Распутин - Иван Наживин

Уверен в себе и развязен был черниговский присяжный поверенный Сердечкин, некогда довольно замечательный провинциальный кадет, толстый, мягкий, круглый человек с губками бантиком и свиными глазками. Принц старался не смотреть на него, потому что он был адвокат, потому что он был кадет и потому что у него была отвратительная привычка: слушая собеседников, он все время тер указательным пальцем свои передние зубы, а потом этот палец нюхал, находя в этом тяжелом запахе тленья какое-то своеобразное удовольствие. Бежав из Крыма, он достал как-то денег и основал в Белграде газету «Славянское единение»; чрез полгода деньги все были съедены, больше не дали, и он перебрался в Берлин, где снова достал денег и основал германофильскую газету «Наша будущность», но через восемь месяцев съел все деньги и газету закрыл; теперь он решил, что у принца можно прихватить деньжонок на газету «Двуглавый орел» и, нюхая свое тленье, вел свою линию в одно и то же время и мягко, и нагло.

— Я прежде всего хотел бы выяснить размер капитала, который потребуется на дело… — сказал граф, обращаясь к Евгению Ивановичу. — Дорого ли вообще печатание русских книг и газет в Германии?

— Точных цифр я не имею, но это довольно просто сообразить по ценам уже существующих газет и книг… — сказал тот. — Вообще русские издания здесь печатать несколько дороже немецких, но немецкие, если принять во внимание цены на все остальное, очень недороги…

— Я могу дать совершенно точные данные: у меня в этой области опыт… — понюхав себя, сказал Сердечкин, но только было вынул он толстую записную книжку, как вдруг тяжелая дверь с треском растворилась и в кабинет бомбой ворвался молодой принц Алексей, здоровый парень лет семнадцати, питавший к наукам и даже простой грамотности ничем непреодолимое отвращение и интересовавшийся только спортом и горничными.

— Папа, привезли! — радостно крикнул он.

— Что привезли? — строго нахмурился принц. — И как можешь ты так влетать? Как сумасшедший…

— Собаку привезли! — восторженно провозгласил молодой человек. — Ну, из Лондона…

— Хорошо… — строго сказал отец. — Скажи, чтобы егерь принял и все там такое…

— Я займусь сам, сам… — крикнул юноша и унесся бурей в коридор.

— Что за собаку вы получили? — заинтересовался князь Лимен.

— А, это все фантазии жены! — махнул рукой принц. — Решила, что в эти тяжелые времена и она должна зарабатывать хлеб, и вот за смертью Микадо она выписала для своей Гейши другого породистого кавалера: хочет торговать щенками… Правда, эти японские собачки идут теперь по совсем сумасшедшим ценам… Ну, однако, возвратимся к делу…

Присяжный поверенный Сердечкин бойко, точно дал смету на газету — вдвое уменьшив расходы и втрое преувеличив доходы, — рекомендовал типографию, указал, что главное — это объявления, блеснул кстати именами нескольких крупных писателей, с которыми он совсем на дружеской ноге. Графу нравилась эта бойкость и отчетливость, но он никому вообще не доверял, а принц старался не смотреть на бывшего кадета и был холоден.

— Прекрасно… — сказал он. — Смета, которую дала мне типография, несколько выше вашей, но это мы потом выясним…

— О, тут много значат личные связи! — воскликнул Сердечкин и с удовольствием понюхал себя. — И с материалом тоже… Конечно, вам нашлют его горы, но надо уметь взять то, что нужно. Вот, например, в моем портфеле уже имеются чрезвычайно любопытные записки о Распутине… Одна такая вещь может создать огромный спрос на газету…

— О да… — засмеялся граф. — Это вещь боевая…

— Да, да… Если они написаны с известной осторожностью, то, конечно… — раздались оживленные голоса.

— Я полагал бы, что лучше не поднимать… старых сплетен… — строго сказал хроменький министр.

— Отчего же? — возразил принц несколько загадочно. — История — это история…

В тайне ночей своих принц часто перебирал существующих претендентов на престол российский и находил, что все — рамоли и что всех все же лучше — он сам. Конечно, страдает легитимизм, но… все же и его жена императорской крови. А главное, были же голштинские принцы, была даже немецкая прачка на русском престоле — во всяком случае, его шансы ничуть не меньше. И потому он думал, что немножко помазать грязью по прошлому и не вредно: это расчистит путь людям новым… Но он никому не говорил об этом, даже близким.

