Власть научного знания - Нико Штер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эта ситуация точно и лаконично описана в разделе «Расизм и антисемитизм в Германии» путеводителя по Яд ва-Шем (Yad Vashem Guidebook, 1995: 13 и далее):
Расизм добавил новые, субстанциальные измерения к традиционному антисемитизму. В прошлом ненависть к евреям имела особые причины и определенные траектории развития. Ненависть, подпитываемая древнехристианскими представлениями, основывалась на отношении к евреям как к народу Израиля и народы мессии, но также как к народу, отвергшего Спасителя, Иисуса, и тем самым обрекшего себя на гонения и вечную враждебность со стороны христианского мира. Евреев полагалось держать в состоянии нищеты, рабства, деградации. Кроме того, их вечные скитания среди народов, находившихся во власти христиан, казалось, подтверждали истинность христианского учении. Позже антисемитизм усилился под давлением экономических, социальных и политических факторов. Расовый антисемитизм, связанный с неправильно истолкованным дарвинистским взглядом на общество, придал ненависти к евреям новую убедительность. Согласно теориям нацистов, опасность, возникающая при соприкосновении со злом – с развращенными евреями, проистекала не из их неправильной веры или их роли в экономики, и даже не из их склонности жить замкнутой социальной группой, а из самой их сущности, из их нечистой еврейской крови.
Разницу между расовой политикой на основании религиозных убеждений и политикой, основанной на биологическом понятии расы, можно продемонстрировать на примере событий 1941-го года в Крыму. Когда немецкие армии вторглись на территорию Польши и СССР и продвигались дальше на восток, они использовали специальные соединения, вошедшие в историю как «айнзацгруппы». Их без преувеличения можно назвать «эскадронами смерти». Они возникли в результате соглашения между Главным управлением имперской безопасности (RSHA), Верховным главнокомандованием вермахта (OKW) и Верховным командованием сухопутных войск (OKH)[77].
Когда одна из айнзацгрупп достигла Крыма, ее командиры не знали, какую мерку они должны применять к крымчакам, чтобы определить для себя, убивать их или нет. Об этих людях знали очень мало – только то, что они когда-то перебрались в Крым из южного Средиземноморья и говорили на тюркском языке. Однако считалось, что когда-то в прошлом в кровь предков этих непонятных крымчаков попало несколько капель еврейской крови. Если это так, то должны ли они считаться евреями и быть расстреляны? В Берлин был отправлен соответствующий запрос. Ответ гласил: крымчаки – евреи и должны быть расстреляны. Их расстреляли (http://www.lawofwar.org/Einsatzgruppen%20Case.htm, последнее обращение 15.03.2010).
Другая этническая группа – караимы – избежала массового уничтожения. Было отправлено несколько запросов «экспертам», и уже в другом ведомстве было принято решение, что караимы не относятся к «еврейской расе». Очевидно, госведомства испытывали потребность объяснить, почему некая этническая группа, исповедующая один из вариантов иудаизма, не была уничтожена (см. Tyaglyy, 2004: 451 и работы, которые он цитирует).
Расология как практическое знание
Науки о расе были придуманы для того, чтобы обнаружить множество различий среди рас, помимо таких признаков, как цвет кожи и телосложение, т. е. признаков, по которым мы различаем расы.
Иэн Хэкинг (Hacking, 2005:104)Сегодня расологии обычно отказывают в статусе науки, называя ее в лучшем случае псевдонаукой и тем самым изолируя ее от научного сообщества. Подобная дисквалификация теоретиков и исследователей рас и исключение их из числа ученых слишком упрощает ответ на вопрос о том, какую практически-политическую власть они фактически имели в Германии первой половины прошлого столетия и к какой власти сознательно стремились.
Главный вопрос расологии был и остается таким, как его сформулировал Макс Вебер (Weber, [1924] 1988: 488) в 1912 году в своей речи по поводу доклада «Об истории философии с точки зрения расовой теории», с которым Франц Оппенгеймер выступил на втором заседании Немецкого социологического общества в Берлине[78]: «Передаются ли по наследству определенные различия, важные с точки зрения истории, политики, культуры и истории развития, и каковы эти различия?» Далее в своих комментариях к докладу Оппенгеймера Вебер, однако, говорит именно об описанных выше спорных рамках дискуссии: заслуживают ли в принципе теории и исследовательские проекты, реализуемые в рамках расологии, того, чтобы называться «научными»?
