Человек, который хотел выпить море - Пэн Буйокас

– Это не так, – выговорила бабушка, тряся старенькой головой. – Здесь нет ни слова правды.

– Тогда почему ты не предупредила меня насчет Зефиры?

– Так бы ты ей и поверил! – фыркнул дедушка. – Неужели ты отказался бы от своей затеи? Сядь-ка на место. Ты и без того доставил немало хлопот и себе и другим.

– Сядь, пожалуйста, мой ангел, – сказала ему бабушка. – Сядь и забудь старые обиды, милый. Иначе закончишь, как Зефира, – с одной только горечью в сердце. А в ней столько было горечи, что проклятие твоей матери и впрямь сбылось. Оставим прошлое в покое. Чем больше за него цепляешься, тем более мрачным оно представляется, и начинаешь придумывать себе всякие несчастья, каких и в помине не было. Сядь. Пожалуйста. И позволь мне вернуть тебя назад в твое тело, пока еще не слишком поздно.

Лукас посмотрел на нее. Ему хотелось спросить, как именно его мать прокляла Зефиру, но он вместо этого сказал:

– Ты просто боишься, что если я умру, то некому будет тебя помнить.

– Перестань, малыш, – сказала бабушка. – Разве ты не видишь, что она с тобой делает?

Она отравила последнее из его детских воспоминаний, оставшееся незапятнанным. То, которое было для него самым дорогим и священным. Она резала на куски его сердце с каждым словом, которое он бросал сейчас этой доброй женщине, которая столько лет любила его, как умеют любить только бабушки. Но он уже не мог остановиться:

– Я знаю только, что, появись ты раньше, мой зять и Джуди остались бы живы. Но ты пришла меня спасать, когда я был готов уже броситься с обрыва!

И повернулся, чтобы уйти. Бабушка заплакала, схватила его руку и поцеловала ее.

– Моя радость! Ты моя единственная радость. Ну прошу тебя, сядь.

– Думаешь, у меня хватит теперь духу вернуться назад и посмотреть в глаза дочери?

Он оторвал руку от ее губ и ушел, даже не поцеловав на прощание ее любимое лицо, хотя всегда мучительно жалел, что не смог быть на ее похоронах, чтобы поцеловать ее в последний раз, прежде чем она ушла навечно в землю.

32

Он шагал, ничего не видя перед собой, и дождевые потоки неистово хлестали его по лицу. Весенний восход, который приветствовал его по прибытии, теперь превратился в далекое воспоминание. А также летний день, который наступил потом, кажется, навсегда покинул этот край горьких воспоминаний и мучительных встреч, уступив место осеннему ненастью.

– Как славно, когда о тебе вспоминают!

Эти слова произнес старый Якобос, однорукий владелец газетного киоска, где Лукас покупал свои любимые книжки, иллюстрированных классиков. Якобос, худой и сгорбленный, сидел у входа в склеп между маленьким столиком с пыльными старыми журналами и вращающейся стойкой с тремя открытками и сложенной картой. С потолка свисала лампочка и тускло освещала его лысый череп.

– Что желаешь на этот раз? – спросил он в тот момент, когда ветер подогнал к его ногам кучку мертвых листьев. – «Одиссею»? «Графа Монте-Кристо»? «Моби Дика»? А может, карту кладбища?

Лукас покачал головой. Даже если карта поможет ему отыскать Зефиру, он будет бессилен перед ней, до тех пор покуда жив. А умерев, он найдет ее и без карты и заставит заплатить за все беды, которые она ему принесла.

– Может быть, купишь открытки?

Лукас снова покачал головой.

– Что за проклятие моя мать наложила на Амазонку?

– Второе по силе изо всех существующих прокляли – Старик суеверно сплюнул через левое плечо, чтобы самому уберечься от подобной напасти, и продолжал: – «Чтобы некому было закрыть ей глаза, когда пробьет ее час!» Так сказала твоя матушка, поскольку думала, что ты покинул Лерос из-за Амазонки. И когда Амазонка умерла, изо всех живых никого не оказалось рядом, чтобы закрыть ей глаза.

Лукас помолился, чтобы его жена и дочь не прокляли его и закрыли ему глаза, и попросил у владельца киоска сигарету.

Где-то неподалеку завыли собаки, почуяв умирающего.

– Кажется, к нам скоро прибудет новый жилец, – молвил старик, распечатывая пачку.

– Да. Это я.

– Но почему так скоро? Ты единственный из живых, кто изредка вспоминает обо мне. Что же случилось? Рак?

– Нет.

Якобос протянул ему сигарету и спичку.

– А не составить ли тебе гороскоп на текущий месяц?

– Но я же умираю!

– Это гороскоп мертвеца. В нем говорится, кто и в какой день будет вспоминать тебя в следующем месяце.

– Разве вас, мертвых, ничто другое больше не интересует?

Что же еще есть интересного?