— Кстати… — засмеялся граф. — Вот вы, княгиня, были довольно близки к Григорию Ефимовичу — разгадайте мне одну загадку, пожалуйста: почему женщины так любили его?

— Почему? — улыбнулась задумчиво княгиня. — Женщины невольно любят тех, кто, как они чувствуют, очень любит их, — то есть не одну какую-нибудь определенную женщину, а женщину вообще…

— К делу, к делу, господа! — призвал принц к порядку. — Теперь наметим приблизительно смету книгоиздательства. Евгений… э-э… Петрович, сперва я попрошу высказаться вас…

— Вопрос опять-таки ставится слишком широко, чтобы можно было определенно ответить на него… — отвечал Евгений Иванович. — Прежде всего надо точно установить те отделы, которые вы в издательстве желаете иметь. Можно издавать и беллетристику, и учебники, и книги технические, и политическую литературу, и религиозно-философскую, и детские книги — область эта бесконечна. Затем, желаете ли вы печатать лишь прежних писателей, что будет много дешевле, или же думаете привлечь и новые произведения крупных авторов, что, конечно, стоит больших денег. Необходимо знать, желаете ли вы печатать и труды капитальные, или же думаете ограничиться лишь легкой кавалерией пропаганды… Дайте мне точную программу дела, точное задание и некоторое время для справок, и тогда я дам вам более или менее точную смету. А так, как ставится вопрос теперь, можно сказать, что можно работать и на миллион в год, и на миллиард… Представьте, что мы захотим, например, выпустить полное собрание сочинений Льва Толстого. Это одно будет уже стоить очень больших денег…

— Толстого? — грозно нахмурился Тарабукин. — Это первый большевик!

— Толстой — это сукин сын! — вспыхнул вдруг принц. — Извините, княгиня: я не могу равнодушно слышать даже имени этого господина. Сколько вреда принес он России!

— И потом Софья Андреевна была жидовка… — сказал князь.

— Да будет вам! — засмеялся граф.

— Да, да… Берс… — послышалось со всех сторон. — Самая жидовская фамилия… Ну а если и не жидовка, то во всяком случае с сильной прожидью… Ха-ха-ха…

Евгений Иванович во все глаза смотрел на них. И — вспомнились ему поганые надписи на великой могиле…

— Хотя, конечно, Толстой совсем не большевик, — пришел на помощь граф, — но и я издавать его полностью не хотел бы. Но дело не в этом. Евгений Иванович справедливо указывает, что если ставить большое дело, то нужны будут и большие деньги…

Лицо принца, а за ним и других участников совещания затуманились. Присяжный поверенный Сердечкин понюхал себя и сказал живо:

— Если разрешите, ваша светлость, я ознакомлю вас с набросанным мною проектом небольшого книгоиздательства, наиболее отвечающего задачам момента и больших средств не требующего. К проекту приложена у меня и смета, которую всегда можно и увеличить, и уменьшить. Угодно будет высокоуважаемому собранию подарить мне четверть часа?

— Пожалуйста… — сказал принц.

— Просим… — проговорил генерал Белов.

— Это очень интересно… — сказала княгиня.

И четко, бойко, нагло тот отрапортовал и проект, и смету, как он рапортовал их же и в Белграде, и в Берлине, и в Праге. Все было чудесно: великая Россия для русских… высокие задачи эмиграции, этой гордой России, которая не захотела поклониться торжествующему Хаму… монархия и национализм и православная церковь… ниспровержение атеизма и социализма и иудаизма… воспитание юношества… Романовы, памфлеты, сборники патриотических стихотворений, даже ноты, открытки с картинками, исторические труды в надлежащем освещении… И на все это первый год будет достаточно и трех миллионов…

Собрание оживилось.

В глубине старого замка завыл где-то гонг, дико и безобразно, и в этом-то и был шик.

— Ну-с, господа, как ни интересна наша беседа, нам приходится пока прервать ее… — сказал принц, с усилием вставая, причем присяжный поверенный Сердечкин поддержал упавшее было тигровое покрывало.

— Через четверть часа обед. Кто желает, может пока пройти к себе, а других милости прошу в гостиную. На закуску я могу только сказать, что данные господина… э-э… Сердечкина вполне удовлетворяют меня и мы можем считать наше дело основанным. За обедом мы по русскому обычаю вспрыснем начало дела, а после обеда будем уже обсуждать детали его…

Оживленно переговариваясь, все вышли в длинный сводчатый коридор. В глубине его шла какая-то тревожная суета. Люди бегали туда и сюда с растерянными лицами, разводили руками и опять бегали и шептались.