Кемер в объятиях ночи - Владимир Митрофанов

И что-то он еще тогда нес безумное, этот господин Волков. Состоятельный человек и бывший красавец. По всему было ясно, что мужик сломался. Но, кстати, всякой заразы и сифилиса Волков остерегался очень даже обосновано.

А вот Тарасик, который после срочной службы пошел в военное училище, уже с сорока лет был уже военный пенсионер. Кстати после ухода в отставку он кардинально поменял свой имидж. Компенсируя себе за все те годы, проведенные в форме, он уже не носил костюмов, черных ботинок, а обычно ходил в джинсах (хоть и очень дорогих) или свободных брюках, куртках, кроссовках и зачем-то отрастил волосы на затылке, которые заплетал в небольшую косичку. Спереди же у него была приличная залысина. Теперь его уже не принимали за милиционера, как это нередко бывает с бывшими военными или работниками спецслужб в отставке. Тарасик кроме хвостика-косички еще завел себе и искусственную небритость — щетину, которая, как и любая борода, несколько его старила.

— Ты еще в ухо вставь серьгу, полковник! Будешь поход на монстра рока! — подколол его Григорьев.

— И вставлю!

Обожал он и перстни. Вот откуда такое в человеке?

Был у него и какой-то бизнес, а для души — школа боевых искусств на Петроградке, которую он опекал и которой, по сути, владел на паях с другими серьезными людьми. У него был сын подросток четырнадцати лет, к большому удивлению Григорьева, типичный маменькин сынок из тех, которого и близко нельзя подпускать к армии, чтобы ненароком никто не обидел. Тарасик, понимая это, уже готовил почву для белого билета, несмотря на то, что сам прошел довольно суровую срочную службу и еще служил дальше. Он так и сказал Григорьеву, кивая на сына: «Его в армию посылать никак нельзя, ты же понимаешь?» Мальчишка был пухлый, абсолютно несамостоятельный, спортом не занимался, целыми вечерами сидел за компьютером. Как-то раз Тарасик взял его с собой в баню, Григорьев увидел там словно розового поросеночка с жирком, который, когда его привели в парную, захныкал, мол, ему жарко, нехорошо. В баню для него специально приносил пластиковый тазик и подстилку, дабы ничем не заразиться (жена настояла). Впрочем, Тарасик был любящий отец и сына обожал. Жена Тарасика, довольно миловидная женщина, в жизни никогда не работала, а тут вдруг решила заняться распространением пищевых добавок что-то типа «Гербалайфа», но только под другим названием, но так как продавать, кроме двух-трех подруг, было некому, то она потребляла это дело исключительно сама. Для оттяга Тарасик подкупил себе небольшую квартирку в полуподвальном этаже дома на Малом проспекте, соорудив там самую настоящую сауну с небольшим бассейном. Там была обустроена и комната отдыха с огромной кроватью, куда Тарасик регулярно приводил подруг и проституток. Жена вряд ли знала об этой его собственности и другой стороне жизни мужа. Григорьев изредка там тоже бывал. Однажды Тарасик пригласил двух подружек, Григорьев не собирался вступать в близкие контакты из-за банальной боязни заразиться, поскольку тогда еще был женат, но тут красивая деваха попросила его сделать ей массаж, Григорьев отказать даме не смог и далее ситуация уже не контролировалась, потому что все они еще и хорошо выпили. Вроде бы тогда пронесло, но Тарасик и в этих делах был как атакующий танк, или же солдат-камикадзе — ничего не боялся и оттого постоянно лечился у венеролога. Однажды туда же на квартиру привел одну необыкновенно красивую девушку, но явно с самой оживленной улицы. Тогда Григорьев трахать ту девку без презерватива наотрез отказался, а Тарасик трахнул и заразился гонореей. В периоды, когда он лечился, то придумывал целые спектакли и невероятные причины, чтобы в это время не вступать в близость с женой, которая не то, чтобы была нимфоманкой, но уважала порядок и регулярный секс. Применение презервативов между супругами изначально не было принято. Контрацепция была другая: то она таблетки принимала, то вставляла кольцо, а то говорила Тарасику кончать мимо, для чего у нее под подушкой для таких случаев уже лежала наготове специальная тряпочка.