Когда Вебер открыто высказывает сомнение в том, что «расовую проблему» можно привести к по-научному точному и удовлетворительному решению, и при этом отсылает читателя к своей собственной, не удовлетворившей его попытке, предпринятой на ограниченном исследовательском поле в рамках работы по психофизике промышленного труда (Weber, [1908–1909] 1988), с его точки зрения, получается, что доказать можно все или ничего, особенно если предпосылки расовой теории применяются к более широкому комплексу проблем, например, в общественно-историческом контексте. Ретроспективные исследования, например, попытка проанализировать случай Римской империи сквозь призму расовой теории, в еще меньшей степени, чем исследования «живых объектов», способны разрешить общий вопрос о роли наследственных предрасположенностей. Произвольность, некритичное применение гипотез и использование не проясненных понятий – вот характерные признаки современной расовой теории. Одним словом, то, что делают исследователи и теоретики расологии, есть «научное преступление» (Weber, [1924] 1988: 489). Их следует исключить из научного сообщества.
Исследователь Холокоста Михаэль Беренбаум (Berenbaum, 1993: 31) утверждает, что евгеника (изучение наследственного здоровья) при нацизме была возведена в ранг государственной политики, а так называемые науки о расе преподавались в университетах. При этом медицина, биология, история, антропология и социология были низведены до областей знания, обслуживающих «псевдонаучную» расовую теорию[79]. Всего при нацистах для изучения «расовой гигиены» было создано 33 исследовательских института, 18 профессур и четыре отдела в Имперском управлении здравоохранения[80]. Назначенный нацистами ректор Берлинского университета (после Ойгена Фишера им был ветеринар, член штурмовой группы) ввел в учебный план 25 курсов по «расологии»[81].
Заявленная научная легитимность концепции расы и ее использование в объяснении группового поведения и групповых ценностей были (и остаются до сих пор) важной предпосылкой легализации и продвижения евгеники и эвтаназии. Подобные практики, наряду с иерархическими принципами, выведенными непосредственно из дарвинской теории формирования вида, гласившей, что одни виды (и, соответственно, расы) являются высоко развитыми, а другие – де-генеративными[82], превратили практику санкционированного государством геноцида в высоко технологичное предприятие (Horowitz, 1980). В этом смысле расология в нацистской Германии была в первую очередь политической наукой и особой формой практического знания (Stehr, 1992). Сьюэлл (Sewell, 2010) возводит истоки дискурса расовой гигиены напрямую к Спенсеру, Дарвину, Геккелю и Гальтону. В Англии до первой мировой войны в евгенике главенствовала семья Дарвинов:
[Это] было практически семейное предприятие Дарвинов. Сын Чарльза Дарвина Леонард в 1911 году сменил его кузена Гальтона на посту председателя Национального общества евгеники. В том же году от Общества откололась Кэмбриджская группа. В числе ее руководящих членов было еще трое сыновей Чарльза Дарвина – Гораций, Фрэнсис и Джордж. Казначеем группы был молодой преподаватель экономики Джон Мейнард Кейнс, младший брат которого Джеффри позднее женился на внучке Дарвина Маргарет. Между тем мать Кейнса Флоранс и дочь Горация Дарвина Рут совместно заседали в комитете Кембриджского общества заботы о слабоумных, которое мы сегодня склонны воспринимать не иначе, как организацию, прикрывающую занятия той же евгеникой (Sewell, 2010: 54).
Хотя Беренбаум, как уже отмечалось ранее, называет расологию псевдонаукой, у нас есть основания не принимать его позицию.
Мы не хотим тем самым сказать, что «подлинную» науку не следует отличать аналитически от псевдонауки или что истина и миф тесно взаимосвязаны. Мы скорее полагаем, что характеристика этого исследовательского поля в категориях псевдонаучности не релевантна для нашего понимания расологии и ее влияния, более того, препятствует этому пониманию. В действительности к расологии относились как к «настоящей» науке, и таковым же было ее воздействие на внешний мир.
Как верно замечает Труцци (Truzzi, 1996: 574),
настоящая опасность […] для науки исходит скорее от догмы, чем от псевдонауки. […] есть и другие причины для того, чтобы исключить понятие псевдонауки из наших рассуждений. Пожалуй, более целесообразно и менее провокационно говорить о плохих или даже глупых теориях, не рискуя запутаться в разграничении «настоящих» и «псевдо» проблем.