Дорога в Китеж (адаптирована под iPad) - Акунин Борис "Чхартишвили Григорий Шалвович"

– Нельзя, – сказал Воронин, поглядев на часы, и заговорил в ускоренном темпе. Жена не любила, когда опаздывали к ужину, а главное еще было не произнесено. – Про тебя я услышал от князя Хилкова. Он, как и ты, работал в Америке на железных дорогах. Изучил весь цикл, от прокладки до эксплуатации, и вернулся строить железные дороги на родине. Хилков превосходный специалист, но, увы, занят по горло – его на части рвут. Для дела, о котором я тебе писал, нужен такой же человек: с американским опытом. Чтобы умел работать и на равнине, и в горах, и с динамитом, и в окружении враждебных туземцев. Северокавказская дорога в этом смысле очень похожа на твой «Трансамерикэн». А еще важно, чтоб у этого человека не было русских «хвостов».

– Каких хвостов?

– Не знаю, как в Америке, а у нас железнодорожное дело – материя мутная. Очень уж большие вертятся деньги. Каждый интересант норовит просунуть на ключевую должность своего человечка. Еще и политика вмешивается. У нас не Америка, но тоже две партии. Я – из одной, великий князь Константин – из другой. Кавказская дорога частная, но ей придается огромное государственное значение, поэтому львиная часть средств дается из казны. Строительство обходится в многие миллионы, и немалая доля попадает в карманы либеральных ставленников – на дороге заправляют они. Пора положить этому безобразию конец. Принято решение назначить инспектора, который будет контролировать работы и расходы. Он не может быть нашим – та сторона на это никогда не согласится. А мы не дадим поставить на такую должность либерала. Нужен кто-то нейтральный. Все путейские чиновники принадлежат либо к одному, либо к другому лагерю, да инспектор и не должен быть чиновником. Нужен некто совсем посторонний, а все же не иностранец, потому что чужак в кавказской каше не разберется. В общем ты – идеальный кандидат. Сейчас были смотрины. Константину ты понравился. Для его тщеславия важно еще и то, что он тебя знал двадцать лет назад – ты получаешься вроде как тоже «константиновец». Скажет кому нужно на той стороне, что ты годишься. Думаю, всё устроится.

Ларцев недоуменно помигивал своими выцветшими от американского солнца глазами.

– Я понимаю, в чем разница между республиканцами и демократами. А чьи интересы представляют российские партии? В чем между ними отличие?

– Постараюсь объяснить за пять минут. Больше времени нет, иначе Корнелия снимет с меня скальп – кажется, это у вас так называется? Давай расскажу, как в свою «партию» пришел я, чтоб тебе было понятней…

Виктор Аполлонович на миг задумался, с чего начать.

– Знаешь, я ведь искренне и горячо верил, что реформы способны улучшить страну. Но в шестидесятые годы я увидел, что происходит нечто обратное. Идея, как бы она ни была привлекательна, может быть опасна, если попадает на неподготовленную почву. Вместо прекрасного цветка прорастает сорная, ядовитая трава. На ум, еще вчера скованный рабством, свобода действует, как водка на непривычного к ней чукотца. Студент, не уважающий университетское начальство, только куролесит, борется за право ничему не учиться. Гласность прессы превращается в соревнование, кто больней ударит по государству. А Россия, так уж исторически сложилось, это в первую, во вторую и в последнюю очередь государство. Не стань его, и мы развалимся на десятки средних и мелких княжеств, как в предтатарские времена. И придет какой-нибудь новый Батый, и раздавит эти осколки каблуком… Государство можно и должно улучшать, но разрушать его – значит служить Батыю. Попадись мне сегодняшнему я тогдашний, двадцатичетырехлетний, без колебаний отправил бы самого себя на виселицу. Вместе с тобой и Портосом. За покушение на царскую особу, олицетворяющую собой государство. Это была чудовищная затея, не оправдываемая даже молодостью. После того, как верховная власть освободила крестьян, нужно было лет на двадцать остановиться. Чтоб выросло новое поколение, не знавшее рабства. Так считает Петр Андреевич, и я полностью с ним согласен… Вот, ежели совсем коротко, вся программа нашей партии.

