Милый дедушка - Владимир Курносенко

В воскресенье Юрий болел с похмелья, но Капитолина Ивановна его не жалела. Она вообще не была жалостливой. Больных привечала, но больше так… — нравилось, как в институте делала это одна ассистентка: «Потерпи, хороший мой, сейчас, сейчас, мы тебе поможем…»

Ехали на машине в сад, копать грядки. Юрию нравилось — свои овощи в доме. Затевали еще с Борисом построить тут финскую баню, чтобы париться и пить пиво по воскресеньям. Участок выделили от больницы, Капитолина Ивановна думала отказаться, но Юрий настоял. Теперь она жалела, что послушалась.

Дети подрастали. Валечка ходила в школу, и все бы ничего, да уж очень тесно было жить. Юрию квартиру обещали, но как-то не верилось, что скоро дадут.

Тут как раз выбрали в местком, казначеем, а потом заместителем председателя. Заметили, какая она добросовестная. Теперь можно было видеть Аркадия Аркадьевича в любое время. «Все спасаете? Не жалеете себя? — улыбался он, сталкиваясь с ней в коридоре. — А я вам аппаратик новый выписал…» И наклонялся, ласкал «эр», понижая голос: аппар-р-ратик. Будто тайну сообщал. И она волновалась, и красные пятна выступали на лице.

А потом приехали подшефные из Мултанова, и местком совместно с администрацией устраивал вечер. Капитолина Ивановна, как женщина и хозяйка, произносила приветственную речь. Аркадий Аркадьевич сидел в первом ряду и смотрел на нее. Голос, ее вздрагивал, раза три она запнулась.

После вечера он, хоть и был выпивши, повез ее на своей машине и свернул по дороге куда-то не туда. Ей и хотелось «не туда», боялась только, увидят. Но по ноге уже кралась мягкая горячая рука, и Капитолина Ивановна сжала ее коленями — захлопнула капкан.

Через полгода въехали в новую трехкомнатную квартиру. Дали ее от больницы, хотя приняло участие и Юрьево начальство. Квартира была большая, но неудобная. Одна комната длинная и узкая, с окном в торце — в ней поставили телевизор и тахту, где спали Юрий с Капитолиной Ивановной, — другая, совсем маленькая, для Валечки и свекрови, а Олежек остался в проходной, и некуда было поставить его детский столик, потому что кругом двери и окна или стоит сервант. Но кое-как все, слава богу, разместились, пришли Борис с Дусей и принесли в подарок табуретку.

— Ты знаешь, кто ты? — спрашивал Борис. — Знаешь?

Вот если бы у Аркадия Аркадьевича умерла жена, думала Капитолина Ивановна, он бы взял меня к себе. У него в квартире нет таких длинных комнат и мебель чехословацкая, там нет Юрьевой матери и не приходят по субботам Борис с Дусей. Ей стало жалко себя и свою несчастную жизнь, и когда Борис с Юрием запели про своих уток, она подумала: если Юрий узнает — убьет, а свекровь наверняка уже знает, только боится, потому что квартира все-таки ее, Капитолины Ивановны, и дети тоже. Потом вспомнилось, как хотела однажды прийти к Аркадию Аркадьевичу с сыном, как тот мялся и увиливал. «Нет, с детьми не возьмет, а оставлять их с Юрием нехорошо, что люди подумают…» Да и жалко, особенно Олежека, который приходил иногда под утро и просился: мама, мне страшно, можно я с тобой.

Как-то привезли Капитолину Ивановну на «скорой» в больницу, и на столе в операционной лежала Рита, дочка Ивана Трофимыча и тети Паши. Рита была уже взрослой красивой женщиной, матерью двоих детей — живот у нее большой и дряблый. Она никого не узнавала, бредила и все звала какого-то Алексея. «Алексей… Алексей…»

На другой день прямо домой пришел Иван Трофимыч, сидел на кухне и мял кепку. Он был теперь пенсионер и слаб на слезу. Просил пособить, просил извинить его за неправильное поведение, и сколько может, сказал, не обидит. Капитолина Ивановна от слез его не шибко расстроилась, а от взятки категорически отказалась, хотя у Юрия, когда Иван Трофимыч говорил про «сколько может», было преувеличенно равнодушное лицо. «Будем стараться!» — вот и все, что могла сказать в утешение. Иван Трофимыч мешкал в коридоре, руки ходили ходуном, хотелось, видно, сказать, а может, плюнуть напоследок, но пришлось сдержаться — он был уже старый старик, а она не девочка.

Рита умерла.

Аркадий Аркадьевич хмурился, на Капитолину Ивановну не глядел. «Вот это получилась клякса!» — сказал при всех в ординаторской. Капитолина Ивановна обиделась: с кем-кем, а с Ритой она возилась как могла. Одной плазмы шесть флаконов вызвонила, сама за кровью моталась в два конца… Упрекнул!

