Самый большой подонок - Геннадий Ерофеев

Не занятый конвоированием персонал больницы, а скорее, сумасшедшего дома, почти не обращал на нас внимания. Типичная больничная суета создавала идеальные условия для побега, и прежний Ольгерт Васильев непременно воспользовался бы благоприятной ситуацией. Но нынешний на такие подвиги был не способен.

Остановившись в конце коридора у массивной двери с остатками пластилиновой пломбы, Вомб открыла её и пропустила нас с карликом внутрь помещения.

Мы очутились в большой палате, сверкавшей хромом и никелем неведомых приборов и аппаратов. За огромным, как космодромная плита, столом, заваленным бумагами и пухлыми закрытыми и раскрытыми папками, восседала с заметным геморройным дискомфортным напрягом неприветливая пожилая тётка в стандартном белом халате, копающаяся в растрёпанной, донельзя засаленной амбарной книге.

– Здравствуй, Хенда! – почтительно приветствовала тётку Вомб.

– Приветик! – кисло проквакал не оправившийся от репримандов Лапец, а я по хамской привычке предпочёл промолчать.

– Здравствуйте, коли не шутите! – оторвав взгляд от жирных страниц, сурово глянула на нас тётка. – Никак, очередной голубок к нам залетел? – равнодушно скользнув по мне взглядом постклимактерических глаз, неприязненно-риторически вопросила она.

Я опять промолчал, а карлик принялся отвечать на не требующий ответа вопрос.

– Залетел, Хенда, на мою седую голову, – сложив крест-накрест длиннющие руки и оглаживая нелепо вывернутыми ладонями лишённый растительности шишковатый череп, раздражённо подтвердил он и, раскрутив ручищи в обратную сторону, принялся яростно растирать узловатые морщинистые коленки. – Только не голубь, а дятел. Или чёрный ворон. У меня от него голова разболелась, а теперь вот и суставы… У тебя тут нет какой-нибудь растирки? – заискивающе обратился он к хмурой тётке. – А то дала бы мне тюбик термогенной мази, а?

Хенда скорчила брезгливую гримасу.

– Знаешь, сколько сейчас лекарства стоят? – спросила она, придерживаясь неизменного неприязненно-риторического стиля. – Не знаешь, так пойди поинтересуйся. Аптека на первом этаже.

Лапец яростно засопел, и мне подумалось, что сейчас он схватит увесистую амбарную книгу и тогда… тогда неприветливой тётке придётся протоптать незарастающую тропу на первый этаж.

Вомб состроила гримаску, но промолчала, а Хенда, выдержав паузу, командирским голосом поинтересовалась у карлика, уродливое лицо которого возвышалось над страницами раскрытого гроссбуха не более чем на пять сантиметров:

– Ты, я слышала, не справляешься со своим новым клиентом? Судя по всему, покатишься ты клубком, а раз так, то и растирка не нужна.

– Кто не справляется, кто не справляется?! – полез в бутылку Лапец, незаметно от женщин довольно чувствительно треснув меня по затылку немыслимо изогнутой рукой.

Вомб наморщила симпатичный носик.

– Не кипятись, Лапец! – Она повернулась к тётке. – Хенда, мы пришли показать нашему беспокойному клиенту кого-нибудь из выписываемых. Возможно, это заставит его изменить поведение.

– Или ещё больше упереться на своём, – скептически заметила Хенда, поигрывая плохо заточенным карандашом. – Я не дурочка, Вомб, и вижу, что ты не полностью его депрессировала. – И жёстко заключила: – Халтурить вы стали с Лапцом, как я погляжу!

Вомб нервно облизнула пухлые губки, явно не чурающиеся сумасшедшей французской любви.

– Сеанс прошел хорошо, – с обидой в голосе взразила она. – А сейчас он опять активизируется. В дверь меня первой пропускал – хотел запереться в палате и дать дёру.

Хенда понимающе покивала. Они с медсестрой чисто по-женски немного посмеялись над этим, с их точки зрения, знаменательным фактом. При этом Лапец сохранял обиженный вид, меланхолически копаясь в своих ослиных ушах, а я не переставал удивляться.

– Ну ладно, – загасив улыбку, напугавшую бы самое злобное привидение на кладбище, сказала Хенда. – С минуты на минуту должна появиться курьерша с документами на выпуск. Так и быть, покажу вам одного нагрешившего засранца.

Она ещё минуты две-три перебрасывалась репликами с матушкой Вомб, пока их малопонятную болтовню не прервала вошедшая в палату девица с папкой в руках.

Эта штучка была гораздо моложе Вомб и тем более Хенды. Соблазнительные стройные ножки переходили в крепкую попку, крутые бёдра подчеркивали гибкую тонкую талию, грудь была ядрёна и высока – словом, как выразился классик, девица была тонка, но усадиста. В другое время я не преминул бы «попрессовать» милашку в укромном уголке, если бы сам сейчас не находился под невидимым прессом.

– Документы на Пьянчужку, – доложила девица ангельским голоском, кося огромными фиолетовыми глазами в густой опушке небутафорских ресниц в мою сторону. Соски её грудей вот-вот должны были прорвать тонкую материю куцего белого халатика.

– Почитай немного, Элеонора, чтобы вот этот голубок понял что к чему, – скучным голосом попросила Хенда, не представив нас и не предложив никому присесть.

Вомб повернулась к молодухе-ловмидухе:

– Его зовут Ольгерт Васильев. У нас он проходит как Лохмач.

– Наслышаны, – метнув на меня быстрый взгляд, коротко ответила курьерша.

– Век бы о нём не слышать! – буркнул Лапец, продолжая массировать коленки. – И никогда больше не видеть!

Хенда смерила карлика хмурым взглядом и упреждающе постучала по столу карандашом.

– Читай, Элеонора! – нетерпеливо приказала она.

Так и не присев, Элеонора раскрыла папку и, держа её на весу, начала читать с потугами на выражение, однако же постоянно перевирая акценты и смысловые ударения.

– Владимир Тишков по кличке Пьянчужка. Место рождения: естественная вселенная, она же Вселенная; галактика Млечный Путь, она же Галактика; система жёлтого карлика G2 (при этих словах я невольно фыркнул, а карлик на мгновение прервал любительский массаж коленок); планета Земля (теперь уже фыркнул карлик); город Рязань. Ничего особенно выдающегося. Родился вовремя, рос, развивался, ходил в детский сад, учился в школе. Мечтал (правда, не сильно) стать кинооператором, однако вопреки наклонностям занялся совершенно другим делом, а именно: начал изучать вопросы быстрой связи. Испытав глубокий шок после гибели лучшего друга при попадании молнии в экспериментальную установку, пристрастился к алкоголю. Когда довёл ежедневную норму до двух-трёх бутылок вина, начисто потерял чувство реальности и был завербован дёртиками.

– Смотря каких бутылок, – вполголоса сказал Лапец, ни к кому в особенности не обращаясь.

– Тише, тише! – Хенда вновь постучала торцем карандаша по необъятной столешнице. – Элеонора, всё подряд не нужно, зачитай что-нибудь из заключения!

Девица засуетилась, зашуршала бумажками, уронила листок, подняла его и выжидающе уставилась на Хенду.

Та благосклонно кивнула.

– … волосатая грудь… – почему-то с середины фразы начала Элеонора и сконфуженно умолкла.

Лапец громко крякнул.

– Извините, не то… – Зардевшаяся Элеонора опять принялась сортировать листки. – Сейчас… Определение точки грехопадения Владимира Тишкова было поручено патронажной сестре Хуре Бройд, – найдя наконец в тексте нужное место, затараторила девица, по-прежнему путаясь в смысловых акцентах. – Проведенная Хурой Бройд глубокая временная трансвизия позволила с незначительным допуском (плюс-минус несколько земных месяцев) выявить точку грехопадения Володи Тишкова, соответствующую возрасту семь лет. Диагноз… – тут Элеонора запнулась, – диагноз: рукоблудие, – невнятно проскороговорила она.

– Громче! – скривясь, попросила Хенда, на лице которой было крупным шрифтом написано, что в юности она сама частенько грешила со своим малышом-клитором, да и сейчас ещё не разучилась самоудовлетворяться. – Некоторые не расслышали.

– Диагноз – рукоблудие, – голоском девственницы внятно повторила Элеонора. – С семи лет.

Лапец прервал массаж коленных суставов и уставился на девицу.

– Не впечатляет, – пренебрежительно бросил он. – Мелкотравчатый какой-то у вас грешничек пошёл. – Он хмыкнул и сделал в мою сторону сложный жест, приглашая присутствующих полюбоваться на настоящего мерзавца и матёрого грешника, коего ему выпала честь сопровождать. – Я и сам…

– Помолчи, прошу тебя! – перебила его Вомб.

– Перед клиентом бы не позорился! – пристыдила карлика Хенда.