Храм Согласия - Вацлав Михальский

На прогулку Мария взяла с собой морской цейсовский бинокль – единственную вещь, оставшуюся у нее от адмирала дяди Паши, бинокль с серебряной монограммой на корпусе S.P. Она и раньше хотела показать бинокль мсье Пиккару, да все как-то забывала об этом самым странным образом, может быть, потому, что подсознательно не хотела тревожить всуе память о своей первой любви.

Приостановив Фридриха, она сняла с плеча бинокль, вынула его из кожаного футляра и поднесла к глазам. Невооруженным взглядом она не различала кромки горизонта, отделяющей серое море от серого неба, а сейчас разглядела и линию горизонта, и фелюгу под черным парусом, медленно скользящую между морем и небом. Обведя неторопливым взглядом всю округу, Мария обернулась к спутнику, подъехавшему к ней на расстояние вытянутой руки.

– Хотите взглянуть?

Мсье Пиккар взял протянутый ему бинокль. Впервые за много месяцев их руки соприкоснулись.

– Еще чуть-чуть, и я разгляжу Францию…

– Франция ближе, – усмехнулась Мария, – а мне Россию не разглядеть…

– Хорошая штука. – Возвращая бинокль, мсье Пиккар теперь уже намеренно коснулся ладони Марии, но не получил ответного знака.

– Бинокль – это единственное, что осталось мне на память о наших… Но и для вас он совсем не чужой, видите монограмму? А теперь загляните внутрь футляра. Серж Пиккар.

– Ну и что? – В голосе знаменитого археолога прозвучало недоумение.

– Но этот Серж наверняка из вашего рода. Я только это имела в виду, только совпадение имени и фамилии.

– Нет. Просто однофамилец. Я слышал о них – они всё больше военные моряки, – безучастно сказал мсье Пиккар.

– Точно. Бинокль был куплен у какого-то француза в 1920 году в Севастополе.

– Я уезжаю, – внезапно сказал мсье Пиккар.

– И далеко?

– Куда пошлют. – Мсье вытащил из нагрудного кармана френча сложенный вдвое листок и протянул Марии.

Повернувшись спиной к ветру, она прочла:

“Я свободный француз. Я верю в Бога и будущее моей родины. Я принадлежу сам себе. У меня лишь одна цель – продолжить борьбу за освобождение моей страны.

Я понимаю и твердо верю, что эта война – испытание для народов всего мира. Будущее каждой нации будет зависеть от роли, которую она сыграет в этой войне.

Я торжественно заявляю, что не связан ни с какой политической партией и ни с каким политиком.

У меня лишь одна цель – освободить Францию.

Генерал де Голль”.

– Таких листовок полно в Марселе, – обернулась Мария к своему спутнику.

– Таких вряд ли… Взгляните на обороте.

На обороте листовки была не факсимильная, а живая подпись генерала де Голля. Это Мария поняла сразу.

– И что? – спросила она с явным интересом.

– Он призвал многих. Я – один из них, – горделиво отвечал мсье Пиккар, глядя прямо в глаза Марии умными глазами много повидавшего человека, принявшего бесповоротное решение.

– Поздравляю! Я рада за вас… А меня из России не призовут…

Всадники молча спустились в долину, а там и к самой кромке песчаного берега с кое-где выступающими в море ноздреватыми скалами. Здесь, у скал, от шумно разбивающихся о них волн особенно остро пахло морем. Мария обожала этот запах. Море было почти спокойное, бесконечное, серое. “Море было большое”, – невольно в который раз вспомнила она слова маленького гимназиста из записных книжек Чехова. “Море было большое”, – так описал свое первое впечатление о встрече с морем восьмилетний мальчик, и добавить тут действительно нечего.

Лошади тяжело ступали по мокрому песку, и всадники не торопили их. Проехали мимо одной скалы, мимо второй, третьей, а у четвертой Мария придержала своего Фридриха. Ей показалось, что скала эта точь-в-точь как та, с вершины которой в раннем девичестве кинулась она вниз головой, едва успев перекреститься перед неминуемой гибелью.

Она вспомнила, как бежала из форта Джебель-Кебир после представления “Трех сестер”, после того как в чужой мизансцене кинулась на шею адмиралу дяде Паше и горячо, торопливо стала покрывать поцелуями его лицо, шею, руки… Аплодисменты и восторженный гвалт зала почудились тогда Машеньке хохотом над ее выходкой. Прожектор, направленный на авансцену, слепил глаза, и зал казался ей черной шевелящейся дырой, исторгающей дикий гогот… Все смеялись над ней! Все ее презирали, казалось ей. Как она посмела?! Отчего кинулась вдруг на шею женатому человеку? Какое бесстыдство! Какое обезьянье бесстыдство – целовать женатого человека… при его жене Дарье Владимировне, лицо которой стало все в пятнах и глаза косили от позора… Какая неземная сила вдруг вытолкнула ее, Марию, из-за кулис в чужую мизансцену и бросила в объятия молодого адмирала в роли Вершинина? Но что было, то было – вытолкнула, бросила. Как бежала она потом из форта к морю – лишь бы убежать от позора, убежать навсегда!

