Статьи - Николай Лесков

20 коп. цена невелика, но если помножить ее на количество больных, то составится порядочная сумма, на которую много можно приобресть лекарств для бедных. И всю эту сумму задаром забирают наши немецкие аптекари,[190] катающие на своих рысаках членов врачебных управ и аккуратно поздравляющие их с новым годом, новым здоровьем и целостью старого порядка…

По-нашему, лучше устроиться в селе и приобресть от лечения тысячи больных мужиков 500 честных рублей (по полтиннику в кругу всякий заплатит. Один даст двугривенный, зато другой даст и рубль, и два, и яичек, и маслица, и всего, что он дает знахарю, убивающему его своим невежественным лечением), чем дополнять 190 руб. годового жалованья в городе взятками, постоянно чувствуя себя между двух огней. Многие уже понимают это, точно так как понимаем и мы, и понял г. Добычин, рассказывавший о непризнании врачей народом и о тяжелой, невыносимой зависимости врача от всякой власти уездного городка. Доктор Добычин тоже знает, как бесполезны фискальные меры против знахарского леченья и как бессмысленна война с знахарями во всеоружии полицейского медика. Он даже знает, и почему народ предпочитает лекарям знахарей, потому что знахари не чиновники, живут с народом одною жизнью, радуются его радостями и плачут его слезами, а не “ждут рекрутских наборов”; потому что они не надуты спесью индейских петухов, а “умеют успокоить и раздражительного мужа и сварливую, капризную жену”. Но кто же сказал, что можно жить среди своего народа отдельною, не имеющею ничего общего с ним жизнью? Что народу искать в человеке, не соединяющем своих интересов с его интересами, не сочувствующем его радостям, не скорбящем о его горе? Они чужды один другого, и им обоим плохо в этом разъединении. Народ чувствует это, но бедный, темный народ не видит средств сблизиться с “господами врачами”, чувствуют это и “господа врачи”. Первый шаг должны сделать врачи с полным убеждением, что народ не побежит от них, если они не станут смотреть на него, как на “чернь непросвещенную”, и не откажут ему не только в терпеливом внимании к жалобам на телесные недуги, но и в добром слове, способном умиротворить и согласить “раздраженного мужа с сварливой, капризной женой”. Зачем же отказывать в этом? Зачем же дано образование и просвещенность сердца, если не для того, чтобы вносить блага мира и любви в простые сердца, враждующие вследствие недоразумения, накипа тяжкой скорби или неуменья справиться с своими страстями? Разве разумное, честное и осторожное вмешательство умного и просвещенного стороннего человека в семейную вражду людей, лишенных возможности не только разъезжаться и бросать детей по первому капризу, но и жить на разных половинах, — не великое христианское дело, не дело самого просвещенного человека в селении?

Мы знаем, что в быту сельского врача не все денечки будут красны, что не без досад и некоторой нужды он проживет свою жизнь, особенно сначала, пока его узнают и полюбят, но ведь все же положение сельского врача всегда будет лучше положения праздношатающегося врача, которых целые сотни мы видим в наших университетских городах. Итак, повторим, правительство одно не может ничего сделать ни для обучения народа, ни для устройства в широко разбросанных селах врачебной части; оно только может дать средства идти этому делу скорее, чем оно в состоянии идти без его содействия. Оно может освободить медиков от ношения у своего бедра немедицинского инструмента, предоставить сельским врачам право отпуска лекарств, дать в их пользование определенное количество казенных земель, приносящих около 7 коп. годового дохода с десятины,[191] предоставить общинам выбирать себе врача (который должен нести и полицейские обязанности в своем округе) и по общественному приговору заменять его другим; оно может, наконец, дозволить учреждение неограниченного числа аптек лицами, имеющими должные фармацевтические познания, и не возбранять аптекарям свободного понижения цен противу таксы. Впрочем, это само собою выйдет из конкуренции. Остальное все устроят сами общины, сам народ, с понятиями которого, по справедливому замечанию Гакстгаузена, сроднился аграрный коммунизм и который в этом коммунизме найдет средство обеспечить основные потребности всех действительно нужных общине людей.[192] Врачей общины, конечно, крестьяне признают нужными для себя людьми; но для того, чтобы они познакомились с выгодою медицинской помощи, мы не видим иного средства, как призвание врачей сначала в те села, где правительство может теперь же предоставить в пользование врачей известные поземельные угодья, то есть в села, подведомственные управлению государственных имуществ. Окрестные поселяне других ведомств сначала станут прибегать к помощи врачей, живущих в казенных селениях, а потом, постигнув выгоды приближения к себе врачей, подумают и о средствах обзавестись своим особым врачом. Многим хочется сразу разделить селения на медицинские округи и каждый из этих округов снабдить особым врачом, но это, к сожалению, невозможно, как по недостатку средств для такого дела, так и потому, что насылка врачей в села может иметь неблагоприятное впечатление на поселян, особенно если врачи не будут зависеть от общества и станут заботиться о его интересах менее, чем о расположении своих начальников.

