Черные дыры российской империи - Лев Шильник

Разумеется, автор этих строк не настолько самонадеян, чтобы полагать, будто ему удалось расставить все точки над i. В меру своих скромных способностей мы постарались наглядно продемонстрировать, что реконструкция событий далекого прошлого сопряжена с огромными трудностями, и если нам удалось донести до читателей эту простую истину, то мы считаем свою задачу выполненной. Будь на то наша воля, мы бы предуведомляли каждое историческое сочинение аннотацией примерно следующего содержания: редакция предупреждает, что всякая историческая реконструкция неполна и приблизительна, и допускает иные прочтения и подходы.

Это смутное смутное время

Под Смутным временем на Руси принято понимать насыщенный разнообразными событиями непродолжительный исторический период от смерти сына Ивана Грозного Федора Иоанновича в 1598 году до воцарения первого Романова (Михаила Федоровича) в 1613. За эти 15 лет на русском престоле успели посидеть Борис Годунов, его сын Федор Борисович, Лжедмитрий I и Василий Шуйский. Лжедмитрий II (знаменитый Тушинский вор) взять Москву не сумел, но изрядно потрепал нервы боярам, простояв на ближних подступах к столице в течение года. Дальше события развивались стремительно. Когда бездарного интригана Шуйского в июле 1610 года сбросили наконец с трона и насильно постригли в монахи, боярская дума обратилась к польскому королю Сигизмунду, заявив, что согласна избрать русским царем королевича Владислава. Между прочим, среди присягнувших Владиславу был и будущий царь Михаил Романов. Дело закончилось тем, что польский гетман Ходкевич захватил Москву, а Русское государство окончательно развалилось на удельные земли, управляемые крайне сомнительными личностями. Кроме поляков в Москве и так называемого Ярославского ополчения под командованием князя Пожарского и торгового человека Кузьмы Минина, по святой Руси гуляли казацкие атаманы Заруцкий и Трубецкой, а во Пскове и Астрахани укрепились невесть откуда вынырнувшие еще два Лжедмитрия – Третий и Четвертый. На севере хозяйничал разграбивший Новгород авантюрист Делагарди во главе отряда шведских кондотьеров. Вся эта разномастная публика ощущала себя полновластными суверенами, издавала указы, карала и миловала по своему усмотрению и жаловала сподвижников землями. А вдоль больших дорог хаживали никому не подконтрольные ватаги так называемых «шишей», грабивших и резавших всех подряд. Все воевали против всех. Поля зарастали сорной травой, пустели грады и веси, а народ разбегался неведомо куда. Казалось, наступал конец света. В конце концов Минин с Пожарским во главе народного ополчения вышибли из Москвы поляков (среди которых решительно преобладали немецкие наемники), а Земский Собор абсолютным большинством голосов избрал на царство 16-летнего Михаила Федоровича Романова, сына Федора Никитича Романова – бывшего митрополита ростовского Филарета и двоюродного брата царя Федора Иоанновича. Но долгожданный мир на Руси не воцарился: военные действия против поляков и шведов продолжались еще пять лет, до Деулинского перемирия 1618 года.

В наши задачи не входит обстоятельный разбор всех перипетий великой российской Смуты, так как это заняло бы слишком много места. Посему мы ограничимся рассмотрением ключевых эпизодов той непростой эпохи – восшествием на престол первого Самозванца и путаных политических интриг митрополита Филарета – фигуры загадочной, неоднозначной и чрезвычайно влиятельной. Но сначала необходимо вскрыть причины небывалого разора и безвластия, постигшего многострадальную Россию в начале XVII столетия.

Вне всякого сомнения, прологом к Смуте стало почти сорокалетнее правление Ивана Васильевича IV Грозного с его кошмарной опричниной, бездарной Ливонской войной и настоящим геноцидом собственного народа. Надо сказать, что XV–XVI века русской истории – это время, когда все население огромной страны, включая родовитую аристократию, постепенно превращалось в холопов государевых. Еще при деде Ивана Грозного, Иване Васильевиче III, позорная торговая казнь – битье кнутом – стала повсеместным явлением: теперь от нее не были избавлены ни духовные особы, ни богатые вельможи, ни князья. Допросы сопровождались жуткими пытками. Самовластие Ивана росло день ото дня – почтенный боярин в государевых глазах был таким же быдлом, как самый последний смерд. Историк Н. И. Костомаров пишет: «Возвышая единовластие, Иван не укреплял его чувством законности. По произволу заключил он сначала в тюрьму сына, венчал на царство внука, потом заточил внука и объявил наследником сына; этим поступком он создал правило, что престол на будущее время зависит не от какого-нибудь права, а от своенравия лица, управляющего в данное время государством…»

