Бросок из западни - Александр Александрович Тамоников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оставив Парамонова старшим на берегу, Буторин и Коган обследовали джунгли до самого водопада, набрали воды в два 16-литровых аварийных анкерка. В джунглях было тихо, если не считать птиц, летавших между деревьями и ловивших насекомых. Следов людей они не нашли, но возле водопада на камнях следов никто бы не оставил, если бы и приходил за водой.
На берегу, к своему большому удивлению, оперативники увидели, что Салимов действительно усвоил уроки своего первого старшины на финской войне. Он вырыл довольно глубокую яму, выложив стенки по периметру толстыми полешками, а потом ближе к центру все тоньше и тоньше. Языки огня выше краев ямки не поднимались, а котелок как раз своим дном опускался тоже ниже края кострища. Да и с дымом вопрос Салимов решил просто. Он для костра выбрал место, где над головой четыре пальмы сомкнулись вершинами. Через эту многослойную крышу из разлапистых резных листьев дым все равно не поднимется, будет рассеиваться в кронах и не привлечет внимания японцев.
Чтобы сэкономить свои запасы, которые группа взяла с борта «Профессора Молчанова», Буторин распорядился сварить рис и сдобрить его консервированным мясом. Ели не спеша, с удовольствием. Давно не удавалось поесть в такой спокойной обстановке и не спешить. Буторин приказал после ужина сразу всем ложиться спать, потому что подъем он хотел объявить до рассвета. Завтра Буторин решил в море не выходить, а обследовать тот участок берега, на котором что-то заметил Салимов. Ведь что-то же ему показалось. Распределив время несения караульной службы по двое по два часа, Буторин немного посидел, глядя на темнеющее небо, прислушиваясь к шелесту волны у берега. Когда экипаж стал укладываться, он подошел к Парамонову, сидевшему у берега, и присел рядом.
– Что ты такой мрачный, лейтенант? – спросил Виктор, пытаясь в сумерках разглядеть выражение глаз моряка.
– А чего мне веселиться? – спокойно, но довольно сухо ответил Парамонов.
– Веселья у нас у всех мало, это ты прав, – согласился Буторин. – Да только в себе замыкаться все равно не надо. Глодать себя не стоит, потому что дырку в душе прогложешь. А с дыркой, я тебе скажу, Слава, жить нельзя.
– Жить? – с вызовом переспросил лейтенант. – А как мне вообще жить? Как жить человеку, который любимую женщину оставил в лапах врага и уплыл. И ведь надо же, паскуда какая, доплыл до своих, спасся, не потонул в море!
– Ты не виноват, – спокойно возразил Виктор. – Ты же сам рассказывал, что тебя контузило, что товарищи тебя в лодку положили, а когда спасались, отчаливали, то всех и поубивали. А лодку с тобой, пока ты был в бессознательном состоянии, унесло в море. Так было?
– Я не ищу себе оправданий. Я не должен был ее оставлять, не должен был уплывать, вот и весь сказ. И не о чем тут спорить.
– А мы разве спорим? – мягко сказал Буторин. – Так, за жизнь разговариваем. Знаешь, есть у меня любимая женщина. Давно это было, больше года назад. Были мы на задании в одном месте. Холодных краях, где снега и скалы. Полюбил я ее. А она меня. Хорошая девушка была, храбрая. А когда мы отходили, она взялась нас прикрывать. Я и не знал этого, а когда узнал, она уже взорвала себя и снежный склон и лавиной с осыпью похоронила и фашистов, и себя. Я к чему это все рассказываю, Слава. Ведь на войне мы. А тут другие правила, тут по-другому часто случается, обычная гражданская мораль нам не подходит. Тут другие ценности и другие задачи. Себя не жалей, друзей погибших не жалей и любимых. Только Родина, Слава, только весь народ. Умри, но защити, не думая ни о себе, ни о близких. Будешь думать о таких вот вещах, где и как ты поступил, и не сможешь воевать, Родине от тебя толку не будет. Понимаешь меня, моряк?
– Понять такое можно, но душой принять как?
