Ода абсолютной жестокости - Тим Скоренко

– Цикра, – перебиваю я. – А ты когда-нибудь бывал на аудиенции у Императора?

Почему-то он смущается от этого вопроса.

– Да, бывал. Несколько раз. Это было связано с вопросами обучения.

– Нашего обучения?

– И вашего тоже.

Он продолжает.

– Если Император говорит, ты молчишь. Если спрашивает – отвечаешь. Не начинай говорить первым, ни при каких условиях. Если Император попросит тебя сделать сальто в воздухе, молча делай, потому что Император не говорит впустую: значит, это для чего-то ему нужно.

Всё понятно. Цикра излагает прописные истины.

– И ещё, Риггер. Запомни, если тебе захочется убить императора, напасть на него, а ты можешь, я знаю, то лучше удержись. Потому что оскорбление – это каземат. А покушение – это не просто каземат.

Цикра встаёт.

– Я покажу тебе, что такое покушение.

Мы спускаемся вниз долго, очень долго. Сначала лестницы деревянные. Потом они становятся каменными. Мы идём какими-то загадочными переходами, горят факелы, давит толща земли над головой. Коридоры не пустынны: туда и сюда снуют люди, как и в надземной части дворца. Только люди другого свойства. Они гораздо беднее и проще одеты, но гораздо лучше вооружены.

– Город построен на пещерах. Подземными путями из дворца можно попасть в любую часть города.

Первые несколько подземных этажей предназначены для жизни. Далее идут технические этажи: тут кипит работа.

– Тут расположены многочисленные мастерские. И немалое количество служебных помещений.

Мне начинает казаться, что под землёй жизнь кипит гораздо бурнее, нежели над землёй.

– Почему я никогда здесь не был? – спрашиваю я.

– Ну, пару раз ты пытался, не правда ли?

И в самом деле, несколько раз за время своего пребывания при дворе я хотел пройти через охраняемые двери. Каждый раз меня убивали.

Кроме того, входов в подземелья из самого дворца не слишком много. Все они тщательно охраняются ввиду опасности нападения из-под земли.

– На самом деле, дорога в каземат гораздо короче. Просто я повёл тебя длинным путём, чтобы продемонстрировать жизнь подземелья.

Передо мной – широкая пещера. Мы попадаем в неё из бокового проулка. Центрального прохода нет. Там, где по законам жанра должна находиться дверь, расположен лифт. Через стальную сеть я вижу нескольких стражников. Вообще, под землёй много стражи, просто она не слишком заметна.

– Как он приводится в действие?

– Конный привод, сверху, – говорит Цикра.

Человек, выходящий из лифта, попадает в пещеру, минует её и оказывается перед воротами, врезанными в толщу скалы. Над дверью – надпись на неизвестном мне языке.

– Что там написано?

– Здесь заканчивается бессмертие.

Вырезанным буквам очень много лет.

Место, где заканчивается бессмертие. Меня пробирает дрожь. Кстати, в пещере холодно.

У ворот – четверо стражей, двое – над ними, смотрят через щели-бойницы.

Цикра достаёт какой-то амулет, поднимает над головой. В воротах открывается калитка, мы проходим: сначала я, затем он.

Мы идём по коридорам, полным стражи.

– Это и есть каземат?

– Да. У него несколько уровней. На этом сидят краткосрочники, до десяти лет.

– А где камеры?

– За стенами.

– А двери?

– Неужели ты думаешь, этим камерам нужны двери? Они замурованы. Когда выходит их срок, кладка разбивается.

Точно иллюстрация к его словам, передо мной разворачивается следующая картина. Три человека кирками разбивают стену в одном из коридоров. За ними следят стражники. Мы тоже приостанавливаемся. Наконец, в стене образуется пролом. Два стражника заходят внутрь и выволакивают оттуда человека. Он грязен, он оброс волосами, он худ, но вполне жив и здоров.

– Не более полугода, – говорит Цикра. – Оклемается за пару дней на свету. Сидящие более пяти лет потом несколько лет приходят в себя. И поверь мне, никогда больше не повторяют своих преступлений.

Мы проходим мимо освобождаемого.

Ещё несколько переходов, и я начинаю слышать крики.

Крики становятся громче с каждой минутой. Это крики нечеловеческие, страшные. Мы проходим через комнату, в которой люди висят на стенах, один поверх другого, прикованные цепями и кандалами.

– Для экономии места и в качестве более жестокого наказания, чем темнота, – комментирует Цикра.

– Каких размеров камеры?

– Разные. Есть такие, где можно только стоять. То есть полметра в ширину, полметра в длину и два метра в высоту. Есть – обыкновенные.

