Одного поля ягода - Чарльз Диккенс

— Вы попрекаете меня моим происхождением, моим воспитанием. Так знайте же, сэр, что, несмотря ни на что, я пробил себе дорогу в жизни. У меня есть все основания считать себя выше вас, я с большим правом могу гордиться собой.

— Каким образом можно чем-то попрекать человека, когда ничего о нем не знаешь, и как можно побивать его камнями, когда их нет в руке, — такая задача под силу только учителю. Ну, теперь все?

— Нет, сэр. Если вам кажется, что этот мальчик…

— Которому, право, скоро наскучит ждать, — вежливо вставил Юджин.

— Если вам кажется, что у этого мальчика нет друзей, мистер Рэйберн, то вы ошибаетесь. Я ему друг, и вы скоро убедитесь в этом.

— А вы скоро убедитесь в том, что он ждет вас на лестнице, — повторил Юджин.

— Вы, вероятно, полагали, сэр, будто с неопытным мальчиком, у которого нет ни друзей, ни наставников, можно не церемониться. Но ваши низкие расчеты неправильны, предупреждаю вас. Вам придется иметь дело и со взрослым мужчиной. Вам придется иметь дело со мной. Я поддержу его и, если понадобится, добьюсь, что он будет отомщен. Я протяну ему руку помощи. Мое сердце открыто для него.

— Какое совпадение! И дверь тоже открыта, — сказал Юджин.

— Я презираю ваши увертки! — воскликнул учитель. — У вас хватает низости глумиться над моим низким происхождением. Вы презренный человек! Если мы приходили напрасно и все останется по-прежнему, я буду действовать так, как действовал бы, когда б считал вас своим личным врагом, хоть вы и не заслуживаете такой чести.

С этими словами он круто повернулся и вышел, шагая с нарочитой угловатостью, назло Юджину, стоявшему в спокойной, непринужденной позе, и тяжелая дверь захлопнулась за ним, словно заслонка горна, скрывая за собой его раскаленную добела ярость.

— Вот одержимый! — сказал Юджин. — Воображает, будто его матушка известна всем и каждому!

Он окликнул Мортимера Лайтвуда. Тот отошел от окна, куда деликатно удалился во время предыдущего разговора, и стал медленно ходить по комнате.

— Мои нежданные гости, кажется, утомили тебя, — сказал Юджин, закуривая вторую сигару. — Если в качестве контрпретензии (прости мне судейскую терминологию) ты захочешь пригласить к чаю леди Типпинз, я обязуюсь ухаживать за ней.

— Юджин, Юджин, Юджин! — воскликнул Мортимер, продолжая шагать взад и вперед. — Как это тяжело! И подумать только, что я мог проявить такую слепоту!

— При чем тут слепота, милый? — осведомился его невозмутимый друг.

— Ты помнишь свои слова той ночью в харчевне на берегу Темзы? сказал Лайтвуд, останавливаясь. — О чем ты спросил меня тогда? Не кажусь ли я самому себе, при мысли об этой девушке, этакой дрянной комбинацией предателя с карманным воришкой?

— Да, припоминаю, — ответил Юджин.

— Кем же ты считаешь себя теперь, когда думаешь о ней?

Прямого ответа на этот вопрос не последовало. Его друг несколько раз затянулся сигарой, а потом сказал:

— Ты ошибаешься, Мортимер. Более порядочной девушки, чем Лиззи Хэксем, нет во всем Лондоне. Нет более порядочной девушки и среди моих родных и среди твоих.

— Допустим. Что же дальше?

— А вот теперь, — сказал Юджин, с сомнением во взгляде следя за Мортимером, снова зашагавшим по комнате, — теперь ты опять заставляешь меня отгадывать загадку, перед которой я давно спасовал.

— Юджин, ты решил обольстить и бросить эту девушку?

— Разумеется, нет, друг мой!

— Ты решил жениться на ней?

— Разумеется, нет, друг мой!

— Ты решил преследовать ее?

— Друг мой! Никаких таких решений я не принимал. Я вообще не способен что-либо решать. Если бы в голове у меня вдруг возникло какое-либо решение, я изнемог бы от умственных усилий и немедленно махнул бы на него рукой.

— Ах, Юджин, Юджин!

— Мортимер, дорогой мой! Умоляю тебя, оставь этот меланхолически укоризненный тон. Я могу сказать тебе только то, что знаю, и покаяться в своем неведении относительно самого себя. Помнишь ту старинную песенку, которая почему-то считается веселой, а на деле самая мрачная из всех, какие только мне приходилось слышать?

Гоните меланхолию! *Зачем нам тосковатьИ жизнь с ее безумствомСлезами обливать!Так пойте, пойте весело.Тра-ля-тра-ля-ля-ля…

"Тра-ля-тра-ля-ля-ля" петь не стоит, мой дорогой Мортимер, тем более что эти звукосочетания довольно бессмысленны. Давай лучше споем про загадку, которая нам не по силам.

