Хроники Нарнии - Клайв Льюис

— Х-мм-ммм, — медведь почесал в затылке, явно озадаченный мудреной фразой.

— Простите, пожалуйста, — прозвучал тонкий голосок курчавого барашка, столь юного, что все удивились, как это он посмел заговорить.

— Ну, что тебе? — почесался Глум. — Давай быстрее.

— Простите, пожалуйста, — повторил барашек, — мне не понятно. Что общего у нас с калорменцами? Мы принадлежим Эслану. Они принадлежат Ташу. Это бог у них такой — Таш. Говорят, у него четыре руки и голова стервятника. И калорменцы убивают людей на его алтаре. Я не верю, что Таш на самом деле существует. Но даже если он существует, разве Эслан может водить дружбу с таким злодеем?

Толпа животных оживилась, горящие глаза вперились в Глума. Это был тот самый вопрос, который следовало задать.

Обезьяныч подпрыгнул и ощерился на барашка.

— Щенок! — процедил он сквозь зубы. — Глупый маленький бяшка! Иди-ка ты домой к мамочке сосать молочко. Что ты понимаешь в таких вещах? А вы все, слушайте! Таш — это другое имя Эслана. А верить в то, что правы только мы, а калорменцы не правы, — давно устаревшая глупость. Потому что всем теперь известно: пусть калорменцы говорят не так, как мы, а мы — совсем не так, как они, на деле все говорят об одном и том же. Таш и Эслан — два разных имени, и всем известно, кому они принадлежат. Вот почему между нами не должно быть распрей. Втемяшьте это в ваши глупые головы, вы, глупые животные. Таш — это Эслан. Эслан — это Таш.

У кого есть собака, знает, какой неизбывно печальной бывает иногда собачья морда. А теперь представьте себе лица говорящих животных — искренних, смиренных, сбитых с толку птиц, медведей, барсуков, кроликов, кротов и мышей — зрелище стократ печальнее. Хвосты опущены, усы обвисли. Глядя на них, сердце разрывается от жалости! И только один зверь не выказал огорчения.

Он сидел в первом ряду, большой рыжий кот, великолепный котяра в расцвете сил. Сидел прямо, обвив хвостом лапы, и в упор, ни разу не сморгнув, глядел на Глума и начальника калорменцев.

— Прошу прощения, — молвил кот очень вежливо, — но я хотел бы знать: ваш друг из Калормена думает так же?

— О, разумеется! — отвечал калорменец. — Сей просвещеннейший из обезьян… из людей… он прав. Эслан не меньше и не больше Таша.

— Но прежде всего, полагаю, Эслан не больше Таша? — подсказал кот.

— Конечно, не больше, — кивнул калорменец, глядя коту прямо в глаза.

— Ну как, ты доволен, Рыжий? — усмехнулся Обезьяныч.

— Вполне, — отвечал Рыжий холодно. — Весьма благодарен вам. Мне хотелось кое-что выяснить. И кажется, я кое-что понял.

До этого момента король с единорогом хранили молчание, ожидая, когда Обезьяныч даст им слово, поскольку полагали, что прерывать его бесполезно. Но теперь, поняв по несчастным лицам нарнианцев, что они вот-вот готовы поверить, будто Эслан и Таш — одно и то же, Тириан не выдержал.

— Обезьяныч! — вскричал он, — ты лжешь! Ты лжешь безобразно. Ты лжешь, как калорменец. Ты лжешь, как обезьяна.

Он сказал бы им все, он вопрошал бы у них, как может ужасный бог Таш, кормящийся кровью людей, как может он быть в то же самое время благим Львом, пролившим кровь свою во спасение Нарнии. Если бы ему дали сказать все это, власть Глума пала бы в тот же день: животные прозрели бы правду и низвергли бы Обезьяныча. Но Тириан не успел сказать больше ни слова — два калорменца со всей силы ударили его в лицо, а третий, стоявший позади, пнул ногой. Тириан рухнул наземь, а Обезьяныч в страхе и ярости завизжал:

— Уберите его! Уберите! Уберите! Чтоб мы его больше не слышали, а он — нас. Привяжите его к дереву, привяжите. Я… то есть Эслан… свершит свой суд позже.

Глава 4

Ночные происшествия

Король был ошеломлен падением и едва понимал, что творится, а калорменцы тем временем, отведя подальше, развязали ему руки и тут же, прислонив спиной к ясеню, к древу зла, обмотали веревками всего, от лодыжек до плеч. Больше всего Тириану досаждала разбитая губа — нередко какой-нибудь пустяк мучает нас больше всего, — от тонкой струйки крови было щекотно, а он не;мог утереть ее.

С того места, где его привязали, был виден хлев на вершине холма и восседающий перед ним Обезьяныч, и даже слышен обезьяний голос, отвечающий на вопросы животных, но слов разобрать было невозможно.

«Где-то мой верный Брильянт?» — подумал король.

Но вот толпа распалась и растеклась в разные стороны. Некоторые животные проходили мимо Тириана, со страхом и жалостью оглядываясь на него, привязанного к дереву, но никто не сказал ни слова. Скоро все разошлись, и лес затих. Шел час за часом, Тириана стала мучить жажда, потом голод. К вечеру похолодало. Спина саднила. Наконец солнце закатилось, пришли сумерки.

Когда почти совсем стемнело, Тириан услышал шорох, а затем различил в полумраке каких-то зверюшек. Он не сразу смог понять, кто это, — а то были три мыши, кролик и два крота, — потому что каждый из них волок на спине поклажу, отчего процессия выглядела весьма необычно. Но вот они встали на задние лапы, прохладные подушечки передних коснулись его ног, и все по очереди поцеловали короля в колено. (Они могли достать до его коленей, потому что нарнианские говорящие животные крупнее наших, бессловесных.)

— Ах, ваше величество! Дорогой наш король! — зазвучали их высокие голоса. — Нам очень жаль, мы не можем освободить вас от пут, чтобы не прогневить Эслана. Зато мы принесли вам поесть.

Мыши проворно вскарабкались вверх: одна устроилась у него на груди, на последнем витке веревки, так что оказалась нос к носу с Тирианом, а вторая примостилась чуть ниже. Остальные стояли внизу и подавали наверх то, что принесли.

— Сперва промочите горло, государь, легче будет глотать пищу, — сказала верхняя мышь, и уст Тириана коснулась деревянная чаша. Размером она была с подставку для яиц, и он едва почувствовал вкус вина, осушив ее. Однако сосуд был передан вниз, вновь наполнен, поднят и поднесен королю. И так это продолжалось, покуда жажда не отступила — а жажду, как известно, следует утолять маленькими глоточками, понемногу, не сразу.

— Теперь поешьте сыра, ваше величество, — сказала верхняя мышь, — но не слишком много, а то вам опять захочется пить.

За сыром последовали овсяные лепешки с маслом, а затем еще несколько глотков вина.

— Теперь подайте мне воды, — велела верхняя мышь, — надо умыть короля. У него все лицо в крови.

Лицо Тириана обтерли чем-то вроде крошечной губки, смоченной в воде, и это его по-настоящему взбодрило.

— Друзья мои, — молвил король, — чем я могу отблагодарить вас?