Протокол - Жан-Мари Густав Леклезио

67 шансов из ста, что она потащила Соню Амадуни в это претенциозное заведение с приглушенным фальш-освещением, с фальш-креслами, обитыми красным фальш-атласом и с псевдожиголо, танцующими с псевдобанкирскими дочками. Хорошо, что никто не желал в это верить.

В «Старео» было пусто: завсегдатаи решили не приходить в субботу вечером, им больше нравился понедельник — день «пик». Адам вошел в полутемный зал и поискал глазами Мишель или Соню Амадуни; их там не оказалось.

«Вы знаете Соню Амадуни?» — громко спросил он у бармена, мужчины с седеющими висками в шелковом галстуке. Тот со скучающим видом покачал головой. Из автомата доносилась тихая музыка. Рядом с Адамом у стойки сидели два блондинистых красавчика.

Адам огляделся: вокруг все было тихо, мило и тошнотворно. Впервые за долгое время он дышал таким чистым воздухом; хотелось остаться здесь, в этом своего рода забытьи, ждать неизвестно чего и ничего не делать; выпить виски из высокого ледяного стакана, подсесть к двум женоподобным красавцам; побыть рядом с их мягкими лайковыми куртками, с их слишком красными губами, со слишком белой кожей, длинными и слишком уж белокурыми волосами; с их смехом, руками и черными, подведенными коричневым карандашом, глазами.

Но сначала нужно заглянуть в «Виски», самое популярное заведение в городе, находящееся метрах в ста от «Старео», на втором этаже. Два смежных зала, один с баром, другой со столиками; Адам заглянул в дверь. Атмосфера здесь была шумная, воздух спертый, свет ламп под красными абажурами — приглушенный, посетители танцевали и громко галдели. Под Коулмена[17], Чета Бейкера[18], Блейки[19]. Стоявшая за кассой женщина наклонилась к Адаму и что-то сказала. Он не расслышал. Она знаком подозвала его ближе. Адам разобрал конец фразы, шагнул вперед и крикнул:

«Что?»

«Я говорю — входите!»

Адам застыл на мгновение, он ничего не соображал, не мог вымолвить ни слова, распятый на десяти квадратных метрах пространства, наполненного шумом и суетой. Женщина за стойкой повторила:

«Входите — да входите же вы!»

Адам сложил ладони рупором и ответил:

«Нет. Вы знаете Соню Амадуни?»

«Кто это?»

«Соня Амадуни?»

«Нет».

Женщина что-то добавила, но отступивший назад Адам не услышал; полумрак, красный свет, конвульсивное дерганье рук и ног, два смежных зала, наполненных урчаньем моторов. Это было как воткнуться в стальной панцирь, в мотоциклетную головку цилиндра, и застрять в четырех металлических стенках, и барахтаться в густом насилии, взрывах, языках пламени, искрах, топливе, взрывах, запахе газа, густого масла, в чем-то красном и в чем-то черном, вспышках света, взрывах, в тяжелом могучем дыхании, которое раздирает и плющит о четыре металлические стенки, обрезки металла, щелканье, вперед-назад, вперед-назад, вперед-назад: жара.

«Нет, я бы хотел…» — снова крикнул Адам.

И добавил, повысив голос:

«Соня Амадуни!»

«…Соня Амадуни!»

Женщина что-то ответила, Адам снова не услышал, она пожала плечами и изобразила лицом «не знаю».

Дождь почти перестал, лишь изредка на промокший город падали с неба редкие капли. Адам всю ночь бродил по улицам. С половины десятого вечера до пяти утра. Как огромное, обращающее все вокруг в кучу пепла, обжигающее солнце.

Адам шагал и думал:

(Я ошибся игрой. Пытался все сделать с наскока, с разбега. Я ошибся. Дурак. Вот что я намеревался сделать: хотел идти по следу этой девушки, Мишель. Как шел за собакой. Хотел, чтобы было как в игре в прятки: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, успела: тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, готова? девятнадцать, двадцать, двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, я досчитаю до тридцати, двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять, двадцать девять с половиной, двадцать девять и три четверти, и, и, 30! а потом искать по всему городу. В углах и закоулках, за дверьми и в подворотнях, в ночных клубах, на пляжах, в барах, в кино, в церкви, в парках и садах. Я хотел искать тебя, пока не найду танцующей танго со студентом-фармацевтом или сидящей в шезлонге у моря. Ты бы, конечно, оставляла метки, чтобы я мог тебя отыскать; такие у нас были бы правила. Одно-два имени, Амадуни Соня-Надин, Жермена, оброненный на землю платок со следами розово-оранжевой помады, шпилька на песке пустынной аллеи. Разговор между двумя парнями в ресторане самообслуживания. Тайный знак под ярко-голубой пластиковой скатертью на столике ночной кондитерской. Или инициалы, выдавленные ногтем на молескиновом сиденье троллейбуса № 9: М.Д.; и я бы шел от знака к знаку, а потом вдруг воскликнул бы: «Горячо!»