При Иване Грозном процесс превращения свободных людей в бесправных слуг и холопов государевых близился к окончательному завершению. Австрийский дипломат Сигизмунд Герберштейн, дважды посещавший Московию уже в XVI столетии (при Василии III), свидетельствует: «Властью, которую он (Московский князь. – Л. Ш) имеет над своими подданными, он далеко превосходит всех монархов мира. Всех одинаково гнетет он жестоким рабством… Все они называют себя холопами, то есть рабами государя…» Другие иностранцы рассказывают, что боярин и последний крестьянин равны перед ним и одинаково безответны перед его волей: «Никто из подданных, как бы он ни был высоко поставлен, не смеет противоречить воле государя или не соглашаться с его мнением; подданные открыто говорят, что воля государя – Божия воля, и государь – исполнитель воли Божией». А ведь совсем под боком неподвижного Московского царства лежали Литва и торговый Новгород с его древними вечевыми традициями. Стоило только бесправному и унижаемому на каждом шагу «холопу государеву» пересечь литовскую границу, как он сразу же преображался в гордого шляхтича, имеющего право отправлять посольства к иностранным дворам и открыто высказывать претензии королю в лицо.

При Иване Грозном волна свирепого первобытного зверства захлестнула страну Людей сажали на кол, жарили на сковородах, травили медведями, резали по суставам, варили в котлах и перетирали специальными веревками. Больная фантазия полубезумного царя не знала границ. Н. И. Костомаров пишет: «…на Красной площади поставлено было 18 виселиц и разложены разные орудия казни: печи, сковороды, острые железные когти («кошки»), клещи, иглы, веревки для перетирания тела пополам, котлы с кипящей водой, кнуты и пр. Народ, увидев все эти приготовления, пришел в ужас и бросился в беспамятстве бежать куда ни попало. Купцы побросали в отворенных лавках товар и деньги». Когда на площадь вывели триста осужденных, она была совершенно пуста. Царю это не понравилось, и он приказал насильно согнать народ на площадь. Изобретательный Иван едва ли не каждому осужденному придумал особую казнь: одних рассекали на части, подвесив вверх ногами, других попеременно обливали холодной и кипящей водой, так что кожа сходила чулком, и т. п. Говорят, царь смеялся до слез, глядя на мучения своих жертв.

В декабре 1564 года начался опричный террор. Царь-батюшка зело прогневался на бояр, детей боярских, дворян, приказных людей, духовенство – на всех, одним словом, и уехал в Александровскую слободу. Идея опричнины незамысловата: вся территория Московского царства отныне разделялась на земщину, где продолжали действовать прежние органы власти, и на опричнину (все, что опричь земщины, то есть кроме нее), где правит царь собственной персоной. В опричнину в основном отошли земли, где располагались вотчины бояр и князей. Таким образом, был окончательно поставлен крест на остатках самоуправления, и вся жизнь Московского царства попадала под тотальный государственный контроль. Проводником этого контроля стало опричное войско «кромешников», набранное из верных царю людей, среди которых были и родовитые бояре-карьеристы, и всякий полууголовный сброд.

Советские историки предпочитали не упоминать обо всех этих неаппетитных деталях, толкуя о процессах централизации и борьбе царя с боярской оппозицией. Товарищ Сталин, например, с полным одобрением относился к деятельности Ивана и любил посокрушаться: «Недорубил Ивашка, недорубил…» Да и сегодня нередко можно прочитать, что число погибших в годы опричного террора не превышает трех-четырех тысяч человек, в то время как в просвещенной Европе истребили около 100 тысяч гугенотов. Спору нет, в тот жестокий век всюду было несладко, но только в России могли в два счета извести абсолютно любого, ничуть не озаботившись его социальным статусом. И потом, откуда вообще взялась эта странная цифра – 3–4 тысячи человек? Достоверно известно, что Иван Грозный уничтожил 3 тысячи одних только бояр и князей, а общее число жертв колеблется, по разным оценкам, от 70 до 200 тысяч. Причем следует иметь в виду, что это прямые жертвы опричного террора, то есть те, кого непосредственно пытали и убивали. Между тем непосильные налоги в годы Ливонской войны (1558–1583) и насильственный вывоз крестьян опричниками из земель опальных бояр привели к массовым побегам, чудовищному разорению, голоду и мору. Имеются основания полагать, что от голода и болезней умерло никак не меньше миллиона человек. Если же принять во внимание, что население Московского царства в ту пору не превышало 4–5 миллионов, эти цифры говорят сами за себя.