Но все равно. В главный корпус все равно ходила. Все уже знала, бабник, врет, есть другие женщины, и все равно, все равно… Где-нибудь в больничном дворе, на тропинке, встречались случайно, стояли на виду, не касаясь, не в силах разойтись. От нее передавалось. Он тоже волновался, молчал, говорил про работу, а мимо шли сестры и улыбались, она знала, улыбались, отворачиваясь. По утрам на оперативках он шутил, ругался, протирал очки — она смотрела на пальцы, руки, слушала голос — все было настоящее, солидное, как… как в кино. Хирурги ошибались на операции — звонила. Звонила домой, вечером, ночью — сказать, трубка падала из рук от сладкой муки. Голос со сна теплый, хрипловатый, слушать, молчать, погружаться, плыть… о том, все о том же… Иногда он приходил, делал распоряжения, посылал «скорую» за завом или в клинику, и было спокойно — пока он здесь, все будет как надо, как положено.

Капитолина Ивановна немного постарела, но была еще хоть куда. На официальных банкетах — на Дне медика, к примеру, на нее обращали внимание солидные мужчины, и она видела, это приятно Аркадию Аркадьевичу. Теперь она была бессменным председателем месткома, распределяла путевки, ковры, с ней здоровались почтительно. Мать Юрия стала совсем старушкой, по дому ей помогала Валечка, а Юрий стал много пить и совершил аварию — наехал на легковую. Пострадавший лежал здесь же, в четвертой палате. Капитолина Ивановна старалась ему угодить, и все, слава богу, обошлось: суд присудил условно — один год. Заработок, конечно, снизился, но она как раз защитилась, получила первую категорию, так что ничего — бюджет выровнялся.

И как-то, входя в ординаторскую, услышала: «Да что с нее взять! Она же рептилия! Влюбленная рептилия…» Это было про нее. Имя не назвали, но поняла: про нее. И — страшное.

Доработала день и из больницы пошла к Аркадий Аркадьевичу. Жена его была в санатории, и впервые она шла к нему без уговора. Зачем они так? Ведь она никого не обижала, старалась, заведующему в прошлом году путевку в Кисловодск выбила, а они… За столом в большой комнате сидела красивая, накрашенная женщина (где-то ее видела) и пила чай с ложечки. Аркадий Аркадьевич мелко суетился в коридоре, пройти на предложил, молол что-то про однокурсницу, хотя женщина с ложечкой была моложе его лет на пятнадцать. Капитолина Ивановна извинилась за вторжение, хотела, мол, уточнить только, пойдет ли завтра машина в город или нет, а то Муромцев из шестой отяжелел, кровь нужна, и с завода уже звонили.

Дома у Олежека был день рождения, исполнилось двенадцать лет. Пришли Борис с Дусей, приволокли взрослый велосипед с рамой. Борис купил недавно тяжелый мотоцикл, велосипед стал не нужен — не пропадать же. Стол стоял накрытым, Валечка и свекровь все сделали, и было неловко, что могла забыть про день рождения сына и ничего не принесла в подарок.

Олежек сидел худой, причесанный на пробор, точь-в-точь Юрий в молодости — Бобер, и глядел на мать приветливо, не обижаясь. Привыкли — мама работает, работа у мамы самая-самая.

После третьей рюмки Юрий с Борисом запели про свои утки, и стало совсем плохо: вспомнила — под клеенкой… Захотелось спать, забыть, и еще вдруг жалко Олежека, зачем он слушает эту песню. И что тут можно было сделать, и она встала из-за стола и спустилась по лестнице вниз, к Марии Михайловне, учительнице, — попросить энциклопедию на «Р». Мария Михайловна — пожалуйста, пожалуйста, — охотно дала, потому что два года назад Капитолина Ивановна доставала для нее пирроксан.

«Рептилия — это пресмыкающееся животное. Класс рептилий включает в себя ящериц, хамелеонов, змей, черепах и крокодилов».

— Чего вы плачете? — спрашивала Мария Михайловна. — Вас обидели? Расскажите мне, может быть, я сумею помочь.

Но Капитолина Ивановна попрощалась и вышла на улицу. Солнце уже село, но краешек неба был еще красный, и Капитолина Ивановна пошла на это красное и почему-то вспомнила отца, погибшего в сорок втором под деревней Васильевкой, молодым еще, моложе, чем она сейчас. Они не хотели обозвать меня хамелеоном или крокодилом, думала Капитолина Ивановна, они хотели сказать, что я толстокожая и ничего не умею чувствовать… И стало опять обидно до слез, будто она маленькая беззащитная девочка-сирота, и захотелось под одеяло, вспоминать мать.

У подъезда стояла «скорая», наверное, кто-нибудь из соседей заболел, но знакомый шофер уже махал рукой, и она поняла — за ней. И впервые в жизни почувствовала: не хочу.