Аэций. Клятва Аттилы - Алекс Тавжар

В Равенне

Несмотря на то, что приближались мартовские иды, и новый консульский год давно начался, объявление о замене консула Запада Римской Империи задерживалось. По слухам, Аэций скрывался у скифов, но точное местонахождение беглого консула по-прежнему оставалось тайной. В Равенне только и говорили о поражении, которое нанес ему новый магистр армии. Бонифатия восхваляли как победителя. Однако главным героем молва вознесла его зятя Себа́стьена, и никому в Равенне, кроме самых осведомленных, даже в голову не пришло, что он и Севастий — одно и то же лицо.

Об этом должны были объявить на приеме, устроенном в его честь. Желая предстать в наиболее выгодном свете, Севастий не поскупился нанять лектикариев, сопровождавших носилки с пурпурными занавесками и резными подпорками, но вместо них к его дому явилось несколько стражников с длинными пиками.

Севастий подумал было, что за ним прислали почетный эскорт. Однако вид и поведение стражников были какими-то странными. О причине визита они ничего не сказали. Велено проводить и всё.

Следуя за ними по холодному озябшему городу, Севастий успокаивал себя мыслью, что августа, должно быть, обеспокоена состоянием его тестя, но первый вопрос, который она задала, касался Аэция.

— Это правда, что вы держите его в Маргусе в кандалах?

Галла Плакидия произнесла это с тихой угрозой. По всему было видно, что ей известно о пленнике и о том, что происходит в крепости.

Но откуда?

«Пелагея…» — догадался Севастий, и его захлестнуло бессильной злобой. Так вот почему по бокам и сзади стоят молчаливые стражники с пиками.

— Отвечайте. Немедленно, — наседала на него мать императора, пылая праведным гневом. Ослепительная в своем одеянии из белоснежной шерсти она казалась частью мозаики, изображавшей мучеников, раскаявшихся в своих грехах, но Севастию вовсе не хотелось становиться мучеником, а тем более каяться.

— Аэций действительно арестован и находится в Маргусе. Таково было распоряжение Бонифатия, которому я не мог противиться, — стараясь выглядеть хладнокровно, ответил он.

— Однако жена Бонифатия утверждает иное, — сурово сказала августа. — По её словам Аэция арестовали именно вы, а Бонифатий был против и потребовал его отпустить.

Несмотря на холод Севастия бросило в пот. Он и подумать не мог, что Пелагея слышала их разговор. Проклятая рыжая дрянь.

— В тот момент у меня не было другого выхода. Когда Аэций прибыл в поместье, на него напали неизвестные в масках. Одному он отрезал голову. Я не мог допустить, чтобы её предъявили для опознания. Иначе… — Севастий лихорадочно подбирал слова.

— Иначе? — поторопила его августа.

— Аэций узнал бы правду.

— Какую правду? Да говорите же.

— Найденная в поместье голова принадлежит телохранителю вашего сына, — ответил Севастий.

Для большего впечатления он собирался добавить, что покушение связано с убийством Констанция Феликса, однако и сказанного оказалось вполне достаточно. Судя по изменившемуся выражению лица, августа больше не думала о том, что происходит в Маргусе. Все её мысли были о сыне и только о нем.

— Это какой-то немыслимый, чудовищный заговор, — произнесла она так, словно оправдывалась перед целой толпой. — Телохранители императора не могут быть масками.

— Конечно, не могут, — поспешил успокоить её Севастий. — Любую улику, можно использовать как за, так и против. Аэций утверждает, что маска была на убийце, но, если понадобится, у правосудия найдется надежный свидетель, который покажет, что маска была на нем…

— Довольно, — холодно перебила августа. — Никаких лжесвидетельств. Отныне расследованием этого преступления займусь я сама. А вам придется дожидаться моего решения. Под стражей.

В ответ Севастий лишь нервно кивнул. Внутри у него всё клокотало. Он так перетрусил, что не мог произнести ни слова.

Августа пребывала в не меньшем смятении. Задыхаясь от беспокойства, пронеслась по крытой галерее в заполненную прислугой куби́кулу сына и успокоилась, только выгнав оттуда всех — телохранителей, музыкантов, лекарей, прикорнувшего возле столика с фруктами евнуха Ираклия.

Некоторое время Валентиниан безмолвно наблюдал за матерью со своего обитого шелком ложа, на котором полулежал, подперев ладонью темноволосую голову, увенчанную тонкой золотой тиарой. К двенадцати годам в его поведении появилась особая изысканная манерность, свойственная самой высокой знати. В остальном он мало чем изменился. Разве что научился едко отшучиваться в разговоре с матерью, безуспешно пытавшейся выведать, какие тайные мысли скрываются за этим высоким лбом.

— У тебя утомленный вид. Ты не болен? — спросила она вместо приветствия, как делала это всегда перед тем, как начать разговор.

— Откуда я знаю, — в своей обычной манере ответил Валентиниан. — Хвори подкрадываются незаметно, совсем как моя дорогая матушка. Не могла бы ты больше не выгонять Ираклия? — добавил он с ангельской улыбкой. — Все равно ведь узнает, о чем мы тут говорили. Я не собираюсь от него ничего скрывать.

Девятнадцатилетний евнух Ираклий, назначенный примикерием императорской опочивальни, давно уже стал для Валентиниана чем-то вроде наперсника. Особенно они сблизились, когда августа ограничила общение сына с Петронием Максимусом, опрометчиво обсуждавшим дела Империи за её спиной. Ограничения коснулись и других сановников. Августа боялась, что их стараниями Валентиниан ускользнет из-под её опеки, и хотела остаться единственной, кто оказывает влияние на юного императора.

— О нашем разговоре Ираклию знать не нужно, — мягко предупредила она, присаживаясь на ложе рядом с сыном. — Среди твоего окружения появились некие не очень надежные люди, от которых нам лучше избавиться.

— Так же, как от Аэция? — Валентиниан лениво потянулся к столику с фруктами, стоявшему у изголовья. — Надеюсь, теперь мое желание будет исполнено.

— Какое желание? — рассеяно произнесла августа, ведь думала о другом.

— Я уже говорил тебе, но ты почему-то делаешь вид, что не слышала, — промямлил Валентиниан, отправляя в рот обвалянную в меде сливу. — Ладно, пусть это будет в стотысячный раз. Речь пойдет про неугодного тебе Петрония Максимуса. Ираклию было видение, что консулом должен быть именно он.

— Ах, вот ты о чем, — промолвила Галла Плакидия.

Упорство Петрония Максимуса продолжало её удивлять. Неужели такому опытному интригану не хватает ума отступиться, когда ему ясно указали на дверь? В благородном роду Анициев Петроний Максимус считался богатым выскочкой сомнительного происхождения. Из-за этого консулом в свое время выбрали не его, а Флавия Авхения Басса из той же семьи. Видимо, самолюбие неудавшегося претендента