Из истории русской, советской и постсоветской цензуры - Павел Рейфман

В другом приложении приводится проект статьи Керженцева «Чужой театр» для газеты «Правда» (опубликована 17 декабря 37 г.). В ней в целом повторяются обвинения, о которых шла речь в приказе, но они даются в более развернутом виде, рассчитаны на широкую аудиторию читателей, которым нужно обосновать необходимость закрытия театра. Больше в статье и популистской демагогии. Начинается она с того, что 700 советских профессиональных театров откликнулись на годовщину Октября, только один театр Мейерхольда оказался без спектакля, приуроченного к этой дате. После такого заявления-доноса Керженцев останавливался на творческом пути Мейерхольда, излагая события в резко-обвинительном духе. Говоря о дореволюционной деятельности Мейерхольда, Кержецев утверждал, что вся она сводилась «к борьбе против реалистического театра, за театр условный, эстетский, мистический, формалистический, т. е. чуравшийся действительной жизни. В. Мейерхольд шел в этом случае по пути с той частью русской интеллигенции, которая в период царской реакции бросилась в объятия мистики, символизма и богоискательства и пыталась этими средствами одурманивать и развращать рабочий класс».

После революции, по словам Керженцева, Мейерхольд, возглавляя Театральный отдел Наркомпроса и создав собственный театр, «подымает чрезвычайную шумиху, провозглашая будто Октябрьская революция в театре начинается… с момента появления В. Мейерхольда в Москве»; он «и его приспешники создают смехотворную, но политически-враждебную теорию, будто не Октябрьская революция обеспечила все основные условия для строительства социалистического театра»; они «пытаются изобразить из себя единственных представителей настоящего советского театра, пытаются противопоставить свою линию партийному руководству. А на деле, под крикливым лозунгом „театрального октября“, начинают преподносить советскому зрителю политически нечистоплотные пьески»; режиссер и его театр «дают одну за другой политически-неверные или враждебные постановки»; в первой из них (переделка «Зорь» Верхарна) «театр возвел на героическую высоту меньшевистствующего предателя рабочего класса»; и зрители аплодируют не этому «герою», а тем, кто его обличает. Вторую постановку («Земля дыбом») «В. Мейерхольд посвятил…Троцкому»; «Так, с возвеличенья предателя-меньшевика, с фимиама бывшему меньшевику и будущему фашисту, начал свою деятельность театр им. Мейерхольда».

Далее Кержецев довольно подробно рассказывает о более поздних постановках театра, о пьесах классического наследства, которые в нем ставились, о произведениях советских драматургов. Рассказ всё время сопровождается уничтожающими репликами: «кривое формалистическое зеркало», «советская действительность давалась грубо искаженно и издевательски», «карикатура на советскую деревню», «игнорировала руководящую роль партии», «троцкистская концепция», «клевета на советскую семью», «политическое выступление против линии партии».

Керженцев называет пьесы «старого классического репертуара», которые ставил театр, но они «показывались зрителям в кривом формалистическом зеркале». Для постановки их характерно «изощренное перекручивание текста», «трюкачество и всякого рода выверты».

Работа Мейерхольда с советскими драматургами «оказалась совершенно бесплодной». Он ставил пьесы, которые, «как правило, никогда не ставились в других советских театрах». Поставщиками Мейерхольда «оказались господа Эрдман, Третьяков, Безыменский и др.». «Мейерхольд хвастал, что он поставит еще пьесы Бруно Ясенского, поэта Корнилова и т. п.». О том, что в последнее время советские пьесы вообще исчезли из репертуара театра.

Керженцов довольно подробно останавливается на постановке пьесы «Одна жизнь»: «спектакль оказался позорным политическим и художественным провалом», «пролетарский оптимизм, бодрость, идейная устремленность революционной молодежи, — не нашли никакого отражения в спектакле»; пьеса резко исказила «весь характер оптимистического, живого произведения Островского. Основной темой спектакля являлась фатальная обреченность бойцов революции <…> В результате появилась политически-вредная и художественно-беспомощная вещь». Керженцев пишет, что «Правда» еще в 28 г. критиковала театр Мейерхольда, что в 33 г., во время партийной чистки, «отмечался уход театра от советской действительности» и «нездоровая обстановка в нем»; театру Мейерхольда неоднократно помогали, надеясь, что он выпутается «из своих ошибок и выберется на настоящую дорогу»; но Мейерхольд не сделал выводов, отнесся к критике «по обыкновению, несерьезно и безответственно»; он оказался в полной изоляции, привел театр «к полнейшему идейному и художественному краху <…> Такой театр для советского искусства излишен, такой театр советскому зрителю не нужен».

