Девственницы - Банни Гуджон

Моя сестра — почти взрослая женщина. У нее есть приятель, и она вся пошла какими-то пятнами. Каждую неделю появляются новые.

Мы с ней больше не меняемся трусами. У нее новые трусы с тонкими тесемками; на них маленькие розочки. Я не против, потому что у меня теперь вдвое больше своих трусиков.

У нее три лифчика, жесткие-прежесткие. Я могу засунуть колено в каждую чашечку. Мама может подкладывать их себе под колени, когда копается в саду.

Когда Дороти моется, я подглядываю в замочную скважину. Она очень растолстела. Большая грудь, большая попа, а живот такой круглый и торчит вперед, как будто она проглотила целый арбуз. Мама говорит, что Дороти просто растет, взрослеет…

От этого взросления сестру постоянно тошнит. По утрам я слышу, как ее выворачивает за сараем.

На моих самых лучших трусах нарисованы поезда.

Дикорастущие многолетники

Дороти лежала на лугу рядом с аэродромом и читала. Над ней кружил дирижабль, похожий на надутую серебристую свинью, которая скользит по облакам. Время от времени у дирижабля включались двигатели, и он медленно поднимался выше. Каждый раз шум двигателей сопровождался гвалтом чаек со свалки, отделяющей тупик Стэнли от аэродрома. Лилли когда-то давно говорила, что чайки знают, если кто-то ждет ребенка. Она рассказала: если беременная женщина плывет в океане на спине, чайки кружат над ней, как стервятники над падалью, и выкрикивают ее имя.

Дороти отложила книгу и стала наблюдать за чайками. Они то кружили, то камнем кидались вниз. У глубоких рвов разгружались два мусоровоза. Из них сыпался бесконечный поток черных пластиковых мешков. Некоторые из них оказывались рваными, и тогда на черную землю летел недельный мусор. Чайки ссорились и кричали, каждая была настроена решительно схватить все, что было съедобного между салфетками, пакетами с бытовыми отходами и пищевыми остатками.

Вдруг до ушей Дороти долетел знакомый смех, и она приподнялась на локтях. Смех заглушал крики птиц на свалке. По тропинке, огибавшей луг, шли Тот и Кисал Пател. Оба несли на плечах сачки; Тот, идущая сзади, показывала тощему маленькому индусу разные местные достопримечательности. Дороти увидела, как Тот показывает шину, висящую над вымоиной у подлеска; она показала ему терновник и бересклет у входа на свалку. А потом Тот показала ему их шпионский лагерь.

Дороти было все равно. Ноги сводило судорогой; батончик из спрессованных хлопьев «Уитабикс» комом встал в желудке. Она взяла книгу и продолжала читать.

Книга была не похожа на те, что она читала обычно. Она была поклонницей журналов «Севентин» и «Джекки» и принимала участие во всех опросах. Она жадно прочитывала советы о том, как сделать классный макияж и как произвести впечатление на мальчиков. Журналы были золотой жилой. Раньше она находила в них ответы почти на все свои вопросы. Но сейчас оба журнала, как оказалось, бессильны ей помочь. Предлагаемые ими советы были рассчитаны только на то, как влюбить в себя мальчика. Ни в одном журнале Дороти не нашла статеек типа «Пять классных способов сообщить Ему о твоей беременности» или «Десять самых лучших способов заставить Его жениться на тебе». Можно было бы позвонить на «Капитал радио» Анне Реберн, но Дороти понимала, что тогда придется во всем признаться маме или как-то выкручиваться самой. К тому же мама, ярая поклонница Реберн, может узнать ее голос. А если узнает мама, значит, узнают и папа, и бабушка — не успеешь оглянуться, как все будут знать, и в тупике Стэнли разразится грандиозный скандал.

Книга называлась: «Лекарственные растения: полный справочник по их выращиванию и применению».

Раздел «Разведение лекарственных растений» Дороти пролистала так, между прочим — в маленьком, квадратном заднем дворике Томпсонов места для лекарственных трав не было. Правда, там буйно разрослась мята, грозившая задушить отцовские георгины. Но от мяты настоящего толку не было — разве что каждое четвертое воскресенье ее добавляли для вкуса к мясу молодого барашка. Дороти подняла книгу и загородилась ею от дирижабля.

Дороти лежала в пустой, без воды, ванне, упираясь голыми плечами в один бортик, а ягодицами и бедрами — в другой. Ноги она задрала вверх, положив пятки на кафельные плитки. На влажных белых плитках паслись коровы. Несмотря на то что она завернулась в темно-зеленое полотенце, ее колотил озноб.

