Книга Джо - Джонатан Троппер

— Я пошел домой, — устало говорит он.

Он отворачивается и уходит, я смотрю ему вслед, бесконечно ненавидя себя, и размышляю о том, что в какой-то момент самый распоследний козел всегда понимает, что он таки козел. Просто сделать с этим уже ничего нельзя.

Я поворачиваюсь к Уэйну, облокотившемуся о витрину бара: он выглядит ужасно осунувшимся и потрепанным.

— Ты готов идти домой? — спрашиваю я.

— Не-а. Все только начинается, — говорит он с улыбкой, отступает от стены, и его немедленно выворачивает на мостовую.

Глава 14

Трезветь лучше постепенно, как аквалангисту всплывать с большой глубины: надо периодически останавливаться, чтобы привыкнуть к смене давлений. Получивший по роже такой роскоши лишен: он разом впечатывается в стенку трезвости, и ох как же это больно, когда вот так, по-садистски, наводят резкий фокус на свежие раны и синяки. Зато есть в этом и свои плюсы: теперь я чувствую себя в состоянии сесть за руль и отвезти Уэйна и себя домой, что я и проделываю с великой осторожностью, живо представив себе, с какой счастливой крысиной улыбкой Мыш выпишет мне штраф за вождение в нетрезвом виде, уже предвкушая, как будет на следующий вечер расписывать этот эпизод за пивом своим дружкам, приплетая всякие героические подробности.

В горле чувствуется какая-то сдавленность, какой-то теплый комок стоит на стыке груди и пищевода, и я понимаю, что все это время сдерживаю слезы. То ли я все еще отхожу от неожиданного нападения Шона, то ли со мной происходит что-то более значительное.

Уэйн откидывается на сиденье, на его изможденном лице застыла усталая, довольная улыбка.

— Скажи, весело было!

— Рад, что мое публичное избиение доставило тебе удовольствие.

— Ну, все же обошлось, — говорит Уэйн.

— А ты, прости, лицо мое видел? — С этими словами я поворачиваю зеркальце заднего вида и тщательно рассматриваю себя. У меня разбит левый висок, в который засветил Шон, и кожа вокруг раны распухла и побагровела. В какой-то момент во время схватки у меня пошла носом кровь, и теперь на верхней губе красуется запекшаяся корка, и ощущение такое, как будто губу намертво приварили к ноздрям. Еще один синяк назревает справа над челюстью, чуть ниже правого уха, кроме того, всякий раз, как я закрываю или открываю рот, раздается подозрительный хруст.

— Ты легко отделался, — отмахивается Уэйн. — Если бы Брэд не вмешался, пришлось бы твои жизненно важные органы из-под столов выгребать.

— Боже, — говорю я, — даже не знаю, как бы ты выдержал столько веселья в один вечер!

Уэйн смеется и, закрыв глаза, приваливается к окну:

— А все-таки круто он за тебя вступился.

— Это точно, — говорю я негромко и чувствую, что горячий шар у меня в горле вот-вот разорвется. — А что такое с Шоном?

С Шоном, как объяснил Уэйн, было вот что. Лето после окончания школы Шон провел так же, как и все его дружки-спортсмены, — целыми днями играл в парках в баскетбол, а по вечерам напивался и дебоширил как мог. В это время он встречался с Сюзи Кармайкл, фанаткой «Кугуаров», прелести которой прославились в определенных кругах и были тщательно описаны и зарисованы на стенах мужского туалета. Однажды вечером, выпив бессчетное количество кружек пива, Шон вез Сюзи к водопаду, чтобы поразвлечься с ней в машине, но промахнулся мимо поворота и врезался в огромный дуб, росший у дороги. Учитывая объем выпитого и то, что все его мысли были о сексе, ехал он, скорее всего, очень быстро. Во всяком случае, достаточно быстро, чтобы легендарное тело Сюзи превратилось в лепешку и она погибла на месте. Основной удар пришелся на нее, потому что в последний момент Шон инстинктивно увернулся от дерева.

Шон отделался синяками, порезами, парочкой треснувших ребер и переломом обеих ног, навсегда поставив крест на не успевшей начаться баскетбольной карьере в колледже. Благодаря покровительству шерифа Мьюзера удалось снять обвинение в вождении в пьяном виде, а темные связи отца помогли заглушить протесты убитых горем родителей Сюзи. В течение какого-то времени в городке только об этом и судачили, но, подобно любому скандалу в маленьком городе, отбушевав свой срок, он отошел на второй план и постепенно слился с пестрым фоном местных легенд. Без баскетбола смысла в продолжении учебы Шон не видел и предпочел остаться в Буш-Фолс, продолжая укреплять репутацию пьяного дебошира. Он занялся отцовским бизнесом по сносу зданий, где наконец нашел себя, потому что всегда питал склонность ко всякого рода разрушениям. Однажды вечером, выпивая в «Тайм-ауте», ветеран «Кугуаров» по имени Билл Татл, игравший за пару лет до Шона, совершил катастрофический просчет, заявив, что именно команда Шона в выпускном классе ответственна за то, что «Кугуары» утратили чемпионский титул. Шона оттаскивали от него вчетвером, и когда это в конце концов удалось, у Татла был уже проломлен череп. Административного ресурса на Шона у шерифа уже не оставалось, и в итоге тот отсидел семь месяцев из присужденных ему трех лет за нанесение телесных повреждений.

