История русской литературы XX века. Том I. 1890-е годы – 1953 год. В авторской редакции - Виктор Петелин

А в «Журавлях» Андрей и Татьяна полюбили друг друга, Татьяна забеременела, Андрей согласен взять её в жёны, они расписались в сельсовете, но и родители Татьяны, и родители Андрея не пускают их в свой дом: Григорий сердито отвечает Андрею, что таких «много поганых мужьёв найдётся», «испакостил девку», «записались скрадом у какого-то Абрашки. Тьфу твоя свадьба чёртова! Сводники проклятые…». Татьяна давно бы ушла к Андрею, но «его старики меня не принимают». Андрей хочет жить по-новому: «Я по декрету желаю жить», «Раз новые права, надо уважать» (Там же. С. 68–69). Сложные и противоречивые отношения завязались между влюблёнными, а тут ещё молодая вдова Настасья ввязались в этот драматический конфликт. Разрешил конфликт родной брат, работавший в городе, и Татьяна уехала город, где мечтает учиться.

Но одна тема продолжала волновать писателя – тема Гражданской войны. Так возник замысел большой повести «Пейпус-озеро», начатой в 1924 году и опубликованной в альманахе «Наши дни» (1925. Кн. 5). Материал для повести В. Шишков собирал в 1922–1923 годах в Лужском уезде, когда свежи были в памяти события, связанные с отступлением здесь Северо-Западной армии генерала Юденича. 2 сентября 1923 года в письме другу В. Шишков сообщал: «Был опять в Лужском уезде… Здесь проходил Юденич, и мне необходимо было собрать материал для романа в дополнение к собранному прошлым летом» (Архив Шишкова. Т. 2. С. 527). Вл. Бахметьев много лет спустя писал о повести: «…содержание её строго отвечало исторической действительности. Повесть привлекла внимание широких читательских кругов своим патриотическим пафосом, яркостью рассказа о переживаниях «заблудившихся» и вновь обретших себя в любви к родине сынов её» (Бахметьев Вл. Вяч. Шишков. М., 1947. С. 74–75).

Глазами и чувствами Николая Реброва, только что окончившего реальное училище, читатель видит, как разлагается армия Юденича. С тоской оглядывается Николай на Россию, ступая на чужой порог Эстонии, предавшей Юденича, разгромленного Красной армией. Всё больше погружается Николай Ребров в причины разгрома белых в борьбе за власть. Со временем узнаёт, что вместе с белыми ушли и большевики, с одним из них, прапорщиком Ножовым, Ребров сблизился и многое узнал о революции, большевиках, о белых, большинство которых по-прежнему стояли за возвращение императорской власти и дворянских привилегий. В. Шишков беспощаден в эпизодах, показывающих спесь, гордость белых офицеров, по-прежнему мечтавших сформировать новую армию, пойти вновь в Россию, разбить большевиков и взять власть в свои руки. Выразительна сцена, когда на эстонский праздник прибыли в каретах белые офицеры, словно хозяева, нагло вели себя, особенно ротмистр Белявский, кричавший в глаза собравшимся эстонцам:

«– Эстонская республика… Ха-ха!.. Великая держава… Да наш любой солдат, ежели его кашей накормить, сядет, крякнет, вашу республику и не найти… Не правда ли, господа офицеры?..

В ответ раздался золотопогонный смех. Толпа оскорблённо зашумела.

– Господин офицер! – вышел вперед высокий жилистый эстонец. На рукаве его пальто был красный бант. – Я вас буду призывайт к порядку.

– Молчать! Ты кто такой? Коммунист? Товарищ? А хлыстом по харе хочешь? Научись по-русски говорить, картофельное брюхо, чухна!.. Где ваша чухонская поддержка войскам генерала Юденича? Изменники!.. Если бы не ваша измена, русские большевики давно бы качались на фонарных столбах… Подлецы вы со своим главнокомандующим!» (Там же. С. 261–262).

Поручик Баранов, преданный адъютант «тучного» генерала, стал приходить на работу пьяным, совесть его стала мучить, а тут заболел тифом, который косил солдат и офицеров. Да вскоре и генерал предстал в своём истинном обличье, разочарованный в своих делах, старый, больной, но всё ещё мечтавший о том, чтобы на ночь к нему приходила Нелли «читать, хе-хе-хе… читать… И ничего более…». А баронессе, к которой он вошёл «кофе кушать», признался: «Чувствую себя прескверно… так чувствует подыхающий в конуре старый пёс, простите за сравнение» (Там же. С. 266–267). И в авторской речи писатель не жалел мрачных красок: «Генерал поднял смущённое, старое, как стоптанный сапог, лицо…» (Там же. С. 268).

Белые офицеры не скрывают, что многих большевиков вешали на фонарях, тоскуя о родине, понимали, что вернуться на родину они могут только с мощной армией, а Белая гвардия разлагалась. Прапорщик Ножов с двенадцатью солдатами ушли в Россию, перейдя на другую сторону Пейпус-озера, многие солдаты бегут на родину.