— Ты встречаешься с этой девушкой, Юджин? Значит, то, что говорили эти люди, правда?

— Я признаюсь моему почтенному и ученому другу и в том и другом.

— Так чем же это кончится? Что ты делаешь? Куда ты идешь?

— Мой дорогой Мортимер! Можно подумать, что этот учитель занес сюда заразу — ты закидал меня вопросами, как на экзамене! Тебе надо выкурить еще одну сигару для восстановления душевного равновесия. Вот возьми, прошу тебя. Прикури о мою, она еще не потухла. Та-ак! А теперь воздай мне должное и согласись, что я изо всех сил стремлюсь к самосовершенствованию и что недавние события пролили свет на нашу кухонную утварь, которую до сих пор ты видел как в тумане и потому поторопился — да, да, поторопился! осмеять. Сознавая свои недостатки, я окружил себя вещами, моральное воздействие коих способствует зарождению в человеке домовитости. Этому моральному воздействию, а также благотворному влиянию моего закадычного друга можешь спокойно препоручить меня со своими наилучшими пожеланиями.

— Ах, Юджин! — ласково проговорил Лайтвуд, остановившись перед ним, так что теперь их обоих окутывало облачко сигарного дыма. — Почему ты не хочешь ответить на мои вопросы? Чем же это кончится? Что ты делаешь? Куда ты идешь?

— Дорогой Мортимер! — сказал Юджин, разгоняя рукой дым, чтобы друг ясно видел его лицо, его открытый взгляд. — Верь мне, я ответил бы на них ни минуты не медля, если бы только мог. Но для этого мне надо снова попробовать разгадать одну мучительную загадку, на которую я давно махнул рукой. Вот она: Юджин Рэйберн. — Он похлопал себя по лбу и по груди. "Думай, голову ломай! Кто я, кто я, отгадай!" Нет! Разве отгадаешь? И пытаться нечего!

ГЛАВА VII,

в которой двое заключают дружеский договор

Расписание занятий, установленное мистером Боффи-ном и его чтецом, мистером Сайласом Веггом, претерпело изменения в связи с изменившимся образом жизни мистера Боффина, и Римская империя стала приходить теперь в упадок больше по утрам, в великолепном аристократическом особняке, а не в вечерние часы и не в "Приюте Боффина", как было заведено раньше. Впрочем, иногда, ища хотя бы ненадолго передышки от стеснительных условностей моды, мистер Боффин с наступлением темноты сам появлялся в «Приюте» и, усевшись на тот же деревянный ларь, внимал рассказу о быстро клонившихся к закату судьбах безвольных, растленных властителей мира, которые уже находились при последнем издыхании. Если бы Вегг получал меньшую мзду от своего патрона или больше подходил бы для должности чтеца, он, вероятно, считал бы посещения мистера Боффина приятными и лестными для себя. Но, будучи шарлатаном, получающим за свое шарлатанство хорошее жалованье, мистер Сайлас Вегг весь кипел от таких посещений. Это только подтверждало общее правило, что плохой слуга, у кого бы он ни находился в услужении, всегда ополчается против своего хозяина. Даже те правители, те вельможные и достопочтенные особы, которые занимают высокие посты по праву рождения и выглядят сущими ослами, даже они, все до единого, — недоверием ли, ничем не оправданным, тупой ли надменностью, — выказывают враждебность к своему хозяину. То, что верно по отношению к слуге и к господину в государственных масштабах, с полным правом можно распространить и на всех слуг и господ, какие только есть на белом свете.

Когда мистер Сайлас Вегг, наконец, получил свободный доступ в "наш дом", как он привык называть особняк, у стен которого просидел много лет под открытым небом, и когда он, наконец, убедился, насколько там все до мелочей не соответствует его прежним представлениям (чего, в сущности, и следовало ожидать), этот дальновидный и хитрый субъект, набивая себе цену и подготавливая почву для вымогательства, стал то и дело предаваться меланхолическим воспоминаниям о прошлом, словно и сам он и особняк одновременно потерпели крушение в жизни.

— Ведь это, сэр, был когда-то наш дом! — говорил Сайлас своему патрону, в грустном раздумье покачивая головой. — Ведь это, сэр, тот самый дом, откуда у меня на глазах выходили и куда входили такие знатные особы, как мисс Элизабет, маленький мистер Джордж, тетушка Джейн и дядюшка Паркер! (Все имена, разумеется, плод его досужей фантазии.) И, подумать только, чем все это кончилось! Ах, боже мой, боже мой!

Причитания мистера Вегга были исполнены такого глубокого чувства, что добрейший мистер Боффин жалел его от всего сердца и уже начинал опасаться, не причинил ли он своему чтецу непоправимого вреда покупкой этого дома.