Семья Буссардель - Филипп Эриа

- Если когда-нибудь судьба нам изменит,- говорила она,- у меня будет кусок хлеба: я стану портретисткой.

Когда Аделине исполнилось шестнадцать лет, отец разрешил ей брать уроки у художника-миниатюриста.

Близнецы не менее сестер были довольны своей комнатой. Буссардель сразу же сделался сторонником новых, более мягких принципов воспитания, распространившихся по окончании наполеоновских войн, и позволял сыновьям царить в детской так же, как это было в прежней квартире, на антресолях. Рамело, не прибегая к наказаниям, следила, как они готовят уроки, пишут, решают задачки. Оба уже учились в Бурбонском коллеже - на другой стороне площади, но они были приходящими. Директор коллежа, человек старого закала, не мог успокоиться, видя, что пег больше распространяется обычай отдавать детей в учебные заведения приходящими учениками, и настойчиво уговаривал Буссарделя поместить близнецов пансионерами. После первой четверти он снова попытался залучить их в пансионскую столовую и дортуар, убеждая отца, что он впоследствии пожалеет о своей неразумной слабости, что семейная атмосфера изнеживает юношей, что Фердинанд по натуре своей склонен к рассеянности и так далее, и так далее. Буссардель пропускал эти увещевания мимо ушей: ему необходимо было присутствие сыновей и доме, они пробуждали в нем энергию, они были его гордостью, поддержкой в его честолюбивых стремлениях.

К вечеру, в пятом часу, если у него не было посетителей в рабочем кабинете на антресолях, он садился у окна, поджидая, когда его мальчики выйдут из школы. Напротив была видна высокая фигура Жозефы, неподвижно застывшая на крыльце коллежа,- значит, уроки еще не кончились. Иной раз отцу, для которого его сыновья были единственной любовью, казалось, что слишком долго не слышно звонка, и, придвинув кресло к низкому окну, он смотрел в него, не отвечая курьеру, стучавшему в дверь, он ждал появления близнецов на площади, как в былые дни ждала его самого покойная жена. Когда наконец мальчуганы в сопровождении няни переходили улицу, Буссардель нередко убегал из кабинета, взбирался по винтовой лестнице и спешил в комнату сыновей посмотреть, как они сидят перед огнем, пылающим в камине, и пьют шоколад, в то время как Жозефа и Аделина снимают с них башмаки. Маленький Фердинанд поворачивал голову и, увидев отца, бежал к нему в одних чулках, карабкался по его ногам. Луи, помешкав мгновение, следом пал его примеру. Они рассказывали последние новости: что про" исходило в школе, какие отметки они получили; показывали свои дневники с похвалой за поведение, а иногда и картонные медали. Это были сладкие мгновения, исполненные ничем не омраченной радости, и вдовец, чувствуя привязанность своих сыновей, благодарил судьбу.

Близнецы учились хорошо, один - благодаря прилежанию, другой благодаря способностям. У Фердинанда была прекрасная память, он знал уроки почти не заглядывая в книгу, долго бездельничал, шалил, но всегда догонял брата.

- На быстроту не полагайся, голубчик,- наставительно говорила ему Рамело.- Вспомни-ка сказку про зайца и черепаху.

Но хотя она и говорила так, а сама хорошо знала, что в этой сказке все применимо к двум братьям, кроме развязки.

Старуха в чепце "шарлотке" перенесла в отведенные для нее комнаты свою мебель, но, словно не доверяя окружающим, не сразу расставила там свои "редкости", как она их называла. Лишь позднее и постепенно она вытащила их одну за другой из ящиков, шкатулок и коробок, где они хранились. И тогда обе комнаты стали походить на какой-то странный музей. На стенах были пришпилены к обоям старые афиши, а между ними свешивались какие-то лоскутья; на камине, на полочках, на столиках выстроились камешки, какие-то обломки и баночки, но в них можно было увидеть не помаду и притирания, а выцветшие кокарды, высохшие, почти обратившиеся в прах лавровые листики, свинцовые пули. Старуха сама стирала пыль с этих реликвий, раскладывала их то так, то этак, с молчаливой и чудаковатой заботливостью. Она не очень-то охотно допускала профанов в свое святилище и лишь изредка принимала у себя посетителей, являвшихся неизвестно откуда,- по-видимому, то были люди того же склада, что и она сама, люди, у которых и костюм, и манеры, и весь облик были не совсем обычными: так же, как их хозяйка, гости казались какими-то пережитками прошлого. Иной раз Буссардель упрекал Рамело за то, что она прикармливает этих "паразитов", как он говорил, и делится с ними своими сбережениями.

- Ах, оставьте! - отвечала она.- У нас с ними общие воспоминания.

- Но из-за этого вы вовсе не обязаны...

- Нет, обязана.

Она пускала к себе так же и свою любимицу Жюли, но с условием, что девочка придет одна и даст слово никому потом ничего не говорить.

- Ну, расскажи, Рамело,- требовала Жюли, усаживаясь на коврике у ног своей приятельницы.

- А что тебе рассказать?

- Ты уже все знаешь про них наизусть.

- Ну что-нибудь другое. Сама выбирай.

