Голубые луга - Владислав Бахревский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я завтра приду. Но ты ко мне больше не приходи. Обещаешь?
Сердечко у Феди екнуло, но он кивнул. Они выползли из тайника.
— А у тебя Кук или Яшка… карася твоего кормили? — спросил Федя.
— Никто не кормил, — сказала Оксана и убежала стирать пеленки.
— Не кормили, не кормили! — Федя подпрыгнул, развернулся в воздухе и кинулся бежать по лесной дороге к Старожилову. — Не кормили! Не кормили! Не кормили карася!
3По дороге тащился воз с сеном.
«Догоню!» — решил Федя.
Догнал.
— Федюха, мать честная, здорово! — на возу полеживал Цура.
— А почему ты не на собрании?
— За сеном твой отец послал… Да ничего, к угощению поспею. Тпр-р-ру!
— А разве будет угощение?
— Ну как же без угощения? После собрания полагается. Да тпр-ру! Цепляйся за руку.
Федя уцепился, и Цура подтянул его к себе.
— Дай вожжи подержать, — тотчас попросил Федя.
— Подержи.
Федя принял вожжи, дернул, еще раз дернул.
— Да пошла ты! Пошла!
— Н-но-о! — смилостивился Цура, и лошадь, наконец, пошла. — Умный конь! С одного слова меня понимает.
Цура перевернулся на спину, закрыл глаза, вздохнул.
— Ехать бы так и ехать! И чтоб ничего уже не хотелось, и чтоб не кончалась дорога.
— Ну нет, — сказал Федя. — Ехать хорошо, но все-таки есть и другие важные дела.
— А ты ложись, как я!
— А лошадь?
— Чего лошадь? С дороги не свернет.
Федя намотал вожжи на руку, перевернулся на спину и поглядел на небо. Оно было серое. Федя закрыл глаза. Воз покачивался, поскрипывало колесо, сено шептало в самое ухо, и шепот этот уходил в глубины, может, в недра самой земли.
— Ну и как? — спросил Цура.
— Не знаю, — признался Федя.
— Вот я и говорю, ехать бы так и ехать.
Цура взял вожжи у Феди, и лошадь пошла скорее. По Старожилову совсем ходко взяла.
— Дом чует! — объяснил Цура и встал на колени. — Чегой-то? Ты погляди только, Федька! Мать честная!
Федя привскочил и увидел в конце улицы серую колонну медленно шагавших людей.
— Это ж пленная немчура! — ахнул Цура. — Ей-богу, оне!
Махнул кнутом, лошадь рванула, скоком пересекла дорогу и встала у ворот.
Ворота отворил Горбунов.
— С прибытием! Спеши в контору, а то как бы не опоздал, — сказал он Цуре.
— Немцев со станции ведут! — крикнул Цура.
— Да ну! — Горбунов выбежал за ворота, а Федя заскочил домой:
— Немцев ведут!
Домашние припали к окнам. Немцы уже поравнялись с домом. Отец, зашедший из конторы в квартиру, глянул на пленных и сказал:
— На конезаводе будут работать, в райкоме говорили.
— Чего добились! — покачала головой мать. — А сколько горя от них. Ты погляди, морду-то как дерет.
— Ну, остальные далеко не герои, едва плетутся, — сказал отец. — Тоже ведь досталось.
Федя глядел и глядел. По дороге шли враги. Вот уже сколько лет в играх он бьет этих врагов с самолетов, из танков, косит из пулемета. Какие белые у немцев лица, словно под полом сидели.
На улице заголосила женщина.
— Проклятые! Проклятые! Проклятые! — плакала в голос и рвалась из рук баб-лесников. — Пустите! Хоть одному глаза да выцарапаю! Проклятые! Проклятые!
— Лесник Метелкина, — сказал отец. — У нее мужа недавно убили.
А немцы шли и шли.
— Сколько их! — испугалась мама. — Во всем Старожиловском районе столько мужиков не осталось.
А Федю бил озноб. Этих, за окном, ненавидели все, и все они были теперь как самые последние убогие. Их теперь было жалко.
— Можно им дать хлеба? — спросил вдруг Феликс.
В доме замерли.
— Дело божеское, — сказала бабка Вера. — Это же милостыня.
Федя кинулся на кухню, схватил буханку.
— Я отнесу!
— У конвоира спроси! — крикнула вдогонку мама.
Федя выскочил из дома к колонне. По обочине шел наш солдат с автоматом.
— Можно дать? — спросил его Федя шепотом.
Солдат разрешающе махнул рукой.
Шаг, еще шаг, Федя протягивает хлеб. К хлебу потянулась рука. Взяла. Погладила по голове.
Федя с ужасом отскочил назад к воротам.
— Лучше бы лошадь покормил, она сено корове твоей привезла, — сказал Горбунов.
Федя вспыхнул, но сердца стыд не коснулся. Сердце билось, билось, но не от стыда.
…Только лежа в постели, Федя вспомнил о лисенке. Встал. Отец храпел на весь дом. И мама спала.
