Оперные тайны - Любовь Юрьевна Казарновская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
То было раннею весной,
Трава едва всходила,
Ручьи текли, не парил зной,
И зелень рощ сквозила;
Труба пастушья поутру
Ещё не пела звонко,
И в завитках ещё в бору
Был папоротник тонкий.
То было раннею весной,
В тени берёз то было,
Когда с улыбкой предо мной
Ты очи опустила.
То на любовь мою в ответ
Ты опустила вежды —
О жизнь! о лес! о солнца свет!
О юность! о надежды!
И плакал я перед тобой,
На лик твой глядя милый, —
Tо было раннею весной,
В тени берёз то было!
То было в утро наших лет —
О счастие! о слёзы!
О лес! о жизнь! о солнца свет!
О свежий дух берёзы!
Какое уж тут описание природы? Это было… было. Наши слёзы и любовь, наша юность, надежды… Я всё помню!
Говорят: дьявол – в деталях. А Бог? Он даже не в деталях, а в тончайших нюансах, оттенках чувств, из которых, как в этом романсе, скрыты две человеческие трагедии, две сломанные жизни. И Пётр Ильич Чайковский эти таящиеся в стихах смыслы раскрыл.
Жаль только, что с пушкинской «телеги жизни» на всё увеличивающейся скорости мы – как в набирающем ход поезде-экспрессе – неизбежно теряем способность видеть и слышать их. Мог ли Чайковский, мечтая о слушателе грядущих времён, предвидеть такое? Едва ли…
Как я единственным раз в жизни не допела спектакль
У Чайковского есть две роли, которые я пела сравнительно недолго и отношения, с которыми – по разным причинам – просто не сложились. Одна – это Оксана в «Черевичках». Иоаким Шароев поставил этот спектакль совсем незадолго до моего перехода в Мариинский театр. Он объяснял, что опера эта в театре Станиславского и Немировича-Данченко никогда не шла, были превосходные составы на любую роль: Виталий Таращенко, Валентина Щербинина, Юлия Абакумовская, Лидия Захаренко, Леонид Зимненко, Владимир Маторин. А Оксаны – Лидия Черных и я.
Эта опера Петра Ильича, по чести сказать, не относится к моим любимым. Гоголевский колорит, гоголевский юмор получился у него не таким ярким, не таким броским, не таким смачным, как в более поздней «Ночи перед Рождеством» Римского-Корсакова, для которого – в отличие от Петра Ильича – сказочные сюжеты были, что называется, родной стихией.
Его значительно более сочная по колориту опера была написана уже после «Черевичек»: Римский, полагая их слабым произведением, не считал тем не менее возможным из уважения к Чайковскому при его жизни использовать тот же сюжет. Очень любопытно, что Римский-Корсаков писал свою оперу в те же самые месяцы, когда в Италии из-за одного и того же сюжета «Богемы» в пух и прах разругались Пуччини и Леонкавалло…
В «Черевичках» есть великолепные куски, а есть и просто откровенно проходные. Вдобавок партия Оксаны у Петра Ильича написана очень неудобно. Ария «Где ты, неня, погляди-ка / С того света в щёлку / На свою детинку, Родимую дочку» трудна до безумия. Я до сих пор отлично помню, как долго с ней мучилась, как долго её впевала… Она вся написана на переходных нотах – фа-диез соль, фа-диез соль, – а после этого надо выходить на верхние ноты…
Да и сам характер Оксаны у Чайковского получился довольно ходульным. Она у него не такая «звонкая» яркая, самобытная, щирая, говоря по-украински, как у Римского. И особенно она невыгодно смотрится, «провисает», особенно на фоне Татьяны, Иоланты и Лизы.
Но спектакль у нас вышел очень красочным и ярким. Владимир Маркович Кожухарь был украинцем и просто «купался» в этой родной для него тематике. И как интересно было с ним работать! Он не скупился на шутки-прибаутки: мол, здесь можно и «хэкнуть», а тут – просто в пляс пуститься. У Шароева, пожалуй, это был один из лучших спектаклей, он имел большой успех.
У любого артиста есть роли везучие и невезучие. Невезучей для меня оказалась Мария в «Мазепе». Хорошо помню – хотя иногда мне кажется, что всё это надо поскорее забыть! – спектакль-копродукция Брегенцского фестиваля и оперы Амстердама. Она собрала очень сильный, я бы даже сказала – фантастический певческий состав: Сергей Лейферкус, Владимир Атлантов, Анатолий Кочерга, Лариса Дядькова…
Та постановка была поистине одной из самых неприятно-раздражающих на моём творческом веку. Многие вспоминают, что Кочубею в сцене казни голову не отрубал палач, а… отрезал трамвай как Берлиозу в романе Булгакова. Под номером, кажется, четыре.
Что же касается моей героини, Марии, то она для постановщика спектакля Ричарда Джоунса была этаким клубком змей, скопищем всех возможных пороков. Я спросила, почему, откуда вы это взяли? Он ответил, что тогда интриги не будет. Ведь из-за Марии начался весь этот сыр-бор, именно она заварила всю эту кашу. Она сама становится жертвой своего характера, она спровоцировала Мазепу, из-за неё погибает отец и сходит с ума мать. Она – эгоистка-злодейка.
Любовь Казарновская в роли Оксаны в опере «Черевички.
Я даже переспросила: вы всё это и вправду услышали у Чайковского? А как же тогда быть с гениальными лирическими линиями, которые читаются и у Чайковского, и у Пушкина? Получила ответ: «Вашу русскую классику надо с “придумками” ставить и оживлять. Иначе это никому не интересно!»
Пытаясь его разубедить, я рассказывала, что Мария – абсолютно чистый и светлый человек, павший жертвой подлого интригана, провокатора, предателя… А по концепции режиссёра именно Мария была причиной всех несчастий. Он настаивал на том, что это её животная натура спровоцировала все обрушившиеся на её семью беды. И в спектакль были специально введены живые свиньи – их тренировали для того, чтобы зритель в полной мере ощутил свинский характер человеческой натуры.
В амстердамском варианте спектакля, кстати, свиньи и голуби были во множественном числе, и
