Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник) - Борис Подопригора

В общем, эти афганцы, отгородившиеся от всего мира горами и пустынями, чем-то напоминали Глинскому памятных по 1970-м годам отшельников-староверов Лыковых, которых геологи нашли в дремучих саянских лесах. Те не знали, что царя давно нет, но рассказы о полетах в космос их не впечатлили. А больше всего они удивились полиэтиленовым пакетам – вот это чудо!

Конечно, от социально-возрастного состава курсантов во многом зависела обстановка в лагере, а следовательно, и в расположенной на его территории крепости: лагерь Зангали, крепость Бадабер – эти два названия почти не разделялись, так уж устоялось. Однако для пленников все-таки самая большая угроза исходила не от курсантов, а от охранников. Охрана была штатной и очень хорошо мотивированной – они получали за службу не только еду и одежду, но и деньги. Половину охранников составляли местные пуштуны, вторую – афганцы-таджики, которых рекомендовал сам Раббани, считавший лагерь Зангали своей вотчиной. При этом, несмотря на то что сам Раббани был таджиком, командовал лагерем пуштун, майор пакистанской армии по имени Каратулла. Он в крепости почти не появлялся и к пленным не подходил, за исключением каких-то особых случаев. Последний раз таким случаем стала «особо церемониальная казнь» одного бабраковца. Это было месяцев за восемь до попадания в крепость Бориса, как сказал Наваз. Глинский спросил, за что казнили бедолагу, но бывший летчик, как ни морщил лоб, так и не смог вспомнить, за что: продолжительные уколы в первую очередь отбивали память. То есть, что сегодня произошло, ещё помнили, а что на прошлой неделе – уже не всегда. Некоторые забывали даже свои имена и вообще казались не от мира сего…

Ни пленные, ни даже сами моджахеды, конечно, не знали, для чего они так спешно укрепляют периметр лагеря и возводят столько казарменных корпусов. Пожалуй, только Глинский в силу специальной подготовки догадывался, что инфраструктура лагеря поддерживается и развивается в ожидании масштабных событий: прибытия сюда тысяч моджахедов неафганского происхождения. Последующие события показали, что ими стали в основном арабы. Именно из них создавали, по существу, «второй фронт» для борьбы с советскими «оккупантами». Этот «второй фронт» был абсолютно необходим, потому что одни только афганские «духи» вряд ли могли бы свергнуть кабульскую власть.

Об этом стало как-то не принято говорить, но на самом деле очень не малая часть афганцев вполне сочувственно относилась к кабульской власти, да и к советским – тоже. Другое дело, что воевать с соплеменниками эта относительно лояльная часть тоже особо не хотела. Межнациональные и, тем более, межплеменные отношения в Афганистане всегда были сложными, а по мере ожесточения военных действий стали ещё сложнее. Но её, эту кабульскую власть, всё-таки поддерживали. Да-да. Не стоит тупо повторять постперестроечные утверждения, что, мол, власть Бабрака и Наджибуллы держалась исключительно на советских штыках и что «весь афганский народ восстал против оккупантов и их марионеток». Всё было совсем не просто.

Кабульскую власть поддерживали не только записные партноменклатурщики, получившие образование в Советском Союзе, да особо «прикормленные» спекулянты-дуканщики. Её поддерживала вполне прогрессивная и деятельная часть общества: какая-никакая местная интеллигенция, работяги-ремесленники и даже часть «продвинутых» дехкан-середняков, получивших-таки землю и начавших собирать с неё урожаи. Причем урожаи не мака для производства наркотиков, а риса, да и шафрана больше, чем при шурави, здесь никогда не собирали.

При шурави в Афганистане было построено около ста пятидесяти предприятий и учреждений только общегосударственного значения – заводов, мастерских, школ, больниц, электростанций, тех же элеваторов – около сорока. Впервые в городах Афганистана стал пусть робко, но всё же заявлять о себе средний класс. Афганцы, которые побывали в советской Средней Азии, считали тамошнюю жизнь настоящим земным раем (кэшварэ Худо – «страной Аллаха») и охотно делились своими впечатлениями с земляками и сослуживцами. Те не всегда верили и просили рассказчиков поклясться на Коране, что всё сказанное ими – правда. Многие афганцы научились не только читать, но и думать. Причём думать не только о дне сегодняшнем, но и на перспективу. Конечно же, большинства они не составляли, но как объяснить, что уже в XXI веке посещавшие Афганистан русские (для афганцев мы по-прежнему шурави) сплошь и рядом встречали восторженный приём, в том числе со стороны бывших моджахедов. Те прямо говорили: «Шурави воевали честно». Им вторили дуканщики: «И по лавкам не стеснялись ходить, то есть уважали – не то что американцы…»

А тогда, в восемьдесят четвертом, врагам кабульской власти был жизненно необходим «второй фронт», причём интернациональный, снимающий любые сомнения «подраспустившихся» афганцев в грядущей победе «воинов Аллаха». Он и был создан к 1989 году. А в 1992 году Кабул пал… Так вот для этого «второго фронта» требовалась материальная база, так сказать основа для будущего наступления моджахедов на Кабул. И спешно строящийся и расширявшийся руками курсантов и пленных лагерь Зангали был частью этой базы… Одной из основных, кстати.

Борис Глинский не мог знать, что незадолго до того, как он попал в крепость, в одной из «беззвёздочных» гостиниц (точнее – общежитий) Пешавара (в той самой, которую занимали американские инструкторы) лидер палестинских «Братьев-мусульман» Абдалла Аззам и его более энергичный саудит-единомышленник по имени Усама бен Ладен открыли «Бюро услуг» («Мактаб аль-хидамат») по приёму-набору арабских добровольцев. Поэтому в том же общежитии завели ничем не примечательную тетрадочку в блеклую зелёную линеечку формата А4 – стандартный листок. В тетрадочку для финансовой отчётности записывали под условными именами первых добровольцев из будущих бенладенских «двадцатитысячников». И так уж случилось, что сама эта тетрадочка нашлась в пожитках одного из первых «моджахедов-интернационалистов» из Саудовской Аравии. Он без задней мысли и подарил её «бухгалтеру». И была эта тетрадочка произведена и сброшюрована на обычной фабрике в славном городе Медина, что находится всё в той же Саудовской Аравии и хорошо известен паломникам-мусульманам всего мира. Фабрика называлась скучно: «Основа» или «Отправная точка». По-арабски – «Аль-Каида». Пройдут годы, и это слово узнает весь мир. А о хлипкой тетрадочке постараются забыть, потому что главными борцами с международным терроризмом станут как раз те, кто финансировал аккуратного «бухгалтера»…

…Минул почти месяц с того дня, как Глинский попал в крепость, а к цели своей, к радиоточке, он не только не продвинулся, но и даже не узнал, есть ли она вообще в Бадабере. Ну «законтачил» он более-менее с несколькими пленниками, и то больше с офицерами-бабраковцами, иногда что-то между собой обсуждавшими. Толку-то… Надсмотрщиком его Азизулла так пока и не назначил. Борис чувствовал, что время идёт, что тупеет от наркотиков, и лишь усилиями воли удерживал себя от отчаяния…

Всё изменил случай, в который раз уже поставивший Глинского на грань жизни и смерти…

Однажды в лагерь в очередной раз заявился «завуч» Яхья. Он только что вернулся из Афганистана, и вернулся не просто так, а с новыми счетами к шурави, которые уничтожили своей авиацией его кишлак. Настроение у «духа» было соответствующее, хотя он и старался этого не показывать, когда появился в крепости вместе с Азизуллой и американским инструктором, тем самым «индопакистанцем», которого почтительно называли «мистер Абу-Саид». Этот инструктор, кстати говоря, чаще других захаживал в крепость, и Глинский пару раз видел, как Азизулла передавал ему какие-то бумаги, наверное отчёты о наблюдении за пленными. Советник иногда сам заговаривал с шурави. Бориса он как-то спросил ни с того ни с сего:

– Твой друг сказал – ты хочет бить караул. Я думаю, это он хочет… как сейчас?.. Искейп – бежат за дверь?

Борис обомлел, а «индопакистанец» долго невозмутимо разглядывал его, потом помолчал, как будто хотел спросить о чём-то ещё, но не подобрал слов. Наконец, хмыкнул и ушёл, не дожидаясь ответа.

В этот раз пленных вывели во двор крепости, построили, и Яхья при помощи советника спросил: нет ли среди узников бывших связистов? Дескать, захватили новую советскую станцию, а вот разобраться с ней не могут. У Глинского ёкнуло сердце, но он вовремя увидел-угадал усмешку на дне глаз Азизуллы. Скорее всего, это была очередная проверка-провокация. Из пленных никто не откликнулся. Яхья медленно прошёлся перед строем и остановился сначала перед несуразно длинным парнем по кличке Джелалуддин. Тот промолчал. Яхья перевёл взгляд на стоящего рядом Абдулрахмана. Тот скорчил совсем тупую физиономию и тоже молчал, уставившись на трофейные хромовые сапоги «духа». У «духов», кстати, это было особым «цимесом» – надевать обувь побеждённого врага. Самим-то узникам полагались рваные галоши или же солдатские сапоги со срезанными голенищами.