Кстати, Тарасик про эти женские истерики по поводу сына сказал Григорьеву так:

— Андрюха, я этих теток, которые против армии, прекрасно понимаю. Понятно, все предпочитают, чтобы их дети в первых рядах никогда не стояли. Пусть лучше другие стоят. Например, происходит вторжение неприятеля. Ты стоишь в первом ряду с пикой или с топором. На тебя во весь опор несется вражеская конница. Тут приходит твоя мамаша и тебя забирает: «Сын мой не будет участвовать в этой битве! Вдруг его обидят!» Вполне нормальная реакция для женщины в ее заботе о ребенке, в то же время жена его вполне может сказать: «Что это за ёптвоюмать! А кто же будет защищать меня и моего ребенка?» Человек с таким воспитанием не сможет спать на земле, обязательно начнет ныть, канючить, а если ему разок дадут по роже, то, размазывая слезы и сопли, он пойдет жаловаться своей мамочке. У соседей по даче был такой сынок. Он недавно пришел из армии, выпил и решил показать, как надо бить бутылки об голову. Не получилось: так дал, что накладывали швы, и долго торчал здоровенный шишак на лбу, потом еще спустился на глаз. Всего за полгода, прошедшие после дембеля, от грозного бойца ничего не осталось, мышцы словно сдулись, даже кожа висела, как на собаке.

Григорьев тоже знал одного десантника, тот прыгал с парашютом всего раз шесть за всю службу. А еще и бил себя в грудь: «Мы, десантура!», а на второе августа всегда напивался в хлам.

Тарасик очень любил поиграть в силовые игры. Как-то уже довольно давно шли с ним из пивной и увидели на улице что-то типа поединка. Один излишне активный парень с компанией пристал к парню из другой компании, и они дрались один на один. Можно было бы пройти мимо или просто посмотреть, но Тарасик здесь почему-то решил вмешаться: «Таких надо учить. Они специально ходят и кого-нибудь слабого обязательно изобьют!» Действительно, этот активный парниша, возможно, где-то даже учился, неплохо держал стойку, и видимо считал себя мастером; другой, молодец, кое-как отбивался, а приятели этого заводилы никому не давали вмешиваться: пусть-де бьются один на один. Исход между тем был очевиден. Тарасик все же влез и сделал так, что он вместо парня будет драться один на один. И тут началась потеха. Драма перешла в фарс. Тарасик даже вроде особенно и не уклонялся, а все равно попасть в него было невозможно, а сам не в полную силу бил парня в лицо — слегка, чтобы тот не упал. Расквасил ему лицо буквально всмятку, тот уже и видеть перестал, сник, но и не падал, под конец Тарасику надоело, и он нанес уже сильный удар в лицо и заводила уже окончательно слетел с копыт. Григорьев похохатывал и щелкал орешки. Тарасик якобы расстроенный таким исходом, начал говорить: «Спасибо, ребята, хорошо подвигались. Вы обязательно еще приходите! Когда из больницы выпишетесь, недельки через три, так сразу и приходите». Преданный дружок избитого гопника хотел влезть, вмазать неожиданно, и тут уже Тарасик положил его с одного удара, точнее — с двух. Причем сперва ударил ногой в челюсть и тут же пяткой этой же ноги сверху вниз как колуном — очень эффективный и зрелищный прием. Парень сложился и рухнул на месте, как небоскреб одиннадцатого сентября, даже не пикнув. Интересно было наблюдать, как человек с амбициями обламывается. Тарасик такие вещи обожал.

В другой раз, когда они с Тарасиком шли из сауны к станции метро, стали свидетелями забавной стычки на трамвайной остановке. Какие-то два подростка нападали на мужика годами лет под сорок, который, сверкая лысиной, отбивался от них, как медведь от собак, широко размахивая руками. Пацаны, как шавки, отлетали от него, падали, вскакивали и нападали снова. Тарасик наблюдал за этой сценкой с огромным удовольствием.

— Вмешаться не хочешь? — спросил Григорьев хохочущего Тарасика.

— А зачем? Тут не поймешь, кто прав, а кто виноват, вот если бы пацаны его свалили и стали добивать ногами, мы бы тогда и влезли, а так мужик чувствует себя настоящим бойцом. Молодец.

Сам бы Тарасик уложил бы обоих хулиганов за несколько секунд, максимум за три, врезав пару раз даже не в полную силу, и, конечно, такого прикольного шоу уже не получилось бы. Народ, в большинстве своем подвыпивший, угорал.

Тарасик рассказал Григорьеву, что только однажды испытал настоящий ужас — на шоссе, где-то в районе Петергофа, когда за поворотом въехал на подъем и вдруг оказался впритык за платформой, с которой медленно и неуклонно скатывался дорожный каток. Тарасик взглянул в зеркало, испугался: вдруг кто-нибудь выскочит из-за поворота и на полном ходу вмажет ему в зад, а значит, вобьет под сползающий каток и ничего сделать будет невозможно. Если бы он был в машине один, тут же бы и выскочил, — черт с ней, с машиной! — но рядом сидела жена, а сзади — сын, который еще ничего не видел, а жена так просто оцепенела. Тарасик тогда мгновенно включил передачу, сдал чуть назад, а потом, резко вывернув руль, рванул вперед и ушел на обочину — чуть ли не в канаву — в тот самый миг, когда каток с грохотом обрушился на дорогу и покатился по склону. Все их безумные тренировки юности с лихвой окупились в эти страшные пять секунд.