И Рамело рассказывала про кордельеров. Потом подводила девочку к реликвиям.

- Вот,- говорила она, - камни от стен Бастилии. Подлинные, я сама их подобрала в тот день, когда разрушили крепость. Вот стакан, из которого Гракх Бабеф пил мое вино.

- А это что? - спрашивала Жюли, боязливо показывая пальчиком на прядь волос, прикрытую выпуклым стеклом рамки.

И она прислушивалась не к ответу, который действительно уже знала наизусть, а к голосу Рамело: голос старухи так странно изменялся, когда она отвечала на этот вопрос, что Жюли всегда бросало в дрожь.

- Это волосы погибшего патриота, одного из моих друзей. Он на моих глазах был убит картечью на улице Сент-Оноре утром тринадцатого вандемьера.

- Ах! Утром тринадцатого вандемьера! - тихо повторяла девочка, вся во власти сладостного страха и воображения.

IX

Итак, у всех домочадцев Буссарделя, включая Жозефу, которая с помощью судомойки хозяйничала на кухне, определилась их роль, их место, их привычки и мании. Дети уже не очень хорошо помнили антресоли. Все шло заведенным порядком.

Приходилось, однако, подумать о том, чтобы нарушить привычный ход вещей: встал вопрос о замужестве Аделины. Вопрос тем более важный, что Жюли была ненамного младше сестры, да еще следовало позаботиться о будущности сыновей. Именно для них отец хотел поберечь свои силы - положение вполне естественное в семьях, где есть и дочери и сыновья. Как раз в этом, 1826 году обстоятельства складывались так, что привилегии для сыновей становились вполне оправданными и даже более оправданными, чем прежде; того и гляди, их могли установить законодательным путем. Премьер-министром был тогда граф де Виллель, им и был внесен в палату депутатов законопроект о восстановлении права первородства, и палата утвердила проект.

Буссардель охвачен был великим смятением. Он всегда пренебрежительно относился ко всякой политике; с тех пор как у него родились сыновья, то есть с тех пор как у него окончательно сложилась семья, он еще более проникся равнодушием к делам, касающимся всей страны. Для него важными событиями было только то, что происходило в его доме. У него был двухъярусный мир антресоли и второй этаж, соединенные внутренней лестницей, как бы служившей осью вращения двух этих сфер.

Но на этот раз политическое событие раздвинуло стены: биржевой маклер Буссардель заинтересовался решением палаты, не касавшимся ни биржи, ни банка. В противоположность многим другим ему не казалось нелепым это восстановление старорежимных устоев, на которые Франция опиралась в течение десяти веков. Несмотря на старания Буссарделя производить впечатление человека глубокомысленного, он не всегда правильно судил о вопросах общего значения, его скорее интересовали частные случаи, например положение его сыновей. С точки зрения науки, да и закона; Фердинанд, родившийся на двадцать минут раньше брата, был в семье старшим из детей мужского пола, и если это обстоятельство будет признано официально для целей утверждения рода, для передачи наследства, старший из близнецов получит большие преимущества и Буссарделю придется срочно пересмотреть свои планы. До сих пор он считал своим долгом одинаково относиться к сыновьям, не выказывая своего предпочтения Фердинанду, - с новым законом всему предстояло измениться. Закон изменял самый долг, изменял образ мыслей и чувства даже у такого уравновешенного, положительного человека, как Буссардель. В законопроекте, внесенном правительством, сказывалось влияние партии приверженцев религии, и вот биржевой маклер почувствовал, что в нем пробуждается набожность.

Однако палата пэров отклонила законопроект, и Буссардель после напрасных волнений возвратился к прежним умонастроениям.

Он обратил теперь все свои заботы на старшую дочь, которую хотел пристроить. Напрасно он отвлекся от этой цели, приходилось все начинать сначала. Аделине уже исполнилось восемнадцать лет, она по-прежнему твердила о своем намерении не выходить замуж, но отец не верил, что девочка, совсем не знающая жизни, может без всякой основательной причины дать обет безбрачия, и считал это детской выдумкой. Он полагал необходимым для блага своей наивной дочери искоренить ложные понятия, которые у нее сложились. Как она будет благодарить его впоследствии, когда, окруженная детками, под руку с превосходным мужем, придет к старому отцу, к дедушке, которым он к тому времени станет, поздравить его с Новым годом или с днем рождения. Старая дева - это сущее чудовище, противоречащее законам природы и особенно нежелательное в буржуазной семье, где оно представляет мертвый груз, кажется чем-то подозрительным, порочащим ее кровных близких. Нечего дальше мешкать. Состояние биржевого маклера Буссарделя, несомненно, должно было в будущем возрасти, и пусть лучше обогащение отца пойдет в пользу младшей дочери и обоих мальчиков. Если Аделина уже будет пристроена, Жюли получит больше приданого, а сыновьям он выделит больше капитала. Но, разумеется, и речи не может быть о том, чтобы принести старшую дочь в жертву; Аделина хорошенькая, да и с пустыми руками она из дому не уйдет, следовательно, можно найти вполне приличного жениха. И Буссардель наметил в женихи своей дочери сына Сильвена Миньона.