Джоконда улыбается ворам - Александр Сухов

Удивляться не стоило, теперь таких женщин в Париже становилось все больше. «Эмансипация стремительно наступает, если так будет продолжаться дальше, то скоро они начнут носить брюки», – подумал инспектор, задержав взгляд на стройной фигуре в темно-синем приталенном платье.

– Поднимитесь на второй этаж, третья дверь с правой стороны, – последовал быстрый ответ.

– Благодарю вас, мадемуазель, – с чувством проговорил инспектор.

– Мне это ничего не стоило.

Толстые стены особняка спасали от изнуряющей духоты. Внутри здания было невероятно прохладно. Наверняка мраморным статуям, стоявшим на лестнице, лишенным всякой одежды, было до чрезвычайности зябко. Негромко постучавшись, инспектор вошел. Его встретила кабинетная тишина. В небольшой комнате стоял письменный стол, заваленный газетами и листками исписанной бумаги; в высоком стакане – перьевые ручки, испачканные черными чернилами. Вдоль стен громоздкие шкафы (не иначе как времен Генриха IV), а у окна модный секретер, выполненный из красного дерева. Видно, таким и должен быть кабинет журналиста.

Дверь широко распахнулась, и в комнату вошла та самая девушка, которую он повстречал у входа.

– Вы сказали, что здесь сидит «Острое перо», – скрывая неудовольствие, произнес Франсуа Дриу. – Однако я здесь никого не вижу.

– Я и есть журналист «Острое перо». Это мой творческий псевдоним. Так что вы хотели?

– Хм, вот как, – в недоумении протянул инспектор, досадуя на себя за то, что предстоит разбираться с этой худосочной малышкой. – Довольно неожиданно. Мы с вами встречались в Лувре, вы тогда задавали вопросы господину комиссару, но сейчас вы выглядите как-то иначе.

– Все верно, – девушка стянула с головы парик, показав каштановые волосы. – Вся эта маскировка мне порой нужна для работы. Женщина должна перевоплощаться. А что вас, собственно, смущает? – зябко передернула плечами девушка.

– Как вам сказать… Дело в том, что я ожидал увидеть совершенно другого человека.

– Вот как! И кого же?

Инспектор лихорадочно соображал, как следует построить дальнейший разговор: мужчину можно припугнуть кутузкой, взгреть наконец, но как быть с женщиной…

– Я думал, что это будет какой-то восьмипудовый бородач, с кулаками величиной с ведро, а тут… женщина.

– Давайте оставим все эти милые условности. Что вас конкретно интересует?

– Я инспектор Дриу.

Жаклин кивнула:

– Нечто подобное я и предполагала. Так что хочет полиция?

– Дело в том, уважаемая Жаклин, что в сегодняшнем номере вашего журнала был помещен материал, в котором вы написали о том, что в Лувре периодически совершаются кражи. При этом вы ссылались на источник, который якобы продемонстрировал вам статуэтки из Лувра. Я правильно вас понимаю?

Жаклин была довольно высокого роста, и инспектор, не обладая должной статью, чувствовал себя рядом с ней неловко. Ему так и хотелось встать на цыпочки, чтобы выглядеть хотя бы на пару сантиметров выше.

Скрестив руки на груди, журналистка как бы отгораживалась от собеседника, что слегка раздражало инспектора. Хорошенькая головка приподнята, и у него невольно возникло ощущение, что она посматривает на него сверху вниз. Именно такие женщины – независимые, цельные – всегда его манили. Вот только одна беда – у него с ними ничего не получалось.

– Именно так, а что вас беспокоит?

Возрастающее преимущество женщины пугало. Следовало предпринять нечто кардинальное.

– Вы должны рассказать нам о своих источниках, – сухо произнес инспектор Дриу.

– Господин инспектор, а вы знаете, что такое журналистская этика?

– И что же это такое, позвольте полюбопытствовать?

– Мы ни в коем случае не можем раскрывать свои источники. Мы вправе проводить собственное расследование.

– Я совершенно не возражаю против вашего журналистского расследования, Жаклин, но до тех самых пор, пока это не идет вразрез с интересами полиции. А когда здесь затронуты интересы Франции, то спрос с вас особый! Я настаиваю на том, чтобы вы мне рассказали о человеке, пришедшем в редакцию.

– А если я откажусь это сделать?

– В таком случае я буду вынужден применить к вам свои служебные полномочия.

– Что вы имеете в виду?

– Вынужден буду предъявить вам обвинение в соучастии в преступлении. А именно кражи предметов искусства из национального музея. В том числе картины «Мона Лиза».

