Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник) - Борис Подопригора

Странным парнем был этот самый Абдулла. Глинский, когда первый раз его увидел, даже вздрогнул – лицо его смутно знакомым показалось. Но ведь, если Борис его где-то раньше видел, то, значит, и Абдулла видел его… А это ж не шутки, это смертельно опасно, это предпосылка к срыву всей операции. Но сам Абдулла никаких признаков узнавания не выказывал, и Глинский решил, что он обознался, что ему просто показалось… Известное дело – все узкоглазые лица похожи друг на друга, с точки зрения европейцев конечно. Которые, в свою очередь, для азиатов тоже все на одно лицо.

Так вот Мастери в целях «ускорения исламизации» перевели в камеру к Абдулле, который должен был стать «муаллемом»[236].

Какой уж там педагогический талант скрывался в Абдулле – это только Аллах ведает, однако вскоре Абдулрахман научился молиться вполне сносно, даже освоил характерный распев. Лучше других у него получалось декламирование той суры из Корана, которая называется «корова». Мастери с Абдуллой даже научились её дуэтом выпевать, убедительно у них получалось, Азизулла однажды услышал – даже похвалил…

И всё же темнил что-то этот Абдулла, что-то недоговаривал, хотя по-русски говорил даже без акцента. Нет, не таким уж простоватым был этот парень, как показался в самом начале. Он рассказал, что родом из Самарканда, что раньше звали его Джалилом и что он служил в Афганистане водителем. Но в выученных Борисом наизусть списках без вести пропавших никакого Джалила или Джалилова не было… Как бы вскользь упоминался, правда, некто Халилов – но без звания, номера части и ведомственной принадлежности. Вообще изначально не было ясности, кто он такой, и даже был ли он на самом деле. У Мастера, составлявшего картотеку, даже закралось подозрение, что с этим Халиловым чекисты что-то темнили – то ли он был, то ли его не было. Как будто прикрывали собственный прокол, о котором напрямую рассказывать не хотели. Может, он был просто беглецом из Средней Азии – вроде эмигранта, на время прибившегося к советской части, а потом бросившего её? Или никакой он не советский, а долго с родителями живший в Союзе афганец, потом осиротевший и по привычке вертевшийся около шурави. Такие встречались. Или ещё неведомо как запутавший сначала армейское, а потом и чекистское «делопроизводство». Во всяком случае, в ведомственных (военные – гражданские) списках пропавших без вести его имя не значилось – это точно.

(У этого парня действительно была необычная история. Гафар Халилов не был даже призван в армию – он каким-то образом на тузельской пересылке украл форму и документы у какого-то солдатика, затесался в команду, добрался до Кабула и даже умудрился попасть в автобат. Там его и должны были разоблачить. Уже пошли из Ташкента грозные письменные ориентировки по линии военной контрразведки… На сутки опоздали – самолёта не было. Халилов успел поисполнять «интернациональный долг» всего семь дней, а на восьмой колонна, в которой он ехал, попала в засаду. Тела этого «дезертира наоборот» так и не нашли… Этот Халилов был не шпионом и не эмигрантом, а романтическим пареньком с буйной фантазией. Он сбежал на войну в Афганистан, как раньше мальчишки сбегали на войну в Испанию…)

Но почему же тогда Абдулла сказал, что он – Джалил, а не Халил? Страхуется? От кого? От недалёкого водилы из геологической партии? Зачем?

Кстати, никаким водителем Абдулла не служил, да и не мог им служить: Борис несколько раз брал паренька подручным на ремонт очередного джипа и мгновенно понял, что тот ничего не понимает в автомобилях. То есть совсем ничего. Можно, конечно, за разное хаять Красную армию, но вот такого девственно чистого мозгами красавца просто не выпустили бы из учебки. Может, его били бы там каждый день, но в итоге либо он всё же худо-бедно, но выучил матчасть, либо из него сделали бы инвалида. Абсолютное большинство выбирало первый вариант. А этот Абдулла – он вроде и не инвалид, но матчасть не знает совершенно. Похоже, ни в какой учебке он просто не был, хотя и советский по происхождению…. Значит, скорее всего, он и есть тот самый Халилов, запутавший всех и вся.

«Несчастный мальчишка – стоило ли из мирной жизни бежать на войну? Или, тем более, искать лучшей доли в Афганистане, чтобы в итоге стать „бачой“»?

Борис вздохнул от своих невесёлых мыслей. Ему стало бы еще намного более невесело и просто страшно, если бы он узнал, что ещё скрывает этот Абдулла. Но он не знал. Пока не знал.

На тот день, когда его перевели в камеру к Абдулле, Борис сумел уже более-менее четко идентифицировать четверых из остальных восьми советских пленных.

