А чем помочь?

Но Абдулла всхлипнул ещё несколько раз и начал рассказывать свою историю…

…Судьба Гафара Халилова сложиться хорошо не могла по определению. Нет, если бы ещё он родился где-нибудь в России, тогда какие-нибудь варианты быть могли. Но он родился в самаркандской пригородной махалля. Родился от папы-узбека и матери-кореянки, то есть, по «сословному» пониманию, занимал положение почти что отверженного. Для таких даже благородное имя Гафар, то есть Славный, – как издевательский прикол. Вроде как Эммануил или Кристобаль для какого-нибудь потомственного «пензюка».

Неудивительно, что в школе все смеялись над Гафаром. И не только смеялись, а и шпыняли по-всякому и даже били.

В Самарканде находилось военное автомобильное училище, куда набирали случайных абитуриентов из России и лучших со всей части Средней Азии, чаще – тоже русских. Это училище считалось чуть ли не главным окном в Большой мир. В тот мир, где не было унизительной жизни в забытой Аллахом махалля, ежегодного шестимесячного рабства на хлопковых полях во славу главного советского хлопкороба со странным именем «Герой Соцтруда Адылов», где не знали о мздоимстве беков, переродившихся в райкомовских инструкторов и секретарей.

Гафар мечтал об автомобильном училище, но путь туда ему был заказан. С его-то родословной? Смешно… У семьи Гафара не было даже пяти баранов, без которых «сам» начальник отделения военкомата не давал направления в училище. Этот начальник хвастался, что его восемь звёздочек на погонах дороже генеральских, поскольку сделаны из чистого золота…

Семья Халиловых жила очень бедно. Мать каждые два года рожала Гафару очередных братика-сестрёнку, отец ежегодно шабашил где-то под Уренгоем… Гафар учился хорошо, мать наградила его корейской переимчивостью к языкам, и с узбекским, и с таджикским, и с русским у него проблем не возникало – тем более что Самарканд был городом триязычным. А ещё Гафар был мечтателем и идеалистом. Ему было тесно в махалля, он хотел жить масштабами всей страны. Но об этой стране он слышал лишь по радио да на пионерских линейках…

Первый раз сбежать Гафар решил сразу после окончания восьмилетки. Сил уже не было терпеть бедняцкую философию матери: «…чем меньше пальцев, тем больше мяса в плове…» Мальчишка хотел настоящей жизни.

Кстати, беглецов насильно в махалля не возвращали. Но если они возвращались сами, не найдя счастья на чужбине, их направляли «на хлопок» в первую очередь. Для перевоспитания, так сказать…

Однажды в июне 1983 года Гафар разговорился на самаркандском автовокзале с лейтенантом-автомобилистом, тоже корейцем, возвращавшимся после отпуска в гарнизон под далёкой Вологдой.

Офицерик оказался разговорчивым, и Гафар ловил каждое его слово – так и в автобус, следовавший до Ташкента, за ним полез. Водитель оказался знакомым и платить за билет не заставил. Да у Гафара и денег-то не было…

Так парнишка оказался в Ташкенте. Лейтенант уехал, денег на обратную дорогу не нашлось, но бедняки легко находят, как прокормиться.

Сначала Гафар устроился в кафешку «Тюльпан» неподалеку от Алайского базара. Но в конце восемьдесят третьего кафешку переделали в похоронное бюро, обслуживающее Туркестанский военный округ. Чтобы прежнее «историческое» название не выглядело слишком игриво, к слову «тюльпан» добавили прилагательное «чёрный». В этом похоронном бюро много чего делалось неформально. Никто и не думал, например, поинтересоваться у шустрого смышлёного парнишки его документами. Гафар был услужлив, всегда на подхвате. Его часто брали с собой в Тузель на разгрузку пустых гробов – в Афганистане-то их выпиливать было не из чего.

И вот однажды Гафар задержался в Тузели. И не просто задержался, а ещё и «переоделся» в военную форму – там какие-то парни перед отправкой в Афган мяч гоняли…