Да, думаю я. Каземат у Жирного – десяток зарешёченных ячеек-комнат три на три метра – рядом не лежит с этим монстром.

Крики становятся громче. Я обнаруживаю, что висящие на стенах тоже кричат и стонут, но чуть тише и не постоянно.

– Вот что такое покушение, – говорит Цикра.

И мы вступаем в длинный зал.

По залу ходят надсмотрщики, несколько человек. Иногда они что-то поправляют в механизмах, иногда что-то делают с наказуемыми. Но в большинстве случаев просто ходят. Впрочем, они ходят и по залам с прикованными к стенам людьми.

Первый механизм, который я вижу, – сложная система цепей, в которой, как в паутине, лицом вверх висит человек. На уровне его колен поперёк туловища укреплено нечто вроде валика с сетчатой поверхностью. Ниже колен на его ногах нет кожи.

Цикра замечает мой взгляд.

– Оно вращается, – говорит он, указывая на валик, – и медленно снимает с него кожу. Начиная с ног. Особо хрупкие участки оно обходит, чтобы не убить его. Передняя часть – лезвия, задняя – нагрета, она прижигает рану, чтобы он не умер от потери крови. К вечеру валик дойдёт до лба. Завтра – новый цикл.

Человек, с которого постоянно, день за днём, снимают кожу. Механизм выпускает в лицо пытаемому струю воды. Тот просыпается и начинает орать.

– Покушение – это вот так. Вечно, – говорит Цикра. – Хотя некоторым везёт: их отпускают. Для того, чтобы они рассказали другим. Иногда подобные механизмы выставляются на улицу, на неделю-две, чтобы все видели, что происходит.

Я вижу следующую картину. Столб с привязанным к нему человеком медленно опускается в кипящую непрозрачную жидкость. Затем поднимается. Затем снова. Человек опускается примерно до середины голени. Когда столб поднимается, струя воды пробуждает человека, который тут же начинает орать.

– Столб можно повернуть, чтобы сначала опускались руки, например, – комментирует Цикра.

Людей в этой комнате поджаривают на вертелах, им отрезают пальцы и уши, выжигают глаза и половые органы, вырезают на спинах кровавые рисунки, медленно расчленяют и заставляют жрать себя же.

– Это первый зал, – говорит Цикра.

И тут я понимаю, что в зале стоит крик. Постоянный, нечеловеческий крик, к которому мгновенно привыкаешь, и он начинает казаться не более чем фоном. А это не фон, нет. Это рисунок, иллюстрация человеческой боли.

– Теперь ты знаешь, что будет с тобой, если ты сделаешь что-нибудь не так, – говорит Цикра.

Когда-то я думал, что нет никого сильнее меня. Я понял, что я ошибался. И стал сильнее.

Ещё вчера я думал, что умею быть жестоким.

Жестокости нужно учиться.

У Бельвы горячие руки. Она разминает мне спину.

– Риггер… – говорит она.

– А?

– Я хочу вернуться.

Я ничего не отвечаю.

– Скажи мне, мы можем уехать?

– Ты можешь, – отвечаю я.

Снова повисает тишина.

– Я не верю тебе, Риггер. Ты никогда ни от кого не зависел.

Я хочу ответить, что и сейчас ни от кого не завишу, но понимаю, что это ложь. Время, проведённое во дворце, заковало меня в цепи не менее крепкие, чем те, которые держат людей на стенах каземата. Риггер стал игрушкой, куклой на ниточках. Но меня это не злит. Почему-то я воспринимаю этот факт естественно, будто так и должно быть, будто никакого другого решения просто нет.

– Я не знаю, Бельва. Я действительно не знаю.

Она гладит меня своими пухлыми нежными руками. Я закрываю глаза и чувствую её губы. Она целует мою спину, шею. Я поворачиваюсь и обнимаю её.

– Мы должны ловить каждый миг, Риггер, – шепчет она.

Я ловлю. Я ловлю каждый миг.

Я вспоминаю волевое лицо Императора из книги Цикры. Я думаю о том, что завтра я увижу этого человека. Человека, который никогда или крайне редко показывается на публике. От которого зависит всё. Который может одним движением царственного мизинца отправить тысячу человек в пыточные залы каземата.

Я начинаю думать о том, что бы сделал я, будь я императором. Мне кажется, что я ничего бы не стал менять. Гигантская машина власти может функционировать и без меня. Я бы развлекался так, как не развлекается ни один человек. У меня были бы тысячи женщин, любых, всех цветов и типов. И я бы творил с ними всё, что захотел. У меня было бы лучшее оружие. Лучшие воины. Я бы проводил гладиаторские бои – лучшие в Империи. Лучшие в мире.

Может, я пошёл бы войной на Фаолан. Я бы претворил в жизнь ложь Киронаги.