Федя потихоньку оделся.
— Ты куда? — спросил Феликс.
— Лисенка поглядеть.
— И я.
— Одевайся.
Ребята натянули штаны, закутались в одеяла и тихонько выбрались из дома.
Луна стояла над крышей Цуриной избы.
Лисенок, измученный за день приходившими глядеть его людьми, спал. Он взвизгнул, подскочил, ударился о брусок клетки, забился в угол, показывая острые клычки.
— Пошли, Феликс! — сказал Федя. — Пошли. Мы ему спать мешаем.
4Перед школой Федя кормил своего лисенка. В крошечную дверцу просунул миску с молоком и отошел. Лисенок сидел в углу и к еде не подходил.
— Ладно, — сказал Федя. — Я уйду, только ты поешь, пожалуйста.
Он побежал за ранцем, заглянул в кухню, к бабке Вере, затолкал в рот пару теплых картофельных оладушек, запил молоком из кринки.
— Неужели у тебя нет времени позавтракать, как люди! — всплеснула руками бабка Вера.
— Опаздываю! — Федя схватил еще пару оладьев и убежал.
На улице его поджидал Яшка.
— Здорово! — он протянул Феде руку.
— Здорово!
— Не забыл?
— Не забыл, — ответил Федя и стал думать, что же он такое все-таки забыл.
— Взял?
— Нет! — испугался Федя.
— Ладно, все равно на базар пойдем после уроков.
«День рождения Оксаны! Вот что!» — вспомнил наконец Федя и, чтобы не думать о копилке и криках тети Люси и бабки Веры, если они прознают, поскорее перевел разговор.
— Видал, немцев вчера вели?
— Видал, как не видать. Я им соленых огурцов выносил.
— Ты?.. Немцам?
— Какие они теперь немцы? Пленные.
— А я тоже! — обрадовался Федя. — Я им хлеба дал.
— Ребята из рогатки хотели по ним, — вздохнул Яшка, — вот я и вынес огурцов… Не стоят они того, да уж ладно. Будут у нас грехи свои отрабатывать. Такого понатворили.
Яшка говорил, как взрослый, и Федя помалкивал. А в школе ждала радость.
Соседка Федина, Лилька, так и сияла, прикрывая ладошкой рот. Федя поглядел на себя, под партой потрогал пуговицы на ширинке — все было как следует.
И тут вошла в класс Лилькина мама, настоящая учительница Клавдия Алексеевна. Федя сразу догадался, что это — она.
Ах, Клавдия Алексеевна была совсем-совсем некрасивая. Лицо желтое, на щеках мелкая рябь морщин, веки тяжелые, бровей почти не видно, волосы собраны в пучок.
Она стояла перед классом и смотрела на ребят, не на всех сразу, а на каждого по очереди, и каждому говорила:
— Ну, здравствуй, Яша! Управляешься с братишками? — и улыбалась, и Яшка улыбался в ответ:
— Управляюсь, Клавдия Алексевна!
— Ярослав, голубчик! Ты, думаю, уже не только всех русских царей изучил, но и всех князей, а их было видимо-невидимо.
— Я фараонов теперь изучаю! — радостно подскочил Кук и улыбнулся в ответ на улыбку.
И никто свою улыбку не отпускал, и весь класс улыбался.
— Тебе, Федя, хорошо с ребятами? — спросила Клавдия Алексеевна.
— Очень хорошо! — совершенно счастливый, звонко выкрикнул Федя.
И все засмеялись.
Клавдия Алексеевна прошла по рядам, трогая руками кудлатые мальчишечьи и расчесанные девчоночьи головы. Те, кто сидел у стены, придвигались к соседу, подставляя головы, чтобы их ненароком не обошла добрая рука учительницы.
А потом была математика, задача на муторные бассейны, и вот ведь диво: Федя понял — что к чему. Первый раз в жизни понял, как решаются задачки.
Из школы выходили втроем: Яшка, Федя, Кук. Пятиклассники ждали.
— Я за Цурой сбегаю! — сказал Федя.
— Погоди! С крыльца не сходите, я мигом! — Яшка кинулся назад в школу.
Кук стоял, смотрел на верхушки деревьев, словно это ждали кого-то другого.
— А гнезда уже пустые, — сказал он. — Что-то больно рано.
— Наверное, зима холодная будет, — Федя следил за мальчишками. Они чего-то затевали, подавали какие-то знаки в школу.
— Я люблю зиму, — сказал Кук. — Люблю, когда деревья в инее. И когда луна и мороз.
«О чем он бормочет! — закипал потихоньку Федя. — Сейчас ребята бить кинутся, а он про луну».
И точно! Из двери выскочил мальчишка и двумя руками толкнул Кука с крыльца в толпу пятиклассников. Кулаки взвились, но тотчас раздался властный сильный голос:
— Кто его тронет, будет иметь дело со мной.
Мальчишки отпрянули. На крыльце стояла Клавдия Алексеевна.