А прожитая жизнь? – захотелось крикнуть ему. Жена, дочь, будущий внук. Но никто, даже бабушка, которую он когда-то боготворил, ничего о них не спросили. Эгоисты, упыри проклятые!

Он заплатил Якобосу и направился прочь. Дождь струился по его лицу, как все не выплаканные им за прошлую жизнь слезы. Ветер стонал и свистел над могилами, словно кладбищенские сплетники обсуждали нового жильца. И вдруг перед Лукасом возникли два громадных и лохматых черных пса – они встали как вкопанные поперек дороги, впились в него глазами, подняли головы и протяжно завыли.

– Да знаю я, знаю! Просто хотел покурить напоследок.

Свою последнюю сигарету ему хотелось выкурить у моря. Но и это удовольствие Зефира отравила, похоронив в его пучине Алекса и Джуди, и в тихом ропоте волн Лукасу теперь слышалось только ее проклятие.

– Что за черт, когда же кончится этот дождь!

И он огляделся в поисках укрытия. Было уже так темно, что он едва различал первый ряд могил. Преследуемый по пятам собаками, Лукас двинулся между могилами, выискивая какое-нибудь дерево или открытый склеп, под прикрытием которого мог бы докурить сигарету, чтобы ее дым хоть немного скрасил ему уход. Наконец он вышел, видимо, к последнему строению в этой части кладбища. В темноту моря уходил мыс, и на нем высился мавзолей. Несомненно, самое большое сооружение изо всех, увиденных им здесь до сих пор. Дверь мавзолея была гостеприимно открыта. И все же Лукас не спешил войти.

Собаки за его спиной нетерпеливо заворчали, словно советовали ему оставить пустые сомнения и не оттягивать неизбежное. Ведь он и так умирал – какие еще неприятности могли с ним случиться?

33

Внутри мавзолея царила непроглядная темень. В одной стене были проделаны три больших окна, откуда, словно с капитанского мостика, открывался вид на темно-синее море. Волны плескались о камень, и Лукасу представилось, что он снова на корабле, который увозит его вдаль от родной земли. А все, чего он достиг за последующие годы, ему просто пригрезилось на борту корабля. Он со вздохом взял сигарету в рот и зажег спичку.

Вспыхнувший огонек осветил большую кровать. Она стояла как раз изголовьем к окнам. И в ней, прислонясь к спинке, сидела женщина, одетая в легкую белую тунику, едва прикрывавшую тело. И прикрытые места казались даже еще более соблазнительными, чем открытые. Лицо ее было таким прекрасным, осанка такой царственной, что Лукас подумал даже, что наткнулся невзначай на тот самый храм, который безуспешно искал Арис. Но женщина была не из мрамора, а из плоти и крови. Неужели это новая ловушка, подстроенная Зефирой? И она продолжает преследовать его даже теперь, когда он стоит одной ногой в могиле, чтобы пробудить в нем желания, которые делают расставание с жизнью таким горьким? Не уйти ли отсюда поскорее? Но куда? Не хотелось умирать под дождем, между чужими могилами.

– Простите, что нарушил ваше уединение, – выговорил он наконец. – Мне только хотелось покурить в последний раз, и я боялся, как бы сигарета не намокла.

– Оставайтесь, – сказала женщина. – Я так давно не расчесывала мужчине волосы, а у вас они просто редкостной красоты. Сначала я причешу вас, потом вы причешете меня. Я, конечно, могу и сама причесаться, только мне это уже не доставляет прежнего удовольствия.

Голос ее был таким добрым, а лицо сияло такой безмятежностью, что ему захотелось уткнуться головой ей в колени и закончить здесь свои страдания. Но когда она жестом пригласила его сесть на кровать, он даже не пошевелился. Сперва он хотел убедиться, что это не ловушка. И произнес:

– Лучше я умру под дождем, как пес, чем позволю моей мучительнице выместить на вас гнев за то, что вы меня приютили… как она вымещала его на всех, кто был ко мне добр.

Женщина вынула из волос гребешок.

– Если ваша мучительница мертва, вам нечего бояться. Этот гребешок не даст ей черпать силу из воспоминаний, посредством которых мертвые приобретают власть над живыми. Но если она до сих пор жива, вам лучше уйти, как ни хотелось бы мне, чтобы вы остались. Мой гребешок бессилен против тех нерешенных проблем, которые еще можно разрешить.

Лукас бросил сигарету в окно.

«Ну что я за идиот», – подумал он, опускаясь на кровать в ожидании новых бедствий и даже заранее предвкушая их. Он видел в них заслуженное наказание за свою вину. Прежде всего виноват он был в том, что решил, будто сможет исправить прошлое. И теперь вот поверил, что какой-то гребешок способен освободить его от этого прошлого, как и от всех мертвецов, которым он принес страдания в своем сне. Но одно казалось несомненным: больше не осталось никого кому он еще мог причинить боль, кроме него самого. А самое худшее, что только может произойти, вот-вот произойдет.