Россия и Европа- т.2 - Александр Янов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Проблема
«самоисправления» какбыто
ни было, то, что мы сейчас услышали от Ключевского, важно<не менее, чем гипотеза Крижанича. Хотя бы потому, что печать московитского бесплодия лежала не только на отчаянных — и пустячных, как всегда на поверку оказывалось, — метаниях правительства, но и на мятежных народных движениях XVII века. Все три главных московитских бунта — Соляной, Медный и Стрелецкий — были начисто лишены политической конструктивности. Иначе говоря, они не только ничего не могли изменить в сложившемся порядке вещей, но и не требовали никаких коренных изменений.
М.В. Назаров. Тайна России, М., 1999, с. 188. Там же, с. 517.
б. О. Ключевский. Цит. соч., т. 3, с.296.
Добивались отмены налога на соль или медных денег или казни особенно ненавистных бояр, грабили богатые дома, разносили купеческие лавки — и тяжело утихомиривались этой кровью и грабежом, выпустив мятежный пар и подав власти очередной сигнал о неблагополучии.
Между тем XVII век был «бунташным» во всей Европе. В том же 1648-м, что принёс Соляной бунт в Москве, английский народ разогнал в Лондоне Долгий парламент и образовал Верховный трибунал для суда над Карлом Стюартом. И 30 января следующего года король как «тиран, изменник, убийца и враг государства» сложил голову на плахе. В Париже никакой революции в том году не получилось, народное волнение вылилось лишь, как и в Москве, в мятеж, в знаменитую Фронду. Но ведь и Фронда выдвинула программу «самоисправления», потребовав свободного обсуждения всех королевских эдиктов, вводивших новые налоги, и прекращения незаконных арестов.
Так сравнимо ли это, спрашивается, с московскими событиями, где мятежники удовлетворились отменой пошлины и убийством ответственного за неё дьяка? Бунтующий стрелецкий гарнизон был хозяином положения в Москве летом 1682 года, т.е. добился того, чего не смогли добиться ни Болотников, ни Разин, — и что же? Какие «средства самоисправления» он предложил? Что совершил, когда «кремлевский дворец превратился в большой сарай и по нему бегали и шарили одурелые стрельцы, отыскивая Нарышкиных, а потом буйствовали по всей Москве, пропивая добычу, взятую из богатых боярских и дворянских домов»?42
В том-то и дело, что никаких требований реконструкции общества и хозяйства все эти бунты не предлагали, ничего по части «самоисправления». И оттого при всём своём размахе и пролитой крови остались в истории лишь печальным памятником общественного неустройства и политического бесплодия, которым, словно проказой, поражены были не только верхние классы Московии, но и их антиподы. Почему? Откуда эта разница с Европой?
Я думаю, ответ очевиден: «особый путь» остановил движение мысли, лишил Московию общепринятой тогда в Европе политичес-
й7 Там же, т. 4., с. 9-10.
кой оппозиции, способной предложить «средства самоисправления» и хотя бы попытаться их отстоять.
В принципе понятно почему. Политический потенциал боярской оппозиции окончательно исчерпал себя в Смутное время, а для того чтобы появилась дворянская, чтобы смогли предложить свои конституционные проекты и «верховники» и декабристы,требовалось круто развернуть культурно-политическую ориентацию страны. Короче, требовалось именно то, что сделал Петр: забыть об «особом пути» России. Избавить её тем самым хотя бы на время оттой смеси мании величия и национального самобичевания, которую насадил в ней, если верить Крижаничу, «зачинщик тирании». Другими словами, требовалось сделать нечто прямо противоположное тому, что рекомендовал Достоевский. Ибо платой за «московскую идею» оказалось полное политическое бесплодие Московии.
Глава вторая
Московия: век™. Г0СударСТВ0
власти Единственное, что удалось России в этом печальном столетии, — покорение Сибири. Потому, надо полагать, и удалось, что было процессом стихийным, что никто им не руководил, никто не ставил ему сознательных целей. Именно в XVII веке Россия и превратилась в самое большое государство мира. Будь Иван III способен увидеть свое Московское великое кня^кество к концу царствования Алексея Михайловича, он, без сомнения, его не узнал бы. Оно выросло в восемь (!) раз.
