Крысолов - Михаил Ахманов

К немке подскочил дежурный портье, глянул вниз, отшатнулся и что-то завопил по-испански. Прибежали еще люди, кажется, из местного персонала: двое, бережно обняв немку за талию, принялись ее успокаивать, потом повели к Санчесу, уже спешившему к ним со стаканом воды; остальные склонились над трупом, будто хотели его выловить, но портье прорычал: «Полисиа! Дотторе!» – и один из служащих метнулся в холл отеля – видимо, к телефону.

Когда, торопливо умывшись и одевшись, я спустился вниз, полиция и медики уже приехали, а Борю выловили из воды и положили на носилки. В гостиничном холле, выходившем на две стороны, к шоссе и к парку с бассейном, толпилось человек десять – видимо, немка разбудила не всех. У выхода в парк стоял полицейский в роскошной форме с серебряными шнурами, не пропуская желающих взглянуть на мертвеца. Самую яростную активность проявляли Лев и Леонид – с отчаянными лицами пытались что-то втолковать служителю закона, однако тот лишь отмахивался от них и время от времени рявкал: «Но, сеньоре! Но!»

Меня он пропустил – когда Санчес, которого допрашивал какой-то тип в штатском, ткнул рукой в мою сторону и разразился воплями сначала на испанском, а после на английском. Из слов его можно было понять, что покойный сеньор выпивал прошлым вечером с доном Диего и чернокожим американским доном, что они веселились и хохотали, а потом дон Диего – вот он!.. в дверях стоит!.. – ушел, а чернокожий дон остался. И беседовал с русским сеньором тихо-мирно, хоть оба были в приличном подпитии – в чем у него, у Санчеса, нет сомнений, повидал он всяких сеньоров, и русских, и финских, и американских, и на ушах, и на бровях. А после он, Санчес, закрыл бар и тоже ушел, и что случилось, не знает, но думает так: американский сеньор отправился спать, а русский, наверное, еще добавил – по этой части русские сеньоры будут покруче американских. Добавил он, значит, и пошел прогуляться, а по дороге свалился в бассейн. И решил, что самое время поспать… Вот чернокожий сеньор из Америки то же самое скажет…

Чернокожий сеньор из Америки был тут как тут, стоял слева от детектива в штатском и кивал с печальным видом. А также грустно причмокивал губами, мотал головой и закатывал глаза, будто собирался огласить окрестности протяжными звуками спиричуэлс. Портье, врач в белом комбинезоне и детектив тоже кивали – видимо, изложенная Санчесом версия устраивала всех, как не грозившая крушением туристскому бизнесу в Коста-дель-Соль.

Мне пришлось подтвердить, что вчера Боря-Боб и в самом деле набрался, однако не слишком, если учесть его габариты и спортивный тонус. Детектив с кислой миной возразил, что тонус тонусом, а градус градусом; ведь дон Диего не знает, чем закончились вчерашние посиделки и сколько спиртного принял его земляк en masse.[2] «Если принял, то из чего?» – поинтересовался я. Бар был закрыт, но всякий запасливый русский сеньор имеет при себе бутылку либо фляжку. Так где же она? Где роковая емкость, оборвавшая жизнь моего земляка?

Начались поиски бутылки – безрезультатные, хотя искали тщательно, под скамейками и лежаками, среди травы и на дне бассейна. Тем временем я наблюдал, как детектив шарит у Бориса по карманам. В них обнаружились: солнцезащитные очки, российский зарубежный паспорт, сорок долларов и тысяч пять песет, монетки, зажигалка и размокшая пачка с сигаретами. Никаких следов цилиндрика с пестрым забавным зверьком, то ли кроликом, то ли белкой… Я бросил взгляд на Бартона, но тот по-прежнему шлепал губами да закатывал глаза, будто бы в горестном недоумении.

Носилки с телом Бориса подняли и потащили к шоссе – кружной дорогой, не через холл, дабы не эпатировать собравшуюся там публику. Ей портье объявил, что произошла трагическая случайность, что полиция во всем разберется и что бассейн будет надраен, вымыт и спрыснут французскими духами, так что уважаемые постояльцы смогут резвиться в нем через пару часов. Бартона, с которым мы не успели перемолвиться ни словом, детектив забрал с собой: все-таки мой чернокожий приятель являлся последним, кто видел Бориса в добром здравии, и это полагалось отразить в официальном протоколе.

Едва полицейский в дверях исчез, как Лев и Леонид, два братца-лейтенанта, ринулись ко мне со скоростью космических ракет. Они были бледными – краше в гроб кладут! – и я их вполне понимал: во-первых, не досмотрели по службе, а во-вторых, могли очутиться на месте Бориса, порознь или парой. Бассейн велик, а запасы виски и коньяка у Санчеса неисчерпаемы…

Я ознакомил их с официальной версией, и минут пять они поливали тупых испанских детективов, врачей, портье и полицейских, не обходя вниманием и королевскую чету. Монархи были, конечно, последними с края, но чего не сболтнешь под горячую руку… Так что меня раздражала не столько ненормативная лексика, сколько ее неандертальский примитивизм – с позиции цивилизованного кроманьонца, читающего нужные словари. Я послушал-послушал, затем вмешался в их диалог и высказал свои соображения по этому поводу – в пяти этажах, с завитушками и прибамбасами. Близнецы почтительно примолкли.