– Вы же знаете, что ваши обвинения бездоказательны. Мне достаточно нанять хорошего адвоката, чтобы он отмел все ваши нападки.

– Позвольте с вами не согласиться, вы осведомлены о таких деталях, которые могут быть известны только преступнику. И уверяю вас, вашему адвокату будет чрезвычайно сложно. А потом не забывайте такую вещь, как подорванная репутация газеты да и ваша собственная. Полиция умеет доставлять неприятности, когда ей наступают на мозоль, – мило улыбнулся инспектор. – Итак, я вас слушаю.

– Я не знаю, кто этот человек. Он не показывал мне своего паспорта, а спрашивать, где он проживает, не в наших правилах.

– Наверняка он вам говорил нечто такое, что не вошло в материал. Он сказал вам, кому продал статуэтки? – голос инспектора посуровел. Лицо девушки выражало сомнение, осталось лишь слегка надавить. – Итак, я жду!

– Да, он сказал, что продавал их писателю Аполлинеру.

– Поэту Гийому Аполлинеру? – невольно вытаращил глаза инспектор Дриу.

Вот оно как может повернуться. Еще утром тот обвинял в бездействии работников музея, упрекал полицию в некомпетентности, а оказывается, он один из тех, кто активно скупает ворованные предметы искусства.

Инспектор Дриу плотоядно усмехнулся, подумав о том, что вырисовывается главный фигурант.

– Именно так.

Широко улыбнувшись, инспектор Дриу произнес:

– У вас очень красивые глаза, Жаклин. Надеюсь, что мы с вами еще встретимся.

Глава 14. 1474 год. Флоренция. Советую крепко подумать

Полгода назад маэстро Андреа дель Верроккьо получил от бургомистра Венеции заказ на изготовление бронзовой статуи кондотьера Бартоломео Коллеони. Поначалу скульптор хотел изобразить военачальника в полный рост стоящим на пьедестале. Но, поразмыслив, решил, что будет лучше, если полководец будет восседать на лошади в боевом вооружении. Оставалось только продумать позу, в которой тот предстанет на городской площади, и придумать, с каким выражением лица кондотьер будет взирать на многочисленных почитателей.

Художник нарисовал несколько десятков эскизов, однако к осуществлению замысла не продвинулся даже на шаг – задуманный образ ускользал. Андреа дель Верроккьо сделал несколько пробных макетов, но получившаяся фигура была далека от задуманного. После некоторого сомнения он решил отлить уменьшенную копию в бронзе.

Свою задачу Верроккьо видел в том, чтобы вдохнуть в металл жизнь, наделив его чертами выдающегося полководца. Поначалу, глядя на остывающую бронзу, ему вдруг показалось, что удалось передать верное выражение лица командующего, ухватить его твердый взгляд, но стоило только металлу остыть, как Верроккьо тотчас осознавал, что вылитая фигура – всего-то кусок бездушного материала.

В досаде он разорвал начерченные эскизы и вновь, уже в который раз, принялся за работу.

Дверь неожиданно отворилась и в мастерскую вошел посыльный в богатой придворной одежде.

– Господин Верроккьо? – спросил он, надменно посмотрев на мастера.

Маэстро Андреа дель Верроккьо невольно поморщился, остается только удивляться, почему у челяди значительных господ всегда столь высокомерные физиономии. И это при том, что их хозяева – зачастую милейшие люди и весьма простые в общении.

– Что вам угодно? – сухо поинтересовался скульптор.

– Вас требует к себе герцог Лоренцо.

Ну, да, конечно же! Как же может быть иначе? Не просит прийти, не справляется – найдется ли время для визита во дворец, а именно требует! Как это похоже на людей, родившихся во власти и роскоши. Бедняги, они всерьез полагают, что весь мир вращается вокруг них!

На какой-то момент мастера парализовал страх. А что если за обычным требованием явиться во дворец скрывается нечто большее? Некоторые вельможи, причастные к заговору против герцога, были приглашены во дворец именно таким же заносчивым гонцом. Многие из визитеров герцога впоследствии были обесчещены казнью через повешение, и их дырявые чулки мог лицезреть весь город. Спина Верроккьо похолодела: «Неужели Великолепный Лоренцо подозревает его в том, что он сочувствует заговорщикам семейства Пацци?»

– Вы не могли бы мне сказать, по какому вопросу его светлость вызывает меня во дворец? – скрывая страх за учтивой улыбкой, холодно поинтересовался художник.

– Это вам скажет сам герцог. Прошу вас собираться, карета стоит у входа!