За оградой Рублевки - Александр Проханов

В эти кромешные годы коллектив завода, как экипаж подбитого крейсера, боролся за живучесть. Старый и малый, директор и мастер, новый чистюля-менеджер и старый советский хозяйственник, собственник Бендукидзе и старый советский технократ, презирающий капитал, уралец и ленинградец, – все объединились. Так во время пожара на острове среди воды сбиваются олени и волки, куропатки и филины. Спасали завод, удерживали его на шаткой грани, не давали свалиться в пропасть. Создали невиданный для России конгломерат – Объединенные машиностроительные заводы, которым отныне предстояло сохранить российское тяжелое машиностроение.

Нагревательная печь закрыта огромными, черными створами. Дрожит, напрягается. Сквозь узкие щели просвечивают тонкие огненные полосы, словно в глухой ночи, над лесами и долами занимается рассвет. Створы медленно, с содроганием размыкаются и, алая и могучая, восходит заря. Печной зев полон дрожащего, прозрачного стекла. В шуме, в свете, в протуберанцах и вихрях жара появляется слиток. Огромное, раскаленное солнце в темных пятнах окалины, в пузырях газа, в радиации жара и света. Этот слиток сварен тут же, на Ижорах, в соседних мартенах, куда брошены ржавые бесформенные остатки убитых машин. Они распускаются, расплавляются в огненную жидкую сталь, готовые принять в себя формы, которые предложат им новое время, новый неуемный человек. Слиток, как тесто, куда добавляется множество тончайших присадок, доливаются растворы, вбрасываются металлы, засыпаются смеси. В стальной квашне взбухает огненный каравай – ижорская сталь, со своими секретами, неповторимыми качествами, всемирно известная, выдерживающая удар бронебойного снаряда, лучевой поток радиации. Идет на сотворение реактора. Слиток, подхваченный могучими железными зубьями, медленно выплывает из печи в сырое пространство цеха, озаряя все до мельчайших крупиц металла, морщины на лице мастера, оброненную на пол гайку. Этот горячий, живой алый свет наполняет твое усталое сердце радостью, ожиданием, надеждой на возрождение и чудо. Все мы, стоящие перед проплывающим слитком, – рабочие, инженер из Ирана, директор завода и я, грешный, как подсолнухи, поворачиваем головы в одну сторону. Огнепоклонники, поднимаем лица к плывущему над нами светилу.

Завод чем-то похож на меня. Мучительное десятилетие реформ напоминал кита, выброшенного из бушующего сочного океана на отмель. Без глубины, под палящими лучами высыхал, умирал и страдал. И было неясно: успеют ли набежать новые волны, наполнить обмелевший залив, чтобы кит ощутил плавниками и ластами мощь стихии, поплыл, ушел в глубину. Или ему суждено здесь исчахнуть, быть расклеванным хищными, жестокими чайками.

Завод жадно искал заказы. В отличие от других, мелкотравчатых производств, он не мог изготовлять памперсы или одноразовые шприцы. Он нуждался в огромных изделиях, созвучных его машинам, прессам, пространствам. Такие изделия дала нефтехимия. Нефтеперегонные цилиндры, башни, сосуды, огромные сферы, они чем-то напоминали ядерные реакторы. Для них нужна была такая же прочная сталь. В них протекали такие же едкие и разрушительные химические реакции. Они были столь же циклопичны. Завод строил эти сияющие параболоиды, шары, огромные серебристые самовары, кипятившие нефть, направлял на перегонные заводы Сибири. Вершиной этого производства явился «пермский сосуд», огромная бочка, склепанная и выточенная здесь, на Ижорах. Она была столь велика, напоминала космическую ракету для лунного старта. Для ее отгрузки потребовалось строительство специальной дороги, которую завод проложил от цеха к берегу Ижоры. Медленно, на множестве шасси, с трудом подлезая под контактные сети, сопровождаемая сиренами ГАИ, двигалась эта громада к берегу Ижоры. Но эти нефтяные колонны не могли загрузить завод в полную меру. Завод ждал, перебивался заказами, терпел, совершал подвиг стоицизма, сберегал технологии, сохранял коллективы, накапливал внутреннюю энергию сопротивления, ожидая большой воды, большого заказа. Такой заказ пришел из Ирана – строительство реакторов для атомной станции в Бушере.

