Лагерный пахан - Владимир Колычев

Разумеется, Трофим не стал спрашивать, в чем именно обвиняют Шмакова. Во-первых, не принято лезть в чужие дела, а во-вторых, Викентий сам по себе мало его интересовал. Вот о Кристине бы он поговорил. Вот кто снился ему по ночам, вот кто будоражил его воображение…

– Кристина ждет? – дрогнувшим голосом спросил он.

– А как же?.. Она сейчас дома… У нас хороший дом, двухэтажный, с камином и сауной…

Трофим представил, как обнаженная Кристина – красивая и недоступная – лежит плашмя на банных полатях, а шарик-лошарик на своем колесике охаживает ее веничком. Сначала веничком, а потом… И ей нравится, она стонет от удовольствия…

– Чо тебе от меня надо? – сам от себя того не ожидая, рассвирепел он.

Викентий испуганно шарахнулся в сторону, но очень быстро взял себя в руки.

– Вообще-то, я могу уйти, – сказал он.

«Ну и вали!» – хотел послать его Трофим, но сдержался, сама интуиция подсказала ему, что делать этого не стоит.

– Тебе опасность, парень, грозит, – тихо сказал Шмаков.

– Это ты о чем? – напрягся Трофим.

Осторожно осмотрелся вокруг – не подслушивает ли кто. Люди вокруг, но это «серая» масть, блатные в своем углу, у них свои понты. Может, и есть среди «серых» стукачок, но вроде бы никто рядом не греет уши, не прислушивается к чужому разговору.

– Со смотрящим у тебя недоразумение, – едва слышно произнес Шмаков.

– Это я и без тебя знаю.

– Ты ему какие-то деньги должен.

– Ему?! Вообще-то, он говорил, что деньги Жиха требует.

– Жиха?.. Не знаю… А почему Жиха?

– Да потому что Рубач с ним в кентах. Жиха цеховых кроет, они ему отстегивают… Ты тоже цеховой, да? Тоже отстегиваешь?..

– Э-э, да… Есть постановление воровского схода, все теневые предприниматели должны отстегивать в общак десять процентов…

– Постановление схода? – еще больше напрягся Трофим.

Воровской сход – дело очень серьезное. Если так, то выходит, что он действительно против общака пошел, раз поднял руку на Лялина. Воровскую дойную корову зарезал, хоть и не своими руками, но все же…

– И что за сход?

– Кисловодский сход. О-очень большой сход…

– Все-таки ты цеховой.

– Да, у меня свое дело. Если позволишь, не буду говорить, какое.

– Да я и не спрашиваю… Это что ж, если б я тебя тогда прибил, мне бы за тебя предъяву сделали?

– А как ты думал? Все в этом мире взаимосвязано. Теневых предпринимателей в нашей стране совсем не много, а тюрем и лагерей хоть отбавляй, сам понимаешь, какой тугой воровская мошна должна быть. А где деньги брать? Вот нас и берегут… Такие вот дела, парень… Боюсь, что Рубач очень серьезно настроен. А я же вижу, он человек не очень хороший, от него всего можно ожидать. Да и разговор был…

– Что за разговор? – всполошился Трофим. – С кем?

– Плохой разговор. Для тебя плохой… Как бы тебе на «торпеду» не нарваться. Будь осторожен, парень…

Он понял, о какой торпеде идет речь. Исполнителем воровской воли мог быть «бык» из его свиты или какой-нибудь лох, по уши в обязалове перед Рубачом. Этот лох убивает Трофима, за это списывают долги… А убить его могут запросто. Ведь он забил на Рубача с прибором, и если тот спустит это дело на тормозах, авторитет его гикнется в мутную водицу, как помершая на середине Днепра птица…

– Да я-то знаю, что рамсы серьезные, – криво усмехнулся Трофим. – Только не пойму, какой твой в этих делах интерес?

– Ну, не знаю, – замялся Шмаков. – Мы же все-таки соседями были…

– Соседями?! У тебя дом свой с камином и сауной, а ты в нашем тараканнике жил, да ты ненавидеть нас всех должен…

– Ненавидеть? – нахмурился Викентий. – Погоди, ты что-то не то говоришь, парень. Ваш тараканник – дворец по сравнению с тюремной хатой. Так что ж, по-твоему, я должен возненавидеть всех, кто сидит вместе со мной? Или ты сам всех вокруг себя ненавидишь?..

– А ты за слова не цепляйся, – буркнул Трофим.

– А ты не старайся казаться хуже, чем ты есть. Поверь, тебе это не идет… Ты же нормальный парень, только гонору в тебе очень-очень много. Потому и встал на скользкую дорожку…

– Ты что, морали мне будешь читать?

– Нет, не мое это дело, – замялся Шмаков. – И вообще…

– Что вообще?

– Я знаю, тебе Кристина очень нравится.

Шмаков пристально смотрел на него. Взгляд жесткий, твердый, немигающий. Трофим и не думал, что Викентий может так смотреть…

– Ну нравится, и что?