Когда это было? И было ли? Было, но будто бы в тридевятом царстве, в тридесятом государстве и не с ней, Марией, а с какой-то другой девочкой, задохнувшейся от любви и стыда… Спасибо Николь…

– Как там Николь? – спросил мсье Пиккар, когда Мария тронула Фридриха в дальнейший путь. Мсье не отличался толстокожестью, и было еще достаточно светло, чтобы он смог прочесть на лице Марии и смятение, и забытую боль, и благодарность Господу Богу за то, что тот ниспослал ей спасение.

– Николь… – окончательно возвращаясь из прошлого, Мария слегка поторопила поводьями Фридриха Барбароссу. – Николь? Не знаю. Прежней Николь нет. Она сделалась маленькой, высохшей старушкой с потухшими глазами. Теперь единственная ее отрада – уход за могилой Шарля.

Всадники повернули от моря, и по сухому песку кони пошли веселей.

– Возле старого марсельского кладбища мы купили дом с большим садом. Там она и живет с Клодин. Старинный дом за высоченным каменным забором, а вокруг дома большой запущенный сад. К весне придется нанимать садовника.

– Шарля убили, тут никаких сомнений, – сказал мсье Пиккар.

– Почему вы так уверены?

– Я слышал, он ездил к маршалу Петену с прошением об отставке.

– И вы хотите сказать…

– Безусловно.

– Неужели ма… – Мария осеклась на полуслове.

– Необязательно сам, приказать мог кто-то и из его ближайшего окружения. Разумеется, рассчитывая на понимание маршала.

– Но почему?

– Мари, для вас это странный вопрос, хотя я уверен, что искренний. Человек, подавший прошение об отставке сам по себе, а не по договоренности с начальством, автоматически теряет доверие, а значит, и защитный иммунитет. Такой своевольный человек становится опасен. А вот почему решился подать прошение сам генерал Шарль – это поистине удивительно! Он ведь слишком хорошо знал правила игры, тем более в военное время.

– Генерал Шарль был ближайшим сподвижником Петена. Они вместе прошли Верден!

– Ну и что? Де Голль тоже прошел Верден, да еще личным помощником Петена – ближе не бывает. И что?! Разве это сейчас помешало Петену заочно приговорить генерала де Голля к смертной казни?

– Да, – согласилась Мария после долгой паузы, – это еще одна ошибка старика. Очень грубая…

– А война, вообще говоря, грубая работа… Без особого выбора: жизнь или смерть, победа или поражение… Тут даже до таких философских премудростей, как “дважды два – четыре”, и то не доходит дело.

Едва ли не целый час они ехали молча. Ни Мария, ни Серж Пиккар не испытывали при этом тягостной неловкости, напротив, им было очень легко и приятно молчать друг с другом.

“Почему я все-таки не вышла за него замуж? – с симпатией взглянув на мсье Пиккара, подумала Мария. – Он и умен, и талантлив, и честен, и смел, и щедр… И мне было с ним хорошо… Значит, что-то не сошлось на небесах, браки совершаются именно там. А может, я не могла забыть дядю Пашу, пока вдруг не свалился с небес Антуан? Интересно, удастся ли ему стать летчиком в армии де Голля?”

В набегавших сумерках короткого зимнего дня на дальнем холме вдруг почудились Марии приземистые очертания форта Джебель-Кебир. Словно воочию увидела она убранный цветами и травами, заполненный зрителями огромный крепостной ров… Помнится, были среди зрителей того спектакля и ее крестный отец адмирал Герасимов, Царство ему Небесное, и маршал Петен, и губернаторша Николь…

Вспыхнули направленные сверху на сцену снятые с кораблей прожекторы, пошел занавес… И вот они “Три сестры”: “Ольга в синем форменном платье учительницы женской гимназии все время поправляет ученические тетрадки, стоя и на ходу; Маша в черном платье со шляпкой на коленях сидит и читает книжку; Ирина в белом платье стоит задумавшись”. Она – младшая из сестер Ирина в белом платье, которое так жмет в проймах, – вот они, чеховские три сестры, под небом Африки…

Пока подъезжали к дальнему холму, очертания форта Джебель-Кебир на его вершине как бы растворились в быстро темнеющем воздухе на границе дня и ночи, такой резкой, такой стремительной в Северной Африке. Скоро выбрались на белую известняковую дорогу, призрачно отсвечивающую в уже полной ночи с первыми звездами, мелькающими в прогалинах легких, текучих облаков.