Лилли села на корзину с грязным бельем и достала из сумки банку апельсиновой «фанты». Дороти следила, как подруга ставит банку в проволочную мыльницу, рядом с потертой губкой — натуральной, морской. Происходящее казалось ей крайне несправедливым. Это у Лилли должна была случиться задержка месячных, а не у нее. Толстой, грубой матери Лилли и ее безработному отцу было бы до лампочки, если бы Лилли, как говорится, «принесла в подоле» близнецов. Но вышло так, что «попалась» не Лилли, а она, Дороти; именно она сейчас дрожит в ванне, сдерживая слезы, и видит перед глазами свою будущую жизнь — повторение неудавшейся жизни матери: беременность, а потом прозябание в дешевом муниципальном домишке в Бишопс-Крофт.

— Ты говорила, нужна кока-кола, — сказала Дороти. — Причем в бутылке.

— А еще я велела тебе впрыснуть кока-колу сразу после, — возразила Лилли, энергично встряхивая банку. — Когда вы с ним этим занимались?

Дороти молчала.

— Послушай, попробовать-то стоит, — сказала Лилли. — Все лучше, чем травки, которые ты постоянно жуешь. Главное — разведи ноги пошире.

— А нельзя взять спринцовку твоей мамы? — спросила Дороти.

— Нет, она у них в спальне, а мне туда заходить не разрешается. Попробуй так.

— Мне надо еще раз встряхивать?

— Не знаю. Я сама так никогда не делала, только слышала о таком способе.

— Ладно, не смотри! — велела Дороти.

Лилли повернулась лицом к стене, а Дороти взяла банку и как следует встряхнула. Потом дернула за кольцо и вылила содержимое банки в промежность.

Она почувствовала, как лопаются пузырьки на внутренней поверхности бедер и холодная жидкость льется внутрь. Похоже на шипучие леденцы «Звездная пыль». Гораздо приятнее, чем было с Крисом, когда он лапал ее толстыми липкими пальцами, стонал и проникал в нее. Она думала, все будет так романтично — луна и сова летает над водой. Надо было догадаться, что все кончится полным дерьмом, еще когда они услышали, как мальчишка мочится с дерева.

— Можно поворачиваться? — спросила Лилли. — Ты уже все?

— Да, но, по-моему, ничего не получится.

Лилли принялась поправлять волосы, глядя на себя в зеркало, но Дороти понимала, что она смотрит на нее.

— Брось еще полотенце, — сказала Дороти, и Лилли сняла с вешалки еще одно полотенце. Не вылезая из ванны, Дороти набросила на себя второе полотенце.

— Можно потрогать? — спросила Лилли.

— Что потрогать?

— Ребенка.

Слова Лилли все в ней перевернули. «Опухоль», «проблема», «то, от чего необходимо избавиться» превратилось в кричащего, сучащего ножками младенца. Дороти кивнула и откинула полотенце, обнажив выпуклый животик. Лилли дотронулась до него горячей липкой ладонью.

— Я думала, ты будешь толще, — сказала она. — Папины крольчихи, когда ждут помета, становятся просто огромные. Какой у тебя срок? Сколько месяцев?

— Шесть.

Лилли вымыла руки под краном.

— Дороти, по-моему, уже слишком поздно. Тебе надо сказать маме. Наверное, она и так уже все поняла.

Дороти покачала головой:

— Не поняла. Она ничего не замечает с тех пор, как папа уехал.

— Она ничего не говорит?

— Нет. До сих пор все было очень просто. Я ношу халаты и свободные вещи. Накидываю сверху куртку.

— А Тот?

— Она еще маленькая и ничего не понимает. Думает, что я просто толстею. — Дороти опустила ноги в ванну.

Лилли ее остановила.

— Тебе надо полежать так еще немножко, — заявила она.

— Сколько?

— Не знаю. Минут десять, наверное. — Лилли вытерла руки. — Давай вечерком сходим в деревню? В молодежном клубе танцы.

— Не знаю. — Дороти плотно завернулась в полотенце и вспомнила о Крисе. Он на ней не женится. Когда она призналась ему, что беременна, он обозвал ее грязной шлюхой и забрал свою куртку. Она посмотрела на Лилли. — Пожалуйста, никому не говори!

— Конечно, не скажу. Чтоб я сдохла!

— Спасибо.

— За что?

— За лимонад.

— Все нормально, — сказала Лилли, закрывая за собой дверь ванной.

Дирижабль медленно проплывал над ней, высовывая сверкающий нос из-за красной книжной обложки, а потом снова исчезая за книгой и показывая ей серебристый киль. Она раскинула руки — теперь она лежала на спине, как распятая. В густой траве выделялся ее синий халатик. В одной руке она держала книгу, а в другой — букет желтых цветов с головками круглыми, как пуговицы, и яркими, как яичный желток. Букетик пижмы обыкновенной, Tanacetum Vulgare, многолетнего растения.