Ларцев кивнул в знак того, что понял сказанное, и поинтересовался лишь, кто такой Петр Андреевич.

– Граф Шувалов, – объяснил иностранному человеку Воронин.

– А кто это?

– Давненько не встречал я людей, которые не слышали про Шувалова, – вздохнул Вика. – Это мой шеф. Его зовут «Петром Четвертым», потому что возможности у него почти царские. Большой человек, рыцарь государства. Знаешь, говоря без скромности, по своим качествам я вполне мог бы занимать место товарища министра или статс-секретаря, но я предпочитаю скромную должность чиновника особых поручений при графе Шувалове и ни на что ее не променяю. На этом месте можно сделать много больше, чем на ином министерском посту. Ой всё, идем! Без двух минут девять.

При входе в дом с лицом действительного статского советника случилась метаморфоза. Оно словно разгладилось, помягчело, осветилось неким внутренним сиянием. За пределами дома Виктора Аполлоновича никто таким не видывал. В семейном кругу он становился другим человеком.

Вскоре должно было отмечаться еще одно двадцатилетие – его свадьбы. Трудно было вообразить более счастливый союз. Умный муж и умная жена, всегда соединенные общей целью и умеющие ее достигать, жили, по выражению Корнелии Львовны, «извилина в извилину» – в существование душ оба по природному скептицизму не верили. Супругам часто даже не нужно было всё произносить вслух, каждый улавливал мысль другого с полуфразы – и сразу соглашался, либо начинал возражать. Постороннему человеку их до конца не проговоренные дискуссии показались бы непонятны.

Если б не глубокое, прочное счастье, обитавшее у Воронина дома, он с его холодным взглядом на жизнь, вероятно, превратился бы в ходячий арифмометр, но тут рассудочная алгебра поверялась сердечной гармонией. Что может быть сильнее армии с крепким тылом? А супруги были именно что армией, пусть маленькой, причем неизвестно, следовало ли считать госпожу Воронину тылом – быть может, генеральным штабом.

Эту несколько металлическую идиллию омрачало только одно: здоровье хозяйки дома оставляло желать лучшего. В свое время доктора не советовали ей иметь детей, предупреждая, что беременность и родовая натуга могут надорвать сердце, от природы некрепкое. Но Корнелия Львовна никого не послушала. В ее жизненном плане были обозначены дети, четверо. Она уже твердо продумала будущее каждого из них, и пустяки вроде коронарной слабости остановить ее не могли.

Первый ребенок появился на восьмом году брака, когда госпожа Воронина сочла положение семьи достаточно прочным – Вика как раз достиг четвертого класса и стал «превосходительством». В ту пору он еще состоял при великом князе, в честь которого сына нарекли Константином. Но роды дались матери очень дорого. Она едва не умерла и потом так до конца и не оправилась. От дальнейшего чадопроизводства пришлось, увы, отказаться. Правда, мальчик рос чудесный, но мог ли он получиться иным при подобных родителях? Его любили, не балуя, и учили только тому, что пригодится в жизни, более же всего – умению принимать решения и правильному обхождению с людьми. Когда в дом приходили гости, Костю сажали за стол и не отправляли спать, даже если сидение затягивалось до глубокой ночи. Пусть послушает умных людей (глупых к Ворониным не приглашали).

Поэтому и сегодня, несмотря на позднее время ужина, мальчик сидел за столом и внимательно слушал – стройненький и подтянутый в своем гимназическом мундирчике. Рта без разрешения ему раскрывать не полагалось, и Костя помалкивал, внимательно слушал взрослый разговор. На диковинного гостя поглядывал с живым любопытством, но деликатно.

Корнелия Львовна вела корабль беседы заранее намеченным фарватером.

В минуту представления, ласково удержав руку Ларцева, сказала ему со значением, что всё знает про тогдашнее и ужасно рада знакомству с таким человеком. Светской болтовни она не признавала и сразу же, прямо за ордёвром, начала разговор по существу.