– Я знаю, ты в ресторане с ней был.

– Ну был… А ты что, ревнуешь?

– Нет. Я в своей жене уверен. А она твое приглашение приняла только для того, чтобы поговорить с тобою, чтобы ты глупостей не наделал… А ты их все равно наделал, с топором на нас бросался…

– И что дальше?

– А то, что ты понять должен – не светит тебе ничего с Кристиной. Ничего!..

– Да? – ухмыльнулся Трофим. – А может, поспорим?

– Поспорим?! – ошалел от возмущения Шмаков. – На Кристину?! На эту святую женщину?!. Да, уж чего-чего, а этого я от тебя, парень, не ожидал!

Он развернулся, чтобы уйти – с чувством оскорбленной невинности. Но Трофим вовремя положил ему руку на плечо, удержал:

– Ну, извини…

Что ни говори, но Кристина и для него был святой женщиной. А он спорить на нее собрался… Ну не идиот!..

– Погорячился, в натуре… Я понимаю, что мне ничего не светит…

– Вот! Это хорошо, что ты понимаешь! – оживился Викентий.

– Понимаю… И что дальше?

– Спорить я с тобой не буду. Но хотел бы заключить с тобой договор… Ты даешь мне честное слово, что навсегда забудешь про Кристину, а я… – Шмаков запнулся, напустил на лицо важность до предела серьезного человека. – В общем, я хочу помочь тебе. Ничего пока говорить не буду. Как только все прояснится, мы с тобой продолжим разговор…

Прогулка закончилась, «отдыхающих» водворили обратно в камеру. Трофим завалился на свою шконку. Суета людская вокруг, духота, вонь от параши, клопы из матраца лезут-кусаются. Но для него все это уже привычно – он не страдает от неудобств, не мучается, как мягкотелые первоходы. Но душу гложет досада. Почему он сполз на обочину тюремной жизни, почему не обедает за блатной половиной стола как белый человек, почему делит свои дачки с каким-то серым мужичьем.

Пусть он и не состоял на воле ни в какой воровской «семье», пусть не отстегивал в общак, но по жизни он черной масти, он должен быть с бродягами, он должен быть в центре. Но не судьба. И все из-за какого-то Рубача… Сначала его просто вышвырнули с блатной половины как нашкодившего щенка, теперь вот еще и жизнь отнять хотят – как будто он гад какой-то… Беспредел, в натуре! Хоть караул кричи…

Его подняли среди ночи. Кто-то толкнул в плечо. Сон как рукой сняло. Трофим вскочил на ноги. Его могла побеспокоить «торпеда», выпущенная Рубачом. Но ведь он жив-здоров, значит, ничего страшного пока не произошло. А толкнул его в плечо вертухай. Ухмыляющаяся рожа под форменной фуражкой.

– На выход, Трофимов!

– Ночью?!

– Давай, давай, не разговаривай!

Вслед за ним из камеры вышел Рубач. Злобно глянул на Трофима, молча ткнулся лицом в стену – так и стоял, пока надзиратель не закрыл дверь.

И конвоир здесь же. Открыл ключом-вездеходом решетчатую дверь, пропустил арестантов в следующий отсек.

– Лицом к стене!

Все как положено – никаких поблажек или, наоборот, каверз.

Их повели в особый блок строгой изоляции. Именно там и находилась ужасная пресс-камера. Трофим перепугался не на шутку, но виду старался не подавать. И Рубач держал себя в руках, но от него все равно исходили волны животного страха.

Их привели в обычную с виду камеру, но Трофим очень сомневался, что за дверью обыкновенные зэки. Или лохмачи, или еще что-нибудь хуже…

Первым в камеру зашел Рубач.

– Доброго всем здравия, братва! – В его голосе явно проскальзывали холуйские нотки.

Конвоир протолкнул Трофима в узкую щель между приоткрытой дверью и косяком. Он невольно толкнул плечом Рубача, но тот этого как будто и не заметил.

Камеру действительно нельзя было назвать обыкновенной. Вроде бы не было в ней мягких кушеток, как в пресс-хате, но и шконки здесь не из железных уголков сварены – железные койки с панцирными сетками, да еще в один ярус. Сортир за фанерной перегородкой, стены плотно выкрашены зеленой краской, а полы – темно-коричневой, даже потолок со свежей побелкой… Пять человек в камере. Во главе угла средних лет мужчина с массивной головой. Глубоко и широко посаженные глаза под тяжело нависшими надбровными дугами, широкий приплюснутый нос, мощная челюсть. В глазах предштормовой штиль. Он был в майке, и хорошо были видны воровские звезды под ключицами. Или вор в законе, или очень крупный лагерный авторитет. Вокруг такие же мрачные и пугающие личности. Наколки на плечах и пальцах – купола, мачты, коты, перстни… Воровская элита.

Трофим понял, что угодил в «Индию» – так называлась хата, куда менты сплавляли особо авторитетных заключенных. Святая святых тюремного изолятора. И в центре «алтаря», судя по всему, находился сам Жиха.