И вот, в шесть двадцать пять утра, совсем выбившись из сил, я бы наконец нашел тебя — в мужском плаще, с поджатыми губами, влажными от росы волосами, в измявшемся шерстяном платье и с опухшими от ночного бдения глазами. Сидящей в полном одиночестве на набережной, в шезлонге, лицом к серому рассвету.)

Но никто никого не ждет; в мире, само собой, есть вещи посерьезней. Мир перенаселен, умирает от голода и готов взорваться в любую минуту. Следовало поискать в этой реальности, порыться в мельчайших деталях; жизнь мужчины и женщины значения не имеет.

Что еще серьезней, так это «тотальный» мир. Два миллиарда мужчин и женщин сговариваются, чтобы сообща производить всякие вещи, строить города, изготавливать бомбы, покорять пространство.

«Космический корабль „Либерте II“ семь раз облетел вокруг Земли», — пишут газеты. «В Неваде взорвана 100-мегатонная водородная бомба».

Выглядело это так, словно повсюду день и ночь сияло огромное солнце. Солнце в форме груши, измеряемое по шкале Бофорта[20], с множественными восходами. Вокруг планеты плелась запутанная сеть. Ее методично делили на участки, продолжая линии хх', уу', zz'. И контролировали каждый квадрат.

Общество структурировалось на специализированные группы: армия, чиновники, врачи, мясники, бакалейщики, рабочие-металлурги, инженеры-электронщики, капитаны дальнего плавания, сборщики налогов.

Строились 22-этажные дома с телевизионными антеннами на крышах. Проводили под землей канализацию, тянули электрические кабели, рыли метро. Поднимали на дыбы хаос былых времен, забивая столбы и строя плотины. Раскапывали. Закапывали. Сжигали или взрывали. Ламповые механизмы тихо мерцали и гудели, покрывая все участки небесного свода магнитными полями. Самолеты взлетали с земли с треском разрываемой бумаги. Ракеты пронзали желтые облака, улетая в неизведанную даль, к центру Вселенной. А потом исчезали, обернувшись черными лучами.

Все тянулось к новой заре, к началу дня, сотканному из тысяч слившихся воедино устремлений. А на вершине, надо всем этим, находилась жаждущая насилия и завоеваний толпа мужчин и женщин. Они группировались в стратегических точках мира; они составляли карты, именовали земли, писали романы, составляли атласы; вот названия мест, которые они населяли:

Экклефехан Шотландия 55.3.N.3.14.W

Экклз Англия 53.28.N.2.21.W.

Эклсхолл Англия 53.28.N.2.21.W.

Эчмиадзин Армения 40.20.N.44.35.Е.

Эхтернах Люксембург 49.48.N.6.25.E.

Эчука Виктория 36.7.S.144.48.Е.

Эсиха Испания 37.32.N.5.9.W.

Эквадор, респ. Южная Америка 2.0.S.78.0.W.

Эдам Голландия 52.31.N.5.3.E.

Эдрахиллис Шотландия 59.12.N.2.47.W. их имена были записаны в книгах, лежавших на столиках кафе:

Преп. Уильям Путни

Фрэнсис Паркер

Роберт Патрик

Роберт Паттон

Джон Пейн

Преп. Персиваль

Робер де Шарлевилль

Натаниэль Райнер

Абель Рэм, эсквайр

Искать следовало среди них. И найти можно было бы все, в том числе Мишель, сидящую на рассвете в шезлонге, замерзшую, вымокшую от росы, дрожащую в этой паутине силы. Все они жили одинаковой жизнью; их вечность постепенно растворялась в грубых материях, коими они владели. Однородность — та однородность, что рождается в доменных печах, та однородность, что как в кратере кипит в расплавленном металле, — была оружием, возносившим их над собой. В этом городе, и в других местах тоже, мужчины и женщины варились в своих адских котлах. Возвышаясь на смутном фоне земли, они чего-то ждали — чего-то высшего, что обовьет их вечностью. Они жили среди машин, нагие, упрямые, непобедимые, и помогали своей земле достигнуть полного блеска. Этот почти законченный мир вскоре навсегда вырвет их из временности. Пожалуй, на их лицах уже проявлялась отлитая из металла маска; еще век-другой — и они превратятся в статуи, в саркофаги: едва различимая, скрытая частичка электрического огня будет жить под бетонными и бронзовыми отливками. Наступит царство вневременной материи; все будут во всех. В мире останутся один мужчина и одна женщина.