Карим оказался рядовым Мустафой Каримовым, мотострелком, крымским татарином из Бахчисарая. Борису долго не удавалось его разговорить. Карим казался нелюдимым, угрюмым и жестоким, общался только со своим сокамерником Нисмеддином, вообще был похож на зверя, готовящегося к последнему прыжку, – его даже охранники как-то инстинктивно сторонились. Но с Каримом было проще, потому что в своё время Челышев как раз про него говорил, что «он точно в Зангали». Так что его-то биографию Глинский знал вплоть до родственников, чем и воспользовался однажды. Труднее всего было «дожать» Карима на то, чтобы тот сам в разговоре назвал свою настоящую фамилию и хотя бы просто пошёл на контакт, не говоря уже о какой-никакой доверительности. Но Борис с этим справился – однажды, после вечерней молитвы, завёл разговор вроде бы ни о чём. Карим поначалу не реагировал, молчал, озирался, переминался на нагноившихся из-за уколов ногах… А потом Глинский спросил намеренно по-украински – ему показалось, что крымский татарин недолюбливает именно русских:

– Карим, слышь, Карим… А чому тоби цэ имя?

Пленный долго не отвечал, потом буркнул равнодушно, но по-русски:

– Из-за фамилии.

– Так ты – Каримов, чи шо?

– Угу.

– А дэ жив?

– В Крыму. Крымский татарин, слышал, как нас в конце той войны в Среднюю Азию гнали? Как там говорили, «эшалонами»…

– Ни. Нэ чув.

Глаза Карима налились злостью, и Борис даже схватил парня за руку:

– Да ты пидожды, Карим, не заводся. Москали и нас, хохлов, голодом морили… Дэ ж я про ваших чув бы? По радио, чи шо? Я зовсим тоди про цых татарив крымских взнав, колы про цього пилота читав… Як його? Двиче Герой Радяньского Союзу…

Карим вздрогнул:

– Султан Амет-хан?

– Точно! Вин, часом, нэ з твоий родыны?

Карим задрожал ещё сильнее и вдруг разрыдался.

– Родственник… По матери…

В плен Каримов попал просто: уже перед дембелем следовал в колонне в Шинданд, чтобы оттуда лететь в Союз. Не с основной колонной, а с маленькой, короткой, которая на день раньше основной вышла. Ну и всё – неожиданное нападение под Гиришком, разрывы гранат, упал с брони, растерялся и даже автомат свой не нашёл…

На следующий день Карим подвёл к Борису своего сокамерника Нисмеддина, которого звали когда-то Василием Пилипенко и который был младшим сержантом Советской армии.

Пилипенко и Каримов в Афганистане служили вместе на одной заставе и были там, кстати, «на ножах», а теперь Мустафа, как мог, о Васе заботился. Младшего сержанта взяли в плен в ходе того же самого нападения на колонну, шедшую в Шинданд, только он, в отличие от Каримова, отстреливался, пока автомат не переклинило… «Духи» это знали и часто избивали Нисмеддина, в итоге даже лёгкое ему повредили. Он сначала всё время натужно кашлял, а потом и вовсе потерял голос.

Борис принялся лечить сержанта своими комочками, и через некоторое время тот, совсем уж было «доходной», воспрянул духом, даже кое-как разговаривать начал. И в благодарность, что ли, рассказал как-то Глинскому кое-что интересное:

– Слышь, Абдулрахман…

– Да ладно, зэмэля, зараз духыв нэ мае…

– Мыкола… Армян… Ну, Асадулло… Вин каже, що ты нэ якый ни граждански водий, а офицер-автомобилист.

– Тю?

– Та вин каже, що граждански водии гаечны ключи по-другому назвають… Вин сам до армии працював дальнобийщиком. Ну, воны там ключи по призвищу розлычалы – «фунт», «малыш», ще якысь. А вот офицерьё з автобату – ци як раз – по номерам…

– И що з того?

– Ну так… А вин щё чув, як ты с Абдуллой на якомусь чурэкском размовляли, но не лагэрном.

– Так цэ ж мы молитвы учимо…

– Вин каже, що вы щось тэмните…

– Та хто ж тэмнить? Армянин цэй злэ балакае. Коржа в мэнэ попросыв, а потим – цыгарку. Ну, я нэ дав.

– Дывысь, вин стукае.

Глинский и сам догадывался, что Асадулла регулярно «постукивает» охране. Идентифицировать рядового Ашота Маркаряна, естественно, было легче всего – по национальным, так сказать, отличительным признакам. Он действительно до армии работал «дальнобийщиком», неплохо зарабатывал и поэтому хотел от армии «откосить». Да, видно, накладка какая-то вышла, потому что вместо «откоса» загремел Ашот аж в Афганистан, в автобат. Прослужил он всего год, подвели оборотистость и стремление всюду делать маленький «гешефт». Его сдал «духам» знакомый дуканщик, которому тот время от времени завозил разный нехитрый товарец – типа консервов – на реализацию.