– А как еще? Только волю в комок, думать только о Родине. Думаешь, ты один такой, думаешь, другие не переживали в таких ситуациях. Когда смерть, когда отряд гибнет и вот вызываются двое прикрывать отход с пулеметом. Да, остальные смогут вырваться, отойти к своим, а эти двое… те, с кем ты из одного котла ел, под одной шинелью спал. Те, кто тебе про своих жен и дочерей рассказывал, фотографии довоенные показывал. И ты смотришь им в глаза и знаешь, что уйдешь и вы больше не увидитесь. Что через час, два или чуть больше они умрут – или пуля в голову во время перестрелки, или граната в окопчик. А потом озверевшие от страшных потерь гитлеровцы будут топтать их тела или еще живых будут бить прикладами и штыками. Ты все это знаешь, но уходишь с остальными. Война!
– Она женщина, а не солдат, – угрюмо сказал Парамонов.
– И женщины бывают солдатами, вся страна у нас сейчас солдаты своей Родины. И в тылу, и на флоте, и в медсанбате, и на передовой вчерашние школьницы, которые раненых вытаскивают с поля боя, своими телами закрывают от пуль и снарядов. Ты солдат своей страны, лейтенант Парамонов, и твоя страна в опасности. Ты не принадлежишь ни себе, ни своим близким, сейчас ты принадлежишь только своей Родине. Весь без остатка. И душой и телом.
Парамонов промолчал. Буторин несколько раз за ночь просыпался, видел очередного часового. А заодно и посматривал на Парамонова. Лейтенант не спал. Он лежал и смотрел в небо. Южные звезды, чужие. И небо чужое, и растительность эта, и камни. Виктор понимал молодого командира, как тому тяжко. Ладно бы в свою землю ушла любимая женщина, так еще и на чужой ей погибать, а он не смог спасти, не погиб рядом. Ох как это понятно и близко. И как это тяжело осознавать мужчине, которому самой природой предназначено спасать и оберегать.
Когда совсем рассвело, экипаж позавтракал и Буторин объявил свое решение. Парамонов остается на катере. Для охраны судна Виктор решил оставить лейтенанту Салимова, которому было трудно из-за покалеченной ноги лазить по горам. Но стрелок он был замечательный, и ценность Федора у пулемета была намного выше, чем толк от него как от следопыта. Вторым пулеметчиком он оставил Водорезова. Все-таки моторист был постарше своего товарища и более грузный.
Когда рассвело, Буторин в сопровождении Когана и Копаева двинулся в джунгли. Они должны были подняться на скалы, через большую трещину в скале выйти на другую сторону, к противоположному берегу. Шли друг за другом, держа дистанцию метров семь-восемь, но не больше. Пробираясь сквозь заросли, Буторин забирал левее, чтобы осмотреться еще раз около водопада. Все же интуиция подсказывала, что такой источник пресной воды на острове в океане не может оставаться без внимания, если на этом острове есть живые люди. Хоть пришлые, хоть туземцы, хоть «робинзоны». Джунгли чуть шумели на ветру, отвлекали птицы, метавшиеся в зарослях в поисках корма и взмывавшие вверх при приближении людей. Буторину это не нравилось, но ничего с этим поделать было нельзя. Не всякий человек заподозрит, что именно людей пугаются птицы. Гораздо хуже было то, что Копаев шел сзади, как слон, ломая кустарник и то и дело спотыкаясь о лианы. Что взять с моряка, моториста судна, который всю жизнь плавает на судах. Он тоже не ходок, но других кандидатур не было. Хейли остался на борту «Профессора Молчанова», чтобы поддерживать связь со своим командованием.
Буторина это очень беспокоило и, прежде чем отчалить на трофейном катере, он обстоятельно поговорил с Груздевым и сказал, что делать, если тому не понравится поведение американца. В принципе, его участие в этой экспедиции полезно. Он может вызвать помощь, если та понадобится. И есть гарантия, что его командование не подведет, ведь они будут спасать не только русских, но и своего офицера разведки.
Потом заросли стали реже. Буторин жестами приказал всем замереть, а потом двигаться очень осторожно и тихо. Странное ощущение не отпускало. Будто за ним кто-то наблюдал. Или сидел в засаде и прислушивался к его шагам. А что потом? Выстрел, отравленная стрела, копье с зазубренным наконечником? А потом на одном из редких участков, где под ногами была рыхлая земля, он увидел отпечаток ботинка. Самый обычный цивилизованный ботинок – гладкая кожаная подошва, каблук, чуть заостренный нос. Эдакий городской ботинок. И этот след оставили здесь не вчера вечером, а утром, когда прошел небольшой дождь.
Буторин вытер со лба испарину, медленно поднялся с корточек и, забросив японский автомат на плечо, неторопливо
