Наши братья меньшие - Бернгард Гржимек

Итоги опытов с планками оказались схожими с предыдущими — с ящиками. Слоны подтягивали правильную планку только в тех случаях, когда могли схватить ее хоботом сразу же после того, как ее «наживляли» свеклой. Стоило же им только какое-то время переждать — пускай даже только несколько секунд, — результаты становились все хуже и хуже. Одной лишь Мони удавалось добиться «приличного результата» — сорок пять секунд. Лошади, с которыми я месяцами проделывал схожие опыты, вели себя почти подобным же образом. Им тоже было невдомек, что корм надо искать именно в том ящике, куда его только что положили. Когда же их этому обучали методом дрессировки, они запоминали нужный ящик на срок от шести до шестидесяти секунд.

Мой волк Чингис однажды твердо запомнил на целых шестнадцать часов, куда он зарыл свой кусок мяса. Но можно ли по одной этой причине утверждать, что слоны особенно тупые животные? Это еще абсолютно не доказано, и то, что у них просто короче память, чем у волков, собак, ворон или галок, тоже не доказано. Дело ведь совсем в другом: волку и на воле приходится замечать, куда, в какую нору нырнул убегающий от него кролик; вороне свойственно от рождения прятать остатки пищи про запас. У слона, там, где он обитает, его корм — зеленая листва и трава — растет повсюду, от него никакой корм не прячется, не стремится от него убежать. Для травоядного животного исчезновение корма — не жизненно важное событие, каким оно является для волка. Может быть, у них тогда на другие события — например, на «потасовки», на «опасность для жизни» — гораздо более твердая память? Вот так один, с таким трудом добытый ответ сразу порождает новые вопросы. Но что касается наших ящиков и планок, то тут она действительно на удивление короткая, эта слоновья память!

Очень удивилась этому и фрау доктор Гаупт, откомандированная к нам крупным берлинским издательством для освещения в печати наших опытов. Специально для нее я проделываю еще и следующий эксперимент: у стены устанавливают огромный, четырехметровой высоты, щит с великолепным изображением слона в натуральную величину. Прежде мне уже приходилось наблюдать, как лошади к нарисованному на стене изображению своего собрата относились совершенно точно так, как к живому.

Интересно, как поведут себя слоны по отношению к своему изображению? А никак. Мы вводим Мони — она и внимания не обращает на картину, хотя и стоит в течение целых пятнадцати минут возле нее. Точно так же и Бетя — боязливая Бетя не обратила ни малейшего внимания на незнакомого «пришельца», а Лони и Менне — те и подавно. А вот наш берберийский жеребец, которого подводят к этому монументальному полотну, увидав его, тут же закладывает назад уши, упирается всеми ногами и отказывается подойти поближе. Точно так же он ведет себя, когда я велю подвести его к Лони, живому слону. Злая собака, нарисованная на большом плакате, нисколько не пугает наших слонов, более того, они протягивают к бумаге хобот и по своему обыкновению охотней всего бы ее сжевали… Зато живая такса (которую мне с великим трудом удалось одолжить на время у ее хозяйки) производит на Бетю такое впечатление, будто она начинена взрывчаткой и вот-вот взорвется! Никакими силами невозможно заставить ее подойти к собачке ближе чем на четыре-пять метров. Слониха в ужасе оттопыривает уши, приседает, «делает страшные глаза», грохочет и трубит от волнения. Храбрая собачка же и не думает удирать от невиданного страшилища.

Потом мы выносим изображения животных из павильона во двор, чтобы повторить свой опыт при ярком солнечном освещении. Незадолго перед этим дрессировщик Клаузер купал здесь в большом деревянном чане своих бурых медведей. Эти жизнерадостные толстяки от души плескались и резвились, после чего вокруг образовалось целое «море». Бетя, обрадовавшись неожиданной возможности, тут же начинает размазывать грязную лужу передней ногой. Я хочу ей запретить это занятие, но за нее заступается сердобольная фрау Гаупт:

— Доставьте же, доктор, ей хоть такое маленькое удовольствие!

Ну ладно, пусть развлечется немножко! Но только мы отвернулись полюбоваться на медведей, которые еще не успели обсохнуть после купания и напоминают пушистые мокрые губки, как сзади раздается какой-то громкий звук и мы с фрау Гаупт оказываемся выше колен забрызганы жидкой грязью. Бете, видите ли, захотелось чихнуть, и при этом она изо всех сил топнула по грязной жиже ногой. Тут уж ничем не поможешь — не отчистишься, пока не обсохнет. А нам уже пора ехать домой.

Несколькими минутами позже мы сидим в трамвае, углубившись в научный диспут, и не замечаем, с каким удивлением и осуждением нас оглядывают окружающие пассажиры: фу, какое безобразие — говорят их лица. Грязь к этому времени подсохла, приобретя подозрительно желтоватый цвет, — вид у нас поистине ужасный. Бедная фрау Гаупт выглядит словно леди, которая в шелковых чулках была вынуждена пересечь сточную канаву с нечистотами. Ну да ладно — кто уж нас тут знает, в Мюнхене…

Итак, по части памяти слоны показали успехи, схожие с лошадьми, зато по отношению к картинам они проявили себя совершенно иначе. Задумчиво я отвожу на другой день Бетю назад, в стойло. После того как ее прикрепили цепью к полу и я остаюсь один с моими четырьмя красавицами, я решаю доставить себе и им удовольствие и покормить их хлебом просто так, не требуя выполнения за это каких-либо задач. Когда они обступают меня со всех сторон и начинают теснить своими хоботами, я приказываю им поднять хоботы кверху (они приучены выполнять такие команды). Четыре розовых рта с одним-единственным (но зато с целый кирпич!) коренным зубом в каждой половине челюсти открыты в ожидании угощения. Но ревнивая Бетя не выдерживает, хватает меня за руку и тянет к себе — она не терпит, чтобы я в ее присутствии уделял слишком много внимания другим. Однако стоит мне лишь тихо приказать ей отпустить меня, как она тотчас же послушно подчиняется. Так она воспитана. Но мне в этот момент в голову пришла такая вот мысль: как же, в сущности, беспомощен человек против такого вот серого колосса, если в руках у него нет палки с крюком! Ведь слонам приходится вырабатывать у себя для нас, людей, совсем особые, не свойственные им осторожные формы обхождения. Не один работник слоновника уже расстался с жизнью лишь потому, что слон на мгновение забылся и отвесил ему дружеский пинок, какой принят между слонами, обычен в их обиходе и носит абсолютно невинный характер, или из-за того, что слону захотелось потереться как раз о ту стенку, возле которой случайно очутился его верный служитель. Наверное, мы, маленькие людишки, с нашими острыми крючьями на палках, являемся для этих серых громадин чем-то таким, чем являются для нас пчелы или осы: маленькие, очень слабые и хрупкие и их можно было бы запросто раздавить двумя пальцами… если бы они только так ужасно не жалили!