История русской литературы XX века. Том I. 1890-е годы – 1953 год. В авторской редакции - Виктор Петелин

«Сибирский сказ» – первый сборник его прозы – вышел в 1916 году.

Крупным художественным произведением В. Шишкова до революции была повесть «Тайга» (Летопись. 1916. № 7—11), над которой он начал работать ещё с 1914 года. Огромный опыт общения с крестьянами, с которыми он постоянно работал в эти экспедиционные годы, их характеры, их рассказы, собственные наблюдения дали ему возможность показать сложности и противоречия сибирской деревни того времени, с их заботами, праздниками, пьянством, отрезвлением. В. Шишков много повидал доброго и злого в человеке, наблюдал постоянную борьбу светлого и тёмного, Зла и Добра в человеке.

«Кедровка – деревня таёжная, – начинает своё повествование В. Шишков. – Всё в ней было по-своему, по-таёжному. И своя правда была – особая, и свои грехи – особые, и люди в ней были другие. Не было в ней простору: кругом лес, тайга со всех сторон нахлынула, замкнула свет, лишь маленький клочок неба оставила» (Шишков В.Я. Собр. соч.: В 8 т. М., 1983. С. 203). Вот эта особая, «таёжная» правда и раскрывается в повествовании, тут и богатый купец Бородулин, тут и староста Пров, и красавица Анна, и десятки особых лиц, со своими грехами и своей правдой. Здесь мужик не дорожил землёй: «Ему тайга давала всё – и белку, и соболя, и медведя, и орех». Но жизнь ухудшилась, всё подорожало, и люди, не понимая происходящего, озлобились и радовались неудаче каждого из кедровчан: «И всегда так случалось, что сначала как будто жалость падет на сердце, словно кто свечку зажёг и осветил душу, тепло так, приятно, а потом – подошел чёрт с чёрной харей, дунул на эту свечечку и притоптал копытом. Вдруг становилось темно в душе, вдруг начинало ползать в ней что-то холодное и подмывающее» (Там же. С. 204). Почему люди в Кедровке «так плохо живут, впроголодь живут, неумытые и тёмные, донельзя забитые нуждой, озверелые люди, всеми забытые и брошенные, как слепые под забором котята… Так и жили в равненье и злобствовании, в зависти и злорадстве, жили тупой жизнью зверей, без размышления и протеста, без понятия о добре и зле, без дороги, без мудрствований, попросту, – жили, чтоб есть, пить, пьянствовать, рожать детей, гореть с вина, морозить себе, по пьяному делу, руки и ноги, вышибать друг другу зубы, мириться и плакать, голодать и ругаться, рассказывать про попов и духовных скверные побасенки и ходить к ним на исповедь, бояться встретиться с попом и тащить его на полосу, чтоб бог дал дождя» (Там же. С. 205). Таков творческий замысел повести «Тайга», таково и его исполнение.

Много событий происходит в повести, разными предстают перед читателем люди, плохими и хорошими, злобными и благородными, пьяными и трезвыми, но многие из них, когда загорается тайга и идёт огненным вихрем на Кедровку, становятся гораздо лучше, чем перед этим, пожар – это общая беда, всё мелкое надо отбросить и помогать друг другу. Особо выделяется при этом староста Пров, при виде беды он выглядит жестоким и суровым:

«Андрей взглянул на него и удивился. Никогда он не чувствовал таким Прова. Он даже отступил от него в сторону, чтоб пристальней разглядеть его. Здесь был другой Пров, – не тот, что направил при таёжной дороге в его грудь ружьё, не тот, что пал к его ногам, там, у часовни, и молил его, и ронял слёзы. Огромным посиневшим медведем стоял Пров, грузно придавив землю, – скала какая-то, не человек.

Крутые плечи Прова, широкая спина, плавно и глубоко вздымавшаяся грудь накопили столько неуёмной мощи, что, казалось, трещал кафтан. Большие угрюмые глаза упрямо грозили огню.

Андрей вдруг показался себе маленьким, ничтожным, незначащим, будто песчинка на затерявшейся заклятой тропе. Какой ветер метнул его сюда? Неужели всему конец? Конец его думам, его гордым когда-то мечтам?

И опять вспомнилась, стала мерещиться ему Русь, – Русь могутная, необъятная, мрачная и дикая, как сама тайга… Русь! Веруй! Огнём очищаешься и обелишься. В слезах потонешь, но будешь вознесена… Широкий большой мужик каменным истуканом недвижимо стоял, скрестив на груди руки. Его волосы и бороду чесал ветер, глаза по-прежнему властно грозил пожару: вот-вот нагнется Пров, всадит в землю чугунные свои пальцы и, взодрав толстый пласт, как шкуру с матёрого зверя, перевернёт вверх корнями всю тайгу» (Там же. С. 360). Анна успокаивает его: «Не тужи, новое будет, хорошее».

В начале января 1916 года В. Шишков послал повесть А.М. Горькому, который написал ему в ответ письмо: «Тайга» очень понравилась мне, и я поздравляю Вас, – это крупная вещь. Несомненно, она будет иметь успех, поставит на ноги, внушит вам убеждение в необходимости работать, веру в свои силы. Не скрою, – над ней следует ещё поработать. Местами Вы увлекаетесь словом, а многословие делает рассказ жидким. Местами Ваша лирика – излишня, тем более излишня, что Вы прекрасно чувствуете лирику фактов, коя всегда несравненно красивее, а потому и ценнее лирики слов» (Горький М. Собр. соч.: В 30 т. М., 1955. Т. 29. С. 356). А далее следовал целый ряд указаний опытного писателя.

