Тайный дневник врача Гитлера - Ирвинг Дэвид

Когда Морелль предложил Цабелю немного отваривать салаты, следуя рекомендации Ниссле, тот пришёл в ужас. “Просто для протокола, – писал Цабель, – позвольте мне повторить, что это увеличивает нагрузку на желудочно-кишечный тракт, при этом необязательно избавляя от бактерий, и одновременно разрушает практически все водорастворимые витамины и ферменты”.

Шла подготовка к операции "Цитадель", двустороннему наступлению на русский выступ под Курском. Гитлер возлагал большие надежды на это наступление, но возникли трудности с тем, чтобы вовремя собрать людей и технику. Он остался в Бергхофе, в то время как Морелль продолжал лечить его, охраняя своё привилегированное положение в окружении Гитлера с не меньшей ревностью и хитростью, чем раньше. Гитлер отправился в Мюнхен 15 июня, где Морелль принял его в 11:30, и вернулся в Оберзальцберг на следующий день. Медицинские записи оставались обычными.

20 июня 1943 года

12:45 Он выглядит очень хорошо. Жалуется на беспокойство, вызванное обязанностями.

Любопытно, что Геббельс написал 21 июня после встречи с Гитлером: “К сожалению, он выглядит не совсем здоровым. Видно, насколько тяжело ему дались последние несколько месяцев. В нём есть лишь остатки физической формы, которой мы все так восхищались раньше”.

“Уколы, как обычно”, – пишет Морелль 4 дня спустя.

Заслуга принадлежит Мореллю

1 июля Гитлер вернулся в "Волчье логово". Морелль взбодрил его перед выступлением в тот вечер перед несколькими сотнями офицеров об операции "Цитадель": сделал укол глюкозы внутривенно и витамулин-кальций и тонофосфан внутримышечно.

3 июля 1943 года

Инъекции, как и раньше. У него немного пульсирует голова после важного совещания вчера и сегодня утром. Прошлой ночью спал всего 2 часа – и плохо сегодня днем! [. . .]

В 14:00 вызвали к фюреру. Пока я лечил его, мы обсудили особенности питания. Фюрер спросил, как будет работать эта диетическая кухня. Я указал, что достиг (письменного!) соглашения с профессором [Хансом] Эппингером[13] из Вены о том, что пока дама, которая в данный момент ещё руководит отделом диетологии маршала Антонеску, не освободится, её лучший помощник будет приходить сюда и будет доступен в любое время. Сама кухня будет готова через 8-10 дней.

Затем я обратился к теме доктора Ц[абеля], который раньше был скромным, а теперь начал вести себя по отношению ко мне довольно странно. Совсем недавно он настоял на том, чтобы провести собственное расследование перед назначением диеты, хотя я точно указал, чего не хватает. И при этом он делал самые подробные заметки об анализах и выводах, которые я заказал. Это неприятно, поскольку они касались не только проблем с эпигастрием у фюрера, хотя я всегда старался вести всё в строжайшей тайне, используя вымышленные имена и так далее. Фюрер сказал, что я совершенно прав, и что это не касается Ц. Я его единственный врач.

Фюрер упомянул, как ему хочется горохово-фасолевого супа и тому подобного, но он не решается из-за метеоризма. Я заверил его, что мы можем добиться прогресса, и в конце концов ему можно будет есть всё. Я также упомянул, что, когда доктор Ц позвонил, чтобы справиться о его здоровье, я сказал, что всё хорошо.

В ходе беседы я также сказал фюреру, что, если кого-нибудь когда-нибудь придется вызвать, я, безусловно, так и сделаю. После укола я сказал ему, что Бенно фон Арент был абсолютно прав, когда ругался, поскольку доктор Ц поставил в его случае абсолютно ложный диагноз.

– Доктор Ц раньше был оптиком, – сказал я. – Очевидно, что он несведущ в проблемах с сердцем и кровообращением, и именно поэтому я не собираюсь терпеть его вмешательства в лечение фюрера.

Собрав свои вещи, я прошёл через комнату, где фюрер сидел и ел в одиночестве, но он пригласил меня присоединиться к нему.

Я сказал, что не завтракаю, чтобы похудеть. Мне нужно сбросить 10 кг. Фюрер очень обеспокоился и настаивал, чтобы я не переусердствовал с диетой, иначе я мог бы нанести себе серьёзный вред. Я объяснил, что делаю это понемногу.

Затем я вернулся к производству порошка от вшей. Через 2 месяца я прекращаю поставки, поскольку армейская [инспекция] объявила, что у неё склады переполнены. Я сказал, что выпускаю миллион мини-упаковок в день, что эквивалентно 250 000 ежедневных пайков. Фюрер был поражён и спросил, как мне это удалось.

Я ответил, что у нас 600 или 700 девушек занимаются фасовкой, поскольку этот порошок трудно упаковывать машинами. У нас есть 4 машины, но для работы с ними требуется 3 или 4 человека, и машины постоянно выходят из строя. Порошок получается на 100% эффективным – при условии, что он правильно используется. Проблема в том, что запах немного сильноват. Из-за этого, а также общей лени военнослужащих, он не используется должным образом. Теперь инспекция хочет перейти на пропитку [конкурирующий метод]. Как только я сделал свой первый шаг, крупный бизнес навострил уши, и “I.G. Farben” начала производить собственный продукт, запатентованный в Швейцарии; их