Статья била наповал. По сути дела она включала Мейерхольда в список «врагов народа». В обстановке 37 г. она была призывом к расправе, своего рода смертным приговором. И хотя в ней неоднократно подчеркивался формализм Мейерхольда, его творческие недостатки, главное было не в этом. Все время на первом месте стоят обвинения политического, идейного характера. Трудно предположить, что Керженцев являлся инициатором. Он, вернее всего, выполнял приказ сверху. Не случайно он посылает все эти материалы Сталину и Молотову. Среди них проект постановления Политбюро «О ликвидации государственного театра им. Вс. Мейерхольда». Проект состоит из трех пунктов: 1. Утвердить приказ Комитета по делам искусств. 2.Строящееся здание театра передать в ведение Комитета для использования его как концертного зала и репетиционного помещения государственных музыкальных коллективов. 3.опубликовать в «Правде» статью Керженцева. Все материалы обозначены грифом «Секретно». Дело сделано. Чужими руками. Любопытно, что Керженцев в 23 г. опубликовал восторженную статью о театре Мейерхольда, Театр с тех пор в основном не изменился. Изменился Керженцев. Теперь он стал начальством и выслуживался. А вернее, получил нужные указания. С 22 по 25 декабря в театре Мейерхольда шло обсуждение статьи Керженцева. Но это — «для проформы». Судьба театра (да и режиссера) заранее решена, на «самом высоком уровне». 7 января 38 г. театр был закрыт решением Комитета по делам Искусств (и здесь Сталин захотел отмежеваться). В июле 39 г. Мейерхольд был арестован. Его пытали. По слухам, в списке осужденных Сталин собственноручно рядом с фамилией Мейерхольда поставил значок, обрекающий на смерть. Смертный приговор приведен в исполнение в феврале 40 г. После смерти Сталина, 26 сентября 55 г., Главный режиссер театра им. Маяковского Н. П. Охлопков обращается в Генеральную прокуратуру с заявлением о реабилитации Мейерхольда. Аналогичные заявления подали и другие видные театральные деятели. Видимо, в их присутствии вопрос о реабилитации Мейерхольда решался в ЦК. В 55 г. Верховный Суд СССР посмертно реабилитировал Мейерхольда (Бох75-81).

Остановимся на цензурных мытарствах М. Булгакова. У меня возникал вопрос: в рамках какого периода рассказывать о них? Основные непосредственные столкновения его с цензурными инстанциями относятся к 20-м годам. Но ведь он жил и напряженно работал до конца 30-х, и главное его произведение, роман «Мастер и Маргарита», который долго не мог быть напечатан в СССР, написан именно в 30-х годах. Говоря о Булгакове, неизбежно приходишь к теме «Булгаков и Сталин», имеющей непосредственное отношение к предмету нашего курса. Автор предисловия к книге «Михаил и Елена Булгаковы. Дневник Мастера и Маргариты» (М., 2001) В. Лосев пишет об этом: «Между Булгаковым и Сталиным шла многолетняя, затяжная, напряженnейшая психологическая борьба. При этом каждая из сторон прекрасно понимала, что противник достался не из легких. Конечно, борьба эта была не равной: почти все средства управления ситуацией находились в руках Сталина. Но с точки зрения нравственной — несомненное преимущество имел писатель» (6). Лосев обращает внимание на три обстоятельства: 1. Сталин сохранил писателю жизнь; в условиях абсолютного беззакония, неслыханной кровожадности тирана, в отношении к своему врагу, творчески активному и непреклонному — факт, из ряда вон выходящий. 2.Сталин сумел оценить талант Булгакова, его особое, выделяющееся дарование. 3.Он хотел использовать этот талант в своих целях. Надежды Сталина не осуществились. Булгаков не собирался изменять своей творческой и жизненной позиции и свою «писательскую задачу в условиях неимоверной трудности старался выполнить как должно» (из письма брату Николаю от 21 февраля 30 г.). В «Письме Правительству СССР» он открыто заявлял: «Попыток <…> сочинить коммунистическую пьесу я даже не производил, зная заведомо, что такая пьеса у меня не выйдет». Известно, что Политбюро ЦК семь раз принимало решение по произведениям Булгакова — случай уникальный, свидетельствующий о том, что к Булгакову приковано внимание не только Сталина, но и его партийного аппарата, органов политического сыска (6–7).