Проводник в бездну: Повесть - Василь Григорьевич Большак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но Миколай не унимался, продолжал бунтовать:
— Опасно, батя. Для них: есть знамя — есть полк, нет знамени — нет полка. Так что, если докопаются, каюк всем нам.
— A-а, пуганы уже. Ты лучше своей дурной головой подумай: кому лучше продать знамя — тому красавцу оберу или полковнику, а то и генералу? Кто больше даст? А?!
— Я думаю о другом — зачем окруженцы зарыли его в землю? Они, говорят, знамя всегда при себе носят… Вот заковыка…
— Какое нам дело?! Может, шли на задание, может, опасались облавы. Раз спрятали знамя, значит, им так надо было.
— Да-а-а, это ясно. Но если нас заподозрят…
Поликарп ударил кулаком по столу:
— Ну все. Будя! Тебе, Миколай, рано вставать… Микифор, ты у нас переночуешь или пойдешь к себе домой?
— Переночую.
— Ясно. Федора, где наше старое корыто?
— А вон оно, под печью. Зачем тебе?
— Тяни, морока. Сказано: здорова Федора, да дура.
— Кто это такое сказал? — обиделась Федора.
— Все говорят… Тяни, морока, быстрей тяни! А то рассусоливает.
Федора, сбитая с толку непонятным распоряжением, вытащила почерневшее деревянное корыто, треснувшее с одной стороны и выщербленное с другой. Оно было заполнено всяким тряпьем. Старик разгреб в корыте лохмотья, сгреб со стола знамя и затолкал его на самое дно, под тряпье.
— Тут же найдут! — испугалась Федора.
— Кто в такой дряни станет копаться?..
Разогнав семейство спать, Поликарп подул на лампу и кулем повалился на кровать. В темноте сладко зевнул и изрек:
— Жить плохо, ох-хо-хо, но если подумать, то кое-как можно… Так-так-так!
Федора, засыпая, промымрила:
— Ты долго еще будешь бубнить да такать? Спи уже!
— А ты, морока, помолчала б. И когда ты уже выспишься? И когда вылежишься? И так чуть не лопнешь.
На минуту замолк, чтоб позже добавить:
— Давно, видать, не нюхала кулаков моих.
Залаяли собаки. Поликарпа как волной подняло, мигом прилип к стеклу, но во дворе ничего не было видно.
— Кого это носит нелегкая? — прохрипел с тревогой.
Послышалось — будто звякнула щеколда калитки.
— Федора, спишь?
— Заснешь тут… — отозвалась с печи.
— Пойду посмотрю, кого там леший носит… Может, ворюги. Такое время… — Поликарп, взяв наган, лежавший в известном только ему одному тайнике, сунул его в карман брюк. Когда приплелся к воротам, понял, что за ними кто-то стоит.
— Открывайте, Налыгач, — услышал знакомый голос, от которого все внутри застыло.
— А у нас все д-дома… — Сунул руку в карман, ощутив холод металла. «Если один или два — пульну, не я буду — пульну».
— Принимай гостей. Давай открывай. Кончай тары-бары! — уже строже сказал голос за воротами.
«Нет, не буду пулять».
Примак кинулся к калитке, сунув на ходу куда-то под бревно наган. Откинул прикрученный проволокой крючок.
— Вы бы так и сказали, что это, как тот сказал, вы. Заходите, как тот сказал. Здрасте! Так-так-так.
Поликарп усердно кланялся, поддакивал, тактакал.
Антон Яремченко и несколько незнакомых зашли во Двор.
— Все? — Поликарп хотел выглянуть за калитку, но один, крепко схватив его за ворот кожуха, повернул назад.
— Так-так-так, — пробарабанил Поликарп, поняв без слов — ему незачем выглядывать за ворота.
Переступив через порог, он долго шарил в печурках новой печи, еще как следует не просохшей, кричал на Федору:
— Где ты шпички задевала?
Потом долго чиркал спичками, пока Михайло Швыдак не присветил карманным фонариком. Дрожащими руками Примак поднес спичку к фитилю лампы, мотнулся к шкафу, нащупал там пузатый полный графин, поставил на стол. Федоре кивнул: а ну, быстро принеси закусь.
— Чего же вы, тово… не садитесь?
Федора, слезавшая с печи, замерла на лежанке потому, что к старику решительно шагнул седой командир. Чисто побритый, шпалы в его петлицах сверкали парадным блеском, как и золотые пуговицы на шинели.
— Ты разрыл яму, пан староста?
— Так-так-так… Чего я плету? Какая яма? А разве… тово, она то-во? — залепетал Примак. — Ни слухом ни духом не ведаем. А старостой принудительно, людей спросите. Я не хотел… Насильно. Как ни отбивался. А охвицер с перевязанной рукой, которого, может, вы, хи-хи, угостили, при народе и говорит…
— Где знамя?!
Федора тяжело спускалась с лежанки, ватными, не своими ногами ступила шаг, другой, поплелась к седому:
— Чего вы привязались, товарищ начальник, за что вы ругаете его? Вон же председатель наш, Антон, товарищ Яремченко, не даст сбрехать. Он знает моего Поликарпа как облупленного. Иголки чужой не возьмет, не то что…
— Давно святыми да божьими стали? — молвил Антон, который до этого не вмешивался в разговор.
— Это мы сейчас увидим. — Командир кивнул Яремченко и Швыдаку. Те вышли в сени.
— Садитесь, — показал седой Поликарпу и старухе на лавку.
Примак и Федора неуверенно сели, руки у них дрожали, а у Федоры к тому же и щека дергалась.
Освоившись, старуха заерзала на лавке.
— Спросите, говорю вам, нашего Антона, товарища Яремченко. Мы же люди свои.
— Ага, — кивнул седой, — свояки. Ваша мама и его мама возле одной печки грелись…
Будто и не слышала Федора реплики о свояках, продолжала:
— Поликарп же и активистом был. Два лета завтоком назначали. И не хотел, а всунули. Один наш завтоком и сейчас где-то срок отбывает, а Поликарп не попался…
Эти слова не произвели впечатления на ночных гостей, и Федора хотела было начать с другой стороны. Но послышался шорох на печке, и командир выхватил пистолет:
— А ну, кто там, слезай!
— Это дите мое, товарищ начальник. — Поликарп прокашлялся. — Сын, Микола… Слезай, Микола, когда власть велит. Она же наша, советская. А мы советскую власть всегда…
С печи нехотя слез красивый, кудлатый верзила. Из-под густых бровей хмуро глянул
