Очарованное время - Эми Сондерс

Рамсдену стало гадко от того, что все эти люди стоят тут, наслаждаясь видом смерти.

И вдруг над шумом ледяного ветра, шепота и приглушенных голосов раздался плач ребенка. Это был скорбный, животный звук, который потряс Джулиана до глубины души.

Направив коня вперед, он проехал через толпу и остановился у самой виселицы.

Там он увидел, кто плачет. На земле, под телами повешенных, стояла крохотная девчушка, на вид не больше пяти лет. Из-под оборванной юбки выглядывали посиневшие от холода ножки. Она тряслась, как последний осенний листок дрожит на ветру в ненастную погоду.

Побледневшее личико девочки было направлено в сторону одной из мертвых женщин. Широко раскрытые голубые глаза были полны горького отчаяния, а изо рта рвался бесконечный жалобный стон.

И никто не подошел к ней, не утешил, не приголубил несчастное создание. Эти добрые, порядочные люди молча смотрели на бедное дитя, упиваясь чувством выполненного долга.

Это еще больше разозлило Джулиана.

- Что здесь произошло? – крикнул он, но его голос потонул в злобном молчании, прерываемом лишь плачем ребенка. – В чем дело? – снова прокричал он. – Кто эти женщины, и за что с ними так поступили?

Толпа зашевелилась. Рамсден увидел, как меняются самодовольные физиономии, выражая теперь подозрительность и даже обиду. И опять пополз обычный шепот:

- …Тот самый Джулиан Рамсден, из Виткомб-Кипа…

Страх, предрассудки…

Гнев Джулиана нарастал. Ему казалось, что из его груди рвется наружу черная, неуправляемая сила.

- Где ваш мэр?

Через некоторое время из толпы выступил тучный человек, многочисленные подбородки которого тряслись на широком белом воротнике, словно желе. Выражение лица под высокой шляпой выражало воинственность – сразу было видно, что человек готов защищать свою власть.

Джулиан заметил жирные пятна на белом пуританском воротнике и подумал о том, что мэр, пожалуй, отведал недурной завтрак перед омерзительной сценой казни.

- Я мэр этого города, сэр, – наконец последовал ответ.

- А это что? – ледяным тоном вопросил Рамсден, указывая на повешенных и плачущего ребенка.

Мэр выпрямился, стараясь сделаться повыше ростом.

- Это именно то, что вы видите перед собой, сэр. Законная казнь, проведенная после тщательного расследования. Согласно закону Англии.

Мэр важно кивнул.

Толпа одобрительно загудела.

Джулиан подумал о том, что будет, если он сейчас даст сапогом прямо по жирной роже лорда мэра Мерзавца. Не будь здесь столько народу, он именно так бы и поступил.

- И в чем же их преступление? – спросил молодой человек, хотя прекрасно знал, какой ответ последует на его вопрос.

Уголком глаза Джулиан видел золотистые волосы одной из казненных, хотя изо всех сил старался не смотреть в их сторону. Он не хотел знать, молоды ли они были? Красивы ли? Чьи-то сестры или бабушки? Их единственным преступлением была привлекательная внешность.

- Они были ведьмами, сэр. Господь сжалится над их душами.

- Да уж, он более милосерден, чем их соседи, – спокойно проговорил Джулиан, но его голос был не слышен за надрывным плачем малышки. Рамсден не мог больше выносить этого.

- Кто возьмет себе ребенка?– с яростью выкрикнул он.

Толпа отступила назад. Его боялись.

Но вот какая-то женщина, слишком старая или слепая, потому что не узнавала его, бесстрашно ответила:

- Сам Господь приберет ее, кто ж еще! Ведьминское отродье! Нам она не нужна!

Светловолосый ребенок продолжал рыдать под ногами светловолосой ведьмы. Джулиан готов был поспорить на последний фартинг, что отец девочки стоит здесь же, в толпе, строя из себя святошу.

- И неужели никто из вас… добрых христиан…– молодой человек не смог скрыть насмешки в голосе, – не будет милосерден и не заберет к себе девочку?

- Это непростое дело, сэр, – произнес толстяк с достоинством. – Девочка– ненормальная, идиотка, немая, выродок, словом. Ее заберут демоны. Какой добропорядочный человек рискнет привести ее в дом и навлечь на себя несчастье?!

Толпа одобрительно восприняла его слова.

Джулиан обернулся на ребенка. Девочка продолжала рыдать, глядя бессмысленными глазами на повешенную мать. Только тут молодой человек обратил внимание на ее неестественную худобу, неуклюжесть, на странно заломленные ручонки. Она явно нетвердо стояла на отмороженных кривых ногах.

Дьявольское отродье, значит. Что ж, его называли этими же словами. Они говорят, она идиотка, ненормальная. Может, конечно, и так, а может, и нет. Демоны ее заберут. Что за чушь! И во всей этой толпе, состоящей из «истинных, добродетельных» христиан, не нашлось ни одной женщины и ни одного мужчины, кто захотел бы утешить страдающего ребенка.

Если он сейчас повернет коня и уедет, то сколько еще проживет бедняжка в этом гнезде лицемеров?

Не говоря больше ни слова, Джулиан подъехал к девчушке, поднял ее и посадил на коня перед собой.

Она была легкой, почти невесомой. Золотистые волосы ребенка спутались и покрылись грязью. Прижимая ее тельце к себе, Рамсден почувствовал, как она съежилась и задрожала.

Но шок, возникший от того, что кто-то дотронулся до нее и взял на руки, заставил бедное дитя замолчать. На площади наконец наступила полная, зловещая тишина.

Джулиан Рамсден обернулся на толпу, девочка, дрожа, прильнула к нему. И люди – испуганные, пораженные, злобные – молча отступили.

Рамсден почувствовал, что ему доставляет удовольствие их страх.

«Отлично, вы, бездушные, лицемерные подонки. Смотрите и бойтесь. Ломайте себе голову над тем, какие силы – добра или зла – избавили вас, мерзавцев, от приятного развлечения. Надеюсь, сегодня вы поворочаетесь в постелях, безуспешно пытаясь уснуть».

Взгляд мэра выражал страх и вызов одновременно.

- Господь сжалится над вами, – промолвил он таким тоном, что эти добрые, по сути, слова приобрели в его исполнении двусмысленный оттенок.

- Прибереги свои утешения для толпы этих мерзавцев, негодяй, – спокойно ответил Джулиан. – Думаю, вам всем не повредит милосердие Господа.

Толпа расступилась, когда Рамсден пустил своего коня вперед. Всадник молча проехал мимо этих людей, прижимая к себе закоченевшего ребенка. Темные волосы и черный плащ Джулиана развевались на холодном ветру.

Молодой человек понимал, что выглядит зловеще, но сейчас его даже радовало, что люди пустили столь нелепый слух о его происхождении. Он смотрел прямо в глаза этим лицемерным тварям, которые только что заходились от негодования по поводу поведения невинных, погибших женщин. Рамсден глядел на этих людей до тех пор, пока в их глазах не поселился ужас, пока они не отвернулись от него. Некоторые из стариков даже попытались перекреститься, хотя и этот, и другие католические обычаи уже были здесь забыты [6].