«В. Шишков пишет о дореволюционной деревне, – говорится в критической статье, – но его повесть, несомненно, вещь революционная. Революционность её в том, что она вызывает у читателя определённое чувство ненависти к звериному быту таёжной деревни, поднимает в его сознании резкий протест против того «мира», который живёт такой жуткой жизнью» (Сибирские огни. 1923. № 5–6).

Февральскую революцию В. Шишков принял с восторгом, а Октябрьскую – от безысходности, как многие писатели того времени.

О Гражданской войне В. Шишков написал роман «Ватага» (Наши дни: Альманах. 1924) и повесть «Пейпус-озеро». Как и в «Тайге», в романе В. Шишков последовал за ходом событий в маленьком городке Кузнецке, недалеко от Томска, где он жил и работал многие годы, которые происходили после Октябрьской революции. Сибиряки не сразу понимали, что происходит в России; царя скинули, власть взяли разные люди – большевики, анархисты, социалисты, эсеры, от них идут разные мысли и приказы, а народ много лет мечтал о самостоятельности, привык сам распоряжаться своей судьбой. И на этом фоне возникают предводители крестьянской судьбы. Разбушевалась народная стихия, у которой нет управляющей силы. Анархист Зыков возглавил партизанский отряд, который совершает неправые и кровавые действия, похожие на историческую пугачёвщину, во время которой много пролилось напрасной крови. По признанию самого В. Шишкова, в ответ на хор критики романа, который всё усиливался, им выведен в образе анархиста Зыкова «символ, соборный тип, чёрная сила, чугунный, тёмный, с завязанными глазами богатырь». И влияние «Ватаги», её так называемая поэтизация стихийности, было огромным и на читателей, и на писателей. Фурманов заметил, что «опасность «Ватаги» усугубляется тем, что написана повесть хорошо и читается с большим захватом».

После острой критики романа «Ватага» Шишков накинул на себя котомку с самым необходимым и пошёл по сёлам и деревням новой России, которая отстраивалась и приспособлялась к только что появившимся законам, что ломали привычный образ деревенского быта. Сначала были очерки «С котомкой», «Приволжский край», которые печатались в газетах, а потом один за другим в периодической печати появлялись его рассказы: «Журавли» (Красный журнал для всех. 1924. № 1), «Свежий ветер» (Молодая гвардия. 1924. № 4), рассказы «Спектакль в селе Огрызове» и другие вскоре появились в сборниках «Ржаная Русь» и «Потешные рассказы», полные драматических столкновений и юмора. «Все мои «трагические» темы перемешаны с юмором, – на мой взгляд, это делает вещь жизненной и правдивой», – признавался В. Шишков позднее.

В жизни деревни вроде бы ничего нового не происходит, мужья бьют жён, пьют самогон, вспыхивают драки, возникают непременные стычки между родителями и детьми, в общественном мнении господствуют слухи, сплетни. Два лета В. Шишков прожил в одной деревне Лужского уезда Петроградской губернии, размышлял над увиденным, и в итоге появился рассказ «Свежий ветер», который символично подул после двух революций и Гражданской войны и внёс новые законы в жизнь деревенских жителей. Здесь он увидел драму между отцом и Петром Гусаковым, передовым рабочим, красным бойцом Гражданской войны, вернувшимся в родные места и увидевшим, как отец постоянно избивает его мать, больную от ударов и превратившуюся в старуху, приучает своего пятнадцатилетнего Ваньку и восемнадцатилетнего Мишку к пьянству, к безделью. Пётр испытывает боль при виде этой страшной картины и решительно говорит отцу об этом, а тому хоть бы что. Так начинается конфликт, который заканчивается стрельбой и ударом топора. Состоялся суд, на котором многие выступали за Петра, но некоторые и критиковали его. Умную, тонкую речь произнёс на суде крёстный Петра, полностью его оправдавший, а в страстной речи секретаря комсомольской ячейки Галкина воплощена главная мысль рассказа: «…Мы просим товарища председателя и судей, мы умоляем не верить некоторым ораторам, я не буду намекать на личности, а только скажу, товарищи, что толстая ораторша, она всем известна как самая скверная гражданка, которая торгует самогоном, поэтому веры её словам нет! Это она всё врёт, взводя такое, прямо скажу, подлое обвинение на Петра Терентьевича. А почему она может защишать пострадавшего Терентия Гусакова? Ответ, товарищи, ясен – он её бывший сожитель от живой жены, которую он преступно истязал, как последнюю клячу, или хуже в десять раз, пороча новый новый деревенский быт в глазах культуры. Вот разгадка истины и опроверженье подлых слов. И обратите, товарищи, внимание, как деревня разлагается по всем слоям. Пьянство, разбой, поножовщина, непростительный разврат и сифилис… Мужья калечат жён, отцы – детей. А кругом такая тьма, как в непроходимых брынских лесах. И это наша Россия, новая Россия, за которую, за благо которой столько пролито человеческой крови и сяких легло жертв!.. Может быть, старики принюхались, им ничего, по нраву, а нас от такой России, откровенно скажу, тошнит. Наше молодое… Наша молодая душа, товарищи, такую Россию не желает. К чёрту её! Даешь новую Россию!!! Даешь новую жизнь! К чёрту пьянство, к чёрту самогон, к чёрту увечье женского…» От Галкина к Петру, «от сердца к сердцу, от души к душе, прошёл невидимый ток высокой человеческой любви» (Шишков В. Собр. соч.: В 8 т. М., 1983. Т. 2. С. 12–14).