Оперные тайны - Любовь Юрьевна Казарновская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не повезло мне и с Марией, которую я пела в спектакле Мариинского театра на оперном фестивале в известном финском городе Савонлинна. Тогда, летом 1997 года, дирижировавшего спектаклем Валерия Гергиева заранее предупредили: ожидается сильная гроза, надо сократить антракты. Сцена же там была закрыта специальным брезентом только частично, а оркестранты и вовсе сидели под вольным небом…
Мы спели два акта – и над парусиновыми покрытиями загудел настоящий шторм. Ветер всё усиливался, отверзлись финские небесные хляби – стали падать первые, очень крупные капли дождя. Первые скрипки сорвались с мест со своими уникальными инструментами, что понятно: певец в худшем случае простудится, но выздоровеет. А намокший и рассохшийся инструмент уже не спасти…
Дождь между тем просто на глазах превратился в какой-то всемирный потоп. И вот представьте только себе такую картинку: «мёртвый» Андрей тихонечко так ползёт через громадные лужи, а когда вслед за дождём начался град, за ним, подобрав платье, последовала и я! До конца спектакля оставалось не больше десяти минут, но оркестр к этому моменту давно разбежался… Это был первый и последний в моей биографии случай, когда я не допела спектакль!
С музыкой Чайковского связан и ещё один смешной случай. Лондон. Королевская опера «Ковент-Гарден». Мариинский театр, тогда еще Кировский, исполняет «Евгения Онегина» под управлением Юрия Темирканова. Финал первой картины. На сцене – Ларина и Няня, и Ларина должна спеть: «А, вот и вы! Куда же делась Таня?»
А Ларина тут ошиблась и вместо одной своей реплики – «А, вот и вы! Куда же делась Таня?» – два раза спела совсем другую, уже прозвучавшую до этого и обращённую к Ольге: «Ну ты, моя вострушка, Весёлая и резвая ты пташка!» Это Няня-то – весёлая и резвая пташка…
И я из кулисы вижу, как Няню прямо на сцене начинает душить гомерический хохот! До Лариной доходит, что она спела что-то явное не то, она вопросительно смотрит на Темирканова… а тот от безысходности начинает дирижировать в два раза быстрее, и вместо Чайковского зазвучало нечто совсем уж «китайское»…
Онегин смотрит на меня и говорит: «Не могу выходить, меня просто распирает от смеха…» Я отвернулась, из последних сил сделала абсолютно каменное лицо и говорю ему: «Пошли!» Как-то выкрутились – возможно, нас спасло и то, что в зале было очень мало людей, знавших в тонкостях что такое «Евгений Онегин» Чайковского.
И в какой-то мере утешает то, что в «Онегиных» Мариинского театра бывало и похуже. Замечательный певец и артист Сергей Левик пишет в своих воспоминаниях о том, как однажды – было это в 1920-е годы! – под тяжестью двух очень дородных певиц пол на сцене на реплике Няни: «Так, видно, Бог велел…» не выдержал и провалился…
Моцарт навсегда
Меня иногда спрашивают, когда я познакомилась с музыкой Моцарта. Странный вопрос. С точно таким же успехом можно спросить, когда я познакомилась со светом солнца, сиянием звёзд, чистым горным или морским воздухом, ключевой водой… Ну, словом, со всем, что составляет суть и красоту этого мира. И Моцарт так же неотъемлем от него. Лев Николаевич Толстой как-то сказал: «Вся эта цивилизация, пускай она пропадёт к чертовой матери, только… музыку жалко!..» Это о Моцарте. О дуэте Дон Жуана и Церлины.
И мне иногда кажется, что любимейший и обожаемый мною Моцарт был со мною всегда. И я, и мои сверстники, как и сверстники Пушкина, могли бы сказать о себе: «Мы все учились понемногу, / Чему-нибудь и как-нибудь…» В том числе и музыке. В детские годы мне случилось немало поездить по белу свету: отца всё время перебрасывали в разные гарнизоны, города и веси – от Потсдама до Еревана, от Новосибирска до Будапешта.
И где бы мы ни жили, мама мне сразу брала либо частного педагога, либо я сама бежала в какую-нибудь музыкальную школу – а их в крупных городах было немало – и начинала заниматься на фортепиано. И конечно, было много, очень много Моцарта, в которого я была просто влюблена. С пяти лет! Играла все детские пьески, все песни – сама себе аккомпанировала и пела…
Едина в трёх действующих лицах
А знакомство всерьёз, на профессиональном уровне, началось, когда я училась на втором курсе в Московской консерватории. Лучших из нас в ту пору – в отличие от сегодняшних студентов! – «выбрасывали» в оперную студию. А там были два замечательных дирижёра: Евгений Яковлевич Рацер и Виталий Витальевич Катаев, с которым я спела потом, кстати, и «Человеческий голос», и «Иоланту».
И вот они мне сказали: «Казарновская, а не попробовать ли тебе спеть Керубино? Ты стройная – сойдёшь за мальчика! И вокально тебе это по зубам». Конечно, я этого хотела! Училась я тогда у Ирины Константиновны Архиповой, которая сказала: «Замечательно. Я благословляю. Делай Керубино!» И я спела, было это рядом с Большим театром, на сцене тогда Центрального детского, а сегодня Молодёжного театра – он был тогда площадкой оперной студии.
Вольфганг-Амадей Моцарт.
Портрет кисти Иоганна-Георга Эдлингера. 1790
Дальше – больше. На следующий год Рацер продолжил: «Вот ты так хорошо спела Керубино, теперь давай-ка Сюзанну попробуем». Я согласилась и спела на третьем курсе Сюзанну.
И, наконец, на четвёртом курсе уже Катаев как бы между прочим предложил: «Так, будем к графине подбираться». – «Согласна, Виталий Витальевич, – сказала я, – только можно будет спеть арию “Dove sono?”» Это вторая ария графини, которую в оперных студиях обычно купируют из-за трудности. Она ведь вся написана на переходных нотах, которые обычно молодым певицам «держать» очень тяжело. Он согласился: «Хорошо, делаем с арией». И вот на четвёртом курсе вместе с Иолантой и Татьяной я впервые спела графиню. Ею и завершился мой путь в оперной студии – это был мой первый настоящий Моцарт. И больше ни в одной из опер сразу трёх персонажей мне петь не доводилось!
А когда я пришла в Театр имени Станиславского и Немировича-Данченко, ни одной оперы Моцарта на его сцене не шло. Я очень хотела ввестись на роль графини Виоланты Онести в «Мнимой садовнице», «La finta giadiniera» – это был совершенно потрясающий спектакль, поставленный в 1978 году Михаилом Дотлибовым. Но наш