Эта беспримерная в истории метаморфоза походила на чудо. Словно неспособность правительства к интенсивному развитию страны компенсировалась титанической народной энергией экстенсивного расширения территории. Словно вся сила и предприимчивость великого народа, не имея возможности обратиться к цивилизационной работе над собственным «самоисправлением», обратились в работу колонизационную. Только страшно дорого обошелся стране этот драматический гамбит. И в первую очередь потому, что дал возможность Власти стать своего рода государством в государстве, беспощадно эксплуатируя собственную страну как отсталую и бесправную колонию. При всем своем «особнячестве» Государство Власти, в отличие от колониальной России, хотело жить по европейским стандартам. В нем не было, например, ведомства, которое занималось бы поддержанием в стране путей сообщения, народ мог тонуть в грязи на дорогах, но зато было ведомство по доставке двору заграничных чулок и перчаток.
Знаменитые фруктовые сады во Владимире обслуживали только двор, а виноград и вино поступали из виноградников, устроенных в окрестностях Астрахани французом, специально выписанным для этого из Пуату. Для доставки двору свежего молока функционировала неслыханная по тем временам молочная ферма из 200 отборных коров, з тысячи парадных лошадей и 40 тысяч упряжных постоянно кормились в конюшнях Государства Власти.
300 поваров и поварят ежедневно готовили в придворных кухнях з тысячи изысканных европейских блюд. В то самое время, разумеется, когда благочестивый царь настойчиво, как мы помним, призывал страну поститься.
«Пересылка в Москву кречетов и белых ястребов поднимала на ноги воевод важнейших городов. Князю Шаховскому, виленскому воеводе, в трудное для государства время дается поручение купить для царских птиц колокольчики. Колокольчиков не нашлось в Виль- не, за ними посылали в Королевец...»*3 Государство Власти в Московии ни в чем не желало уступать Парижу.
За исключением, конечно, того, что французское правительство все-таки делало что-то и для страны. Кольбер, например, даже при безумных военных тратах Людовика XIV умудрялся строить по две мануфактуры в год. Государство Власти тоже строило мануфактуры. Но не для России — для себя. Для него воздвигали иностранцы стекольные заводы и шелковые фабрики. Придворным выдавали из царских кладовых обшитые золотом кафтаны — но напрокат, на время приема иностранных послов.
Под страхом строжайших наказаний запрещены были в Московии даже самые примитивные зачатки искусства, скоморохи и ме- дведевожатые. В скрипках и флейтах усматривали проделки антихриста. А в Государстве Власти Иоганн Готфрид Грегори преспокойно представлял «Эсфирь» и «Орфея», услаждая высочайший слух этими самыми сатанинскими скрипками.
43 В.А. Гольцев. Государственноехозяйство во Франции XVII века, М., 1873, с. 146.
В эпоху Ньютона из астрономии Московия знала один лишь календарь, да и то ставили на вид раскольники, что выдумка это мани- хейская. Когда западнорусский ученый Лаврентий Зизаний, составивший первый православный катехизис, попросил напечатать его в Москве, патриарх Филарет отдал его сочинение своим цензорам. И когда потрясенный Зизаний пожаловался на чудовищные купюры в тексте, цензоры отвечали: «Мы пропустили, что велел нам святейший патриарх, что было написано утебя о кругах небесных и о планетах и о затмении солнца... потому что те статьи с правоверием нашим не сходны».44 А в Государстве Власти уже в 1650 году переведен был новейший, только что изданный в Голландии анатомический трактат Андреаса Везалия. И опубликован — в одном (!) экземпляре (в советские времена такие фокусы называли «хамиздатом»).
В эпоху, когда, словно грибы после дождя, вырастали в Европе академии, имевшие среди своих членов такие имена, как Лейбниц, Ньютон, Бойль, Мальпиги, в Московии не было даже начальных школ. Как жаловался Крижанич, «арифметике люди наши не учатся и поэтому не умеют вести счет в торговле».45
А Государство Власти учреждает для надзора над новыми идеями Славяно-греко-латинскую академию, в компетенцию которой входила цензура и осуждение виновных в уклонении отсредневеко- вых канонов на ссылку в Сибирь, а в иных случаях и на костер. И академия, конечно, оправдала доверие Власти: в 1689 году ученик знаменитого средневекового мистика Якоба Беме, Кальман, был и впрямь сожжен в Москве на костре.
Массу хлопот доставило историкам учреждение известного «приказа великого государя тайных дел». Западные ученые обычно трактуют его как инквизиционный «кровавый трибунал». Н.И. Костомаров видел в нем прародителя тайной политической полиции. И советские историки склонны были с ним согласиться. Между тем уже Казимир Валишевский обратил внимание на то, что занимался этот странный «кровавый трибунал» такими совершенно неподобающими для тайной полиции делами, как «выписка из-за границы плодовых деревьев... покупка попугаев для царских птичников и по-