И наконец, после мучительной болезни и мучительных раздумий на могиле писаря Кравчука Николай Ребров вместе с Трофимом Егоровым решили бежать на родину: «Либо смерть, либо Россия» – так решил Николай Ребров.

Несколько человек создали группу беженцев из Эстонии в Россию, разную по своему социальному составу, подкупили стражников-эстонцев и отправились по льду Пейпус-озера. И оказались в трагическом положении, дойдя почти до русской границы: дважды догоняли их эстонцы и, угрожая оружием, обыскали всех, забрав сначала самое ценное, а вторая группа, с оружием в руках, раздев их чуть не догола, бросила им какие-то рваные ошмётки. Половина группы беженцев так и осталась на льду Пейпус-озера, вторая вместе с Николаем Рубцовым добралась до ближайшей деревни, в бедной избёнке их приютили, поехали за оставшимися, но так никого и не нашли: густой туман стоял на озере.

Мучительна судьба поручика Баранова, после расформирования армии Юденича оказавшегося не у дел: он кадровый военный, а дела нет. И в прощальном письме Николаю он написал, что выбрал не ту дорогу в жизни, понадеялся и был обманут, «иностранный капитал, самый изворотливый и самый подлый, вынул из нас сердце, отнял совесть, вложил в наши руки меч и повёл бить – кого? Наших же русских парней и рабочих, нашу же плоть и кровь. И выходит, что мы ландскнехты, фендрики, бандиты, продажная сволочь, – вот кто мы. Это – не ужас?!». Баранов застрелился, он офицер, он готов был биться за Советскую Россию, но боялся, что его не поймут большевики. А Николай Ребров, по его мнению, ни в чём не повинен, он юн, чист, «а белейшая, чистая юность – залог счастья всего человечества». Николай Ребров в тяжком раздумье на берегу Пейпус-озера: «Он опять в родных местах, вот он спрашивает своё сердце, пытается прочесть свою грядущую судьбу, – ведь круг юных дней его завершён, концы сомкнулись, – и от этой грани, из этих береговых туманов он должен твёрдо вступить на крестный путь, может быть, похожий на стезю к Голгофе» (Там же. С. 341).

В. Шишков заканчивает на этих раздумьях путь Николая Реброва. Что сулит ему будущая дорога, автор не раскрывает, а нам, читателям, остаётся только догадываться.

После выхода в свет повести «Пейпус-озеро» (1925) и изданного Собрания сочинений в 12 томах в 1926–1929 годах В. Шишков взялся вновь за роман «Угрюм-река», над которым работал уже двенадцать лет. Здесь были судьбы людей, с которыми он вместе работал, а через их судьбы дана жизнь России в конце ХIХ и начале ХХ века. Роман сложный, многогранный, с противоречиями и ошибками главных действующих лиц.

Весной 1932 года Вячеслав Шишков принёс в издательство сборник «Шутейные рассказы», в сборнике обратил на себя внимание очерк «Громов». Молодой редактор Н. Еселев, рассказывая об этом эпизоде, узнал, что «Громов» – «это маленький отрывок из большого романа», который автор вскоре принёс в издательство. «Роман произвёл на меня очень сильное впечатление, – вспоминал Н. Еселев. – Он покорил меня новизной, широким показом дореволюционной Сибири, яркостью образов, своеобразием языка» (Воспоминания о В. Шишкове. М., 1979. С. 177). В.А. Десницкий представил положительную рецензию. Издательство заключило договор, и началась работа. Редактор предложил убрать из романа религиозные мотивы: «есть мистика, есть всякая чертовщина», символизм и другие теоретические рассуждения. И автор второпях согласился. 26 июля 1933 года В. Шишков писал Л. Когану: «…Наступила мне на горло корректура второго тома и высосала всю кровь из жил. В гранках сгоряча повыбрасывали с товарищем Еселевым разные места и местечки в романе – и сразу в вёрстку. А в вёрстке стал вчитываться – мать честная! – всюду нелепости, хвостики, пробелы, излишки. И на шпаклёвку прорывов потратил множество времени. Оказывается, не так-то легко делать выбросы – это тебе не аборт! – надо с умом и глубокой оглядкой. Глава пустынников – осталось только начало. «Давайте, В.Я., ограничимся показом быта пустынников и тем, что Прохор у них, – убеждал меня милый мой Еселев, и я, дурак, согласился. А на кой мне быт. Мне нужна психология. Ведь в этой главе – начало будущей болезни героя, он в первый раз себе признаётся: «Мысль моя затмевается». Он весь во власти «сумбуров». А раз всё это насмарку, нет достаточной подготовки к сумбурной речи героя на пиршестве. Кой-что всё-таки исправить в этой ошибке удалось, но в общем и целом, целиком и полностью – ни пропорционально, ни согласуемо, а так как-то…»