— Он утверждает, что в тюрьме обрел Иисуса, — продолжает с усмешкой Уэйн. — Иисус, очевидно, проповедовал бодибилдинг, потому что из тюрьмы Шон вышел еще здоровее и еще злее. С тех пор прошло пять лет, за это время у него случались стычки с законом, но он по-прежнему остается кугуаровцем, поэтому ему что хочешь сходит с рук, даже убийство.

— Надеюсь, это фигура речи, — говорю я, округляя брови. — Насчет убийства.

— Да, но только отчасти.

— Очень мило.

— Считай, ты уже труп! — согласно кивает Уэйн. — Но это все неинтересно. Ты с Карли уже повидался?

Я удивленно взглядываю на него, но он сидит с прикрытыми глазами, не меняя выражения лица.

— Ты это к чему?

— Это я тему сменил.

— А-а.

— Почему бы не позвонить ей? — говорит Уэйн. — Она уже наверняка слышала про твой приезд.

— Ну, раз уж остальные встречи со старыми знакомыми проходят так гладко…

— Я тебя пока не бил, — говорит Уэйн, открывая глаза. — Поверни-ка вот тут, на Оверлук.

— Зачем?

— Сейчас покажу.

Я поворачиваю, проезжаю полквартала, и тут Уэйн велит остановиться.

— Вот здесь она теперь живет, — произносит он негромко, указывая из окна на небольшой домик в тюдорианском стиле.

— Вот как, — говорю я ровным голосом.

— У нее теперь своя газета.

— Я знаю.

— Она развелась.

Меня как будто подбросило.

— Она была замужем?

Уэйн мрачно кивает:

— За страшным козлом. Какой-то приезжий. Он ее избивал.

— Не может быть. — Все мои попытки изобразить равнодушие рассыпались в прах. Меня словно ударили под дых кулаком. — Она бы не стала такое терпеть!

— Ну, в первый раз стерпела. А во второй загремела в больницу.

— Черт возьми, — тихо говорю я и чувствую, что сейчас заплачу.

— Не то слово, — говорит Уэйн.

И тут до меня доходит.

— Так вы общаетесь?

— Да.

— Значит, она знала, что ты собирался ко мне зайти?

— Она и сама собиралась. Видимо, передумала.

Он поворачивается ко мне:

— Наверное, это к лучшему, судя по тому, чем обернулся вечер.

— А как она… ко мне относится? — нерешительно спрашиваю я.

— Вот тут ничего не могу сказать, — говорит он, снова закрывая глаза. — Знаешь, отвез бы ты меня домой, а то я что-то вырубаюсь.

Я еще некоторое время смотрю на дом Карли. Тот факт, что она там, что нас разделяют всего несколько метров и каменная кладка дома, внушает мне какое-то беспокойство. В доме темно, только в одном окне на втором этаже из-за занавески пробивается слабый свет. Окно ее спальни. Она свернулась калачиком на кровати и читает книжку, а может, смотрит телевизор. Какую передачу? «60 минут»? Новости? Или что-нибудь легкое: повтор «Лета наших надежд» или «Сайнфелда»? Интересно, какая она теперь. Я медленно трогаюсь и, развернувшись, возвращаюсь на ту дорогу, по которой мы приехали.

За несколько кварталов до дома Уэйна я замечаю, что его дыхание стало каким-то неровным, и, повернувшись, обнаруживаю, что он уставился в окно и беззвучно плачет. Я неловко отворачиваюсь и смотрю на дорогу. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но из горла вырываются только страдальческие всхлипы, сотрясающие все его хрупкое тело, и он не пытается утереть неожиданно обильные слезы, медленно скатывающиеся по лицу.

— Ну, ну, все будет хорошо, — беспомощно говорю я и похлопываю его костлявую руку, — все будет хорошо.

Прекрасная фраза, особенно когда ясно, что ничего хорошего не будет. В мелькающем отблеске светофоров я вижу искаженное горем лицо Уэйна, измученные глаза за потоками слез, грустное лицо маленького мальчика. Некоторое время мы просто ездим по темным тихим улицам города, не обращая внимания на знаки, до тех пор, пока его рыдания не начинают понемногу затихать.