Пресс упирается в бетонный пол могучими стальными ногами. Давит длинную малиновую болванку с усилием 12 тысяч тонн. Дрожит от напряжения, отекает железной росой, исходит стальной горячей испариной. Мнет, плющит болванку, словно мягкий пластилин. Выдавливает ее в длину, лепит черными чуткими пальцами. Наращивает, ослабляет усилия. В бесформенной малиновой жвачке смутно просматривается образ будущего сияющего вала, на котором засверкает, засвистит раскаленная турбина. Люди за диспетчерским пультом едва заметны, кажутся крохотными на фоне грандиозного слоновьего пресса. С помощью чуткой электроники отслеживают давление стальных бицепсов, переворачивают с боку на бок накаленную лепешку. Похожи на скульпторов, которые из огромной красной глыбы сотворяют будущую скульптуру. Пресс устал, устарел, принадлежит к тому поколению громадных машин, которые отработали свои сроки, выпустили на свет несчетное количество могучих изделий, и время ему уходить. Но его не отпускают с завода. Нет денег на обновление станочного парка, и механики продлевают ему жизнь. Направляют в ремонт, массируют его утомленные суставы, впрыскивают лекарства, продергивают новые чувствительные электронные нервы. На время исцеленный, ветеран снова возвращается в дело. Снова мнет и плющит громадные детали, ожидая того мгновения, когда ему на смену придет новая молодая машина, а его разрежут на части, кинут в стальное варево мартена, и из его надорванной, утомленной плоти родятся новые механизмы.

Заказ на строительство иранского реактора имеет свою историю. Еще в правление шаха в Бушере Иран заложил свою первую атомную электростанцию, предвкушая бурное развитие своей индустрии, оборонной промышленности, рывок своей уникальной иранской цивилизации. Эту станцию Ирану подрядился выполнять немецкий «Сименс». Он рыл котлованы, закладывал бетонные основания, разработал проектную документацию, создавал чертежи для будущей электростанции, используя особый немецкий тип реактора. Иранская революция смела проамериканского шаха, ожесточила Запад, ожесточила Америку. Антиамериканский, антизападный смысл этой мистической мусульманской революции вызвал со стороны атеистического прагматичного Запада волну репрессий – военных, политических, экономических. «Сименс» прервал контракт, ушел со строительства. Бросил недостроенную станцию, совершил экономическое предательство. Иранская экономика чахла от нехватки энергии. Иранские политики и экономисты искали страну, которая смогла бы помочь Ирану достроить станцию. Такой страной стала Россия.

Пренебрегая экономическим эмбарго, игнорируя американскую блокаду, русские заключили с Ираном долговременный контракт, по которому взялись завершить огромный атомный объект. Необходимо было переосмыслить первоначальный немецкий замысел. Не уничтожая сделанного, вписаться в этот долгострой. Сопрячь немецкую технологию с русской инженерной мыслью. Тысячи изделий, приборов, тончайших труб, хрупких капилляров, электронных датчиков, которые рассчитывались немцами, были заменены русскими системами, проверены нашими расчетами, нашими технологическими допусками.

Бушерская стройка неповторима. Как если б младенец был зачат в одной утробе, а потом был перенесен в другое материнское лоно, выращивался среди другого организма, омывался другой кровью, другим материнским дыханием, – так создается атомный Бушер. Иранская цивилизация, которая сегодня способна запускать космические ракеты, заниматься биотехнологиями, строить ядерные станции, предлагает миру уникальный пример, когда небесное, божественное управляет земным, человеческим, побуждает земное к совершенствованию и развитию. Русский человек, строящий ядерную станцию в Бушере, не только учит иранцев, помогает им в технических новшествах, но и учится сам. Пытается осознать этот принцип соединения небесного и земного, рациональную земную техносферу и фундаментальные представления о вечности и Божестве.

Вслед за Ираном заказы на Ижорском заводе разместил Китай. Строятся два реактора для Китая, и, глядя на их зеркальные поверхности, можно угадать отражение грандиозных свершений на берегах Янцзы и Хуанхэ. Индийские эксперты стали часто бывать на заводе. Присматриваться к тому, как идет строительство гигантских изделий. Следят за сроками, за качеством работ. Возможно, в ближайшее время последуют и индусские заказы.

Россия, создавая эти реакторы, помогает соседям войти в число индустриально развитых стран. Соседи, размещая на Ижорах свои заказы, помогают России удержаться на уровне развитых индустриальных стран.

Карусельный станок похож на непомерных размеров гончарный круг, на котором вращается колоссальный черно-ржавый сосуд. Его стенки напоминают шершавую кору древнего библейского дуба. Сто человек, взявшись за руки, смогут обхватить этот морщинистый древний ствол. Резец касается черной коросты, обжигает ее зеркальной вспышкой. Протачивает длинный бесконечный надрез. Вещество, еще секунду назад черное и шершавое, начинает искриться, драгоценно мерцать. На землю падает раскаленная, синяя от перегрева кудрявая стружка. На это мерное вращение хочется смотреть без конца. Созерцать, как очищается утомленная поверхность металла, с него соскабливаются, срезаются все накипи, раковины, дефекты покрытия – и возникает безупречная сияющая зеркальность. Так с души, утомленной в сомнениях и неверии, в едком разлагающем нигилизме, сходит накипь разочарования и неверия. И опять начинает сиять немеркнущий смысл.