Затем Леонид отправился звонить начальству – думаю, в Петербург, а может, и в Москву. Мои лейтенанты уже не скрывали, что связаны с Борисом; об этом хоть не говорилось, но будто разумелось само собой. Если в процессе компьютерных расчетов произошли неприятности, нажмите клавишу «эскейп»… Тоже не говорится, но разумеется, как и многое другое в нашей повседневной жизни.

Лев остался со мной и, пощипывая усы, начал дотошно выпытывать каждую деталь вчерашних посиделок. Я рассказал в подробностях, что пили, о чем говорили и как хохотали над анекдотом про интендантского полковника. Затем подвел его к скамье, уже исследованной полицейскими; стол был убран (видимо, Санчесом), а под скамейкой и вокруг нее валялись увядшие цветы тамариска, окурки и четыре скомканные обертки от жвачки. Лев покосился на этот мусор, пожал плечами и направился к бассейну, пробурчав, что криминала и вещдоков тут не наблюдается.

Но у меня сложилось иное мнение. Какая-то мысль стучала в мозгу отбойным молотком, или, если использовать более поэтический образ, кружила, как чайка над океанскими волнами. Что-то смутное, связанное с ненайденной бутылкой… Я вдруг подумал, что смерть Бориса разительно непохожа на смерть Сергея: ни огнестрельной раны, ни ссадин, ни синяков – словом, ни единого следа насилия. Похоже, он в самом деле напился вдребадан и ухнул в воду, пребывая в абсолютно невменяемом состоянии…

Напился? Но при мне он выпил чуть-чуть, в общей сложности граммов сто пятьдесят, а чтоб напоить такого лося, нужна не бутылка – бочонок… Да и зачем ему пить с коллегой из враждебной конфессии? Пить до бесчувствия, имея с собой футлярчик с драгоценным амулетом?..

Это как-то не вязалось. Совсем не вязалось… Ни бутылки, ни бочонка, ни смысла, ни резона… Другое дело – если его одурманили… Но чем?

Я наклонился, поднял валявшиеся в траве обертки и начал их разглаживать. Две – от «Дирола» – вайт, без картинок, с синей и белой надписями по серебристому фону, одна – от «Стиморола», со снежинкой, и еще одна – неведомой мне марки, золотистая, с едва заметным медицинским запахом. Вот и нашлась искомая емкость, промелькнуло в голове, пока пальцы автоматическими движениями расправляли золотой фантик. На обороте был какой-то текст, на английском и очень мелкий, но у меня хорошее зрение. Я вгляделся и прочитал, что лечебная жвачка с клофелином предназначена для гипертоников, что она стабилизирует давление, но, в сочетании с алкоголем, оказывает мощный седативный эффект. Клонит в сон, иными словами. Затем перечислялось еще пять препаратов, добавленных к жвачке, с формулами и названиями из двадцати букв, но это я пропустил; к стыду своему, должен сознаться, что не силен в органической химии. Как, очевидно, и Борис.

А зря! Временами не мешает знать, что мы едим, что пьем и что жуем.

Я поднялся в номер, принял душ, побрился и переоделся, затем решил позавтракать. Пока допивал кофе с бисквитом, чистку бассейна закончили, но ни один постоялец не спешил плюхнуться в голубовато-хрустальные воды. На лежаках и шезлонгах тоже не было никого, зато портье с мрачной миной наблюдал, как немка со своими отпрысками и багажом садится в такси. За ней отбыли гомики, полдюжины англичан, две наши супружеские пары из Питера и еще кое-какой излишне впечатлительный народец. Санчес тоже был мрачен: на завтрак явилось всего человек двадцать, и среди них – полковник Гоша с красными, как у вампира, глазами. Я подумал, что ему бы клофелиновая жвачка не помешала, обеспечив разумную экономию средств. Хотя кто его знает? Вполне возможно, цена чудодейственной жвачки была побольше, чем у бутылки «Столичной».

Ко мне за столик подсели Гриша с Лешей и завели разговор о том, что, в силу прискорбного случая, есть возможность переменить прописку. Я ответил, что собираюсь купаться в море, что вполне доволен «Алькатразом» и не хочу съезжать, что у меня тут завелись друзья, включая бармена Санчеса, и все мы должны поддерживать друг друга в горестях, хранить российские традиции, бодриться и не кукситься. Затем я отоварил свою карточку, и мы, как положено, выпили не чокаясь – за упокой души Бориса.