Светлая печаль Авы Лавендер - Лесли Уолтон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пекарня пережила Великую депрессию, торгуя джемами, желе, копченым мясом и яйцами, когда Эмильен удавалось их достать. Преданность покупателей она завоевала, предлагая им магазинный кредит. Некоторые относили сам факт выживания округи в те тяжелые времена на счет Эмильен: в булочной голодный всегда мог добыть хлеба.
Когда любимый всеми учитель старшей школы Игнатий Лакс женился на Эстель Марголис, в лютеранской церкви состоялась небольшая церемония, и к ассортименту кондитерских изделий добавились свадебные торты. Свадьба завершилась четырехъярусным тортом, который Эмильен специально испекла по такому случаю. Невеста и жених счастливо улыбались друг другу, но гостям больше запомнился именно торт: заварная ванильная начинка, украшения из сливочного крема, привкус малины, которую, судя по всему, добавили в тесто. Никто не смог унести остатки торта домой, чтобы положить под подушку в надежде, что им приснится их суженый, – нет, гости Игнатия Лакса и Эстели Марголис съели все до последней крошки, и им снилось, что они едят его снова. После этой свадьбы незамужние женщины просыпались среди ночи в слезах не от одиночества, а оттого, что больше не было торта. Разумеется, торт стал в булочной одним из самых популярных товаров, который заказывали по любым поводам, большим и маленьким.
Взяв со стола ключи от пекарни, Эмильен направилась к выходу. Ключи Эмильен держала на кожаном шнурке, гладком от постоянного таскания на шее. Она никогда с ними не расставалась – даже клала рядом на подушку, перед тем как уснуть.
Эмильен вышла на крыльцо и зажмурилась на весеннем солнце. Когда она закрыла дверь, стук молотка Гейба стих, превратившись в слабые глухие удары. В пекарне Эмильен всегда была главной. Даже Вильгельмина не позволяла себе принимать решений, не посоветовавшись с Эмильен. Она вздохнула – вот бы и дома так.
Какой должна быть детская, для Гейба оставалось тайной, и все же он соорудил кроватку, которую поставил у окна. Он как раз думал над цветом стен, когда Вивиан проскользнула в комнату позади него.
– Зеленый, – сказала Вивиан, глядя на ведра с белой и синей краской у его ног.
Подняв глаза, Гейб вздрогнул.
– Какой именно оттенок зеленого?
– Светлый, но не лайм. Как зеленое яблоко. Весенняя зелень.
Гейб согласно кивнул.
– Значит, весенняя зелень.
Гейб очень мало спал и ночью часто делал то же, что и днем: работал по дому, наполняя сны моей мамы стуком молотка и «вжиканьем» пилы. А когда не работал, то праздновал ремонт кремовыми бутылками домашнего пива. В те ночи мама спала без снов.
Гейб смотрел, как Вивиан прохаживается по комнате. Хорошо, что она искупалась. Гейб точно не мог сказать, было ли это делом рук Эмильен или Вильгельмины, но надеялся, что Вивиан сама смыла с локтей вишневый сок и повязала волосы красной лентой. Возможно, что-то хорошее замаячило на горизонте.
Она провела кончиками пальцев по свежеотполированной кроватке, полюбовалась занавесками на окнах. Когда она обратила внимание на крошечную поделку над кроваткой, Гейб затаил дыхание.
– Перья, – сказала Вивиан с блуждающей улыбкой.
– Я подумал… Возможно, это было бы… – Гейб запнулся, не зная, как объяснить, что побудило его собрать сброшенные местными птицами перья и повесить их над тем местом, где будет спать ребенок Вивиан.
Один раз, после особенно сильных возлияний, Гейб, оказавшись в комнате Вивиан, опустился на колени у ее кровати. Неприглядная и неопрятная – ступни покрыты грязью, у насупившегося рта и на ладонях красные круги от сока, – она все равно казалась ему красивой. Он приложил ладонь к выпуклости живота. Если спросит, то он уже придумал имена ребенку. Если будет девочка, то Александрия или Элизе, а если мальчик, то Дмитрий.
Он собрался было отнять руку, но вдруг почувствовал легкий трепет под ладонью. И хотя Гейб знал термин «шевеление плода», он еле сдержался, чтобы громко не рассмеяться: ему почудилось, что это крылья!
Вивиан опять улыбнулась.
– Перья замечательные, Гейб, – проговорила она и вышла из комнаты, озадачив его тем, что впервые назвала его по имени. Это вселило в Гейба столько надежды, что он вырос еще на пару сантиметров, лишь бы вместить эту надежду всю.
В ночь, когда у моей мамы начались схватки, почти никто не спал. Ночные птицы слетелись на лужайки, словно благочестивые прихожане. Они пировали; темноту оглашали предсмертные крики их жертв. До этого, днем, вороны и воробьи досаждали всей округе своим яростным пением, залетали в окна и бросались на маленьких детей. Однако Вивиан было не до странной, вызванной предстоящими родами смуты среди местных птиц.
Гейб отвез ее в больницу на громоздком пикапе «Шевроле», купленном для мелких работ в городе – починить то да се. Эмильен еще не вернулась из пекарни, а времени совсем не было.
– Нет времени! – кричала Вивиан с пассажирского сиденья, сжав кулаки туго-туго, под стать круглому животу. Она жмурилась от боли, над верхней губой блестел пот.
Гейб, потянувшись вбок, схватил ее за руку – как же гадко, что прикасаться к ней в такую минуту доставляет ему удовольствие.
– Держись, Виви, уже скоро.
Гейб остался ждать в приемной, а Вивиан увезли две медсестры в фартуках и, поместив ее в стерильную белую комнату, вновь заскрипели своими туфлями по коридору.
Мама плакала и кричала в одиночестве. Звала медсестер, Джека, даже мать – хотя Эмильен была не из тех, кто будет держать за руку и влажным полотенцем вытирать пот со лба. Когда боль стала невыносимой и схватки, казалось, раздерут ее надвое, скрипучие туфли вернулись вместе с несущим облегчение холодным шприцем.
В сумерках, прежде чем забыться глубоким сном, Вивиан ясно видела падающие с потолка огромные перья, но объяснила это видение последствиями анестезии.
Когда я родилась, дежурный врач, растерянно посмотрев на акушерские щипцы, ушел в приемную искать членов семьи.
По словам находившихся там медсестер, открыв глаза, я показала мизинчиком в сторону света. Для этого потребовалась незаурядная ловкость, принимая во внимание то, что сначала мне пришлось расправить пару крапчатых крыльев, прорезавшихся по краям лопаток.
Мой близнец оказался для всех неожиданностью – особенно для врача, которого пришлось спешно вернуть для продолжения родов. Позже были споры, имели ли мои крылья какое-то отношение к тому, каким родился Генри. Но как тогда объяснить появление на свет множества других, похожих на него – тех, что родились такими же странными, как и Генри, но без пернатого близнеца?
Через два часа представители прессы пронюхали о моем незаурядном рождении. Вскоре они заполнили больничные коридоры, вызывая злобные взгляды