Таким только образом, по нашему мнению, и можно положить прочное основание не призрачному, а действительному устройству в России медицинской части в городах и селениях. Обрадованные правом выбора для себя полицейских врачей, города не замедлят воспользоваться этим правом, а где городские общества не пожелают им воспользоваться, там может оставаться старый порядок. В селах же врачи явятся вскоре после того, как мы прочтем в “Северной почте”, что в село Цветынь или Добрынь, например, вызывается врач, в пользование которого предоставляется деревянный дом с тремя жилыми покоями и надворным строением, пятнадцать десятин распашной земли в трех клинах и три десятины сенокоса. Или же другое объявление, в котором будет сказано, что я, NN, желаю быть сельским врачом, если мне дадут в селе теплую, чистую хату, клочок земли и корма для лошади и коровы. Такие простые строки обрадуют нас более многоречивых трактатов об устройстве того, чего сразу нельзя у нас устроить ни по каким иностранным образцам. Может быть, некоторые найдут, что земельный надел врача “свяжет его свободу”, как полагал один наш ученый, говоря о крестьянах, но ведь не всякое же лыко ставить в строку. Мало ли что ни сдается некоторым доктринерам? Поземельный надел в пользу врача обеспечит его прочно, прочнее денежной складчины в его пользу, и, делая его хозяином своего участка, сделает его близким к интересам своих пациентов, сблизит его с народом и с природой. Этим окончиваем мы все, что могли предложить от себя на обсуждение людей, обративших в последнее время внимание на интересы народного здравия. Мы не выдаем нашего мнения за что-то конченное, непогрешимое, но позволяем себе надеяться, что если бы оно дошло до нашего смышленого народа, то он, может быть, во многом согласился бы с нами и нашел бы в себе и силы, и средства пособить своему теперешнему беспомощному положению.

Мы более боимся, поймут ли нас врачи. Это для нас вопрос весьма загадочный. Конечно, г. Тулушев, а пожалуй, и г. Добычин и еще несколько человек молодых врачей, чувствующих неестественное положение русского врачебного сословия в русском обществе, поймут нас и, может быть, согласятся с нами, что для интересов самого врачебного сословия необходимы миссионеры к народу из этого же сословия и что без свободного сближения врачей с народом нельзя ожидать ничего хорошего для ежегодно возрастающего числа русских медиков. Но что скажут авторитеты, не ездящие к больным, которые платят менее 3 р<ублей> с<еребром> за визит? Впрочем, что бы они ни сказали, это все равно: “не ими свет начался, не ими и кончится”. Гораздо дороже мнение таких людей, как профессор Вальтер и его почтенные сотрудники, откровенно и честно обнажившие перед русским обществом все возмущающее безобразие русского медицинского управления, колоссальное невежество и корыстолюбие разных Юпитеров громовержцев медицинского Олимпа.

Между тем, по выводам Моро де Жоннеса, в России и Польше встречается изумительное долголетие и человеческий век в этих странах представляется гораздо длиннее, чем в Австрии и Италии. “Страны с умеренным климатом не принадлежат, как следовало бы полагать, — говорит Моро де Жоннес, — к числу тех, которые пользуются выгодами малой смертности; для этого они нуждаются в общественном порядке более совершенном”. Этою выпискою из знакомого многим русским сочинения французского статистика мы и оканчиваем свою статью, желая русскому народу долгоденствия и благоденствия, а друзьям его изыскания верных средств к приведению страны в то положение, при каком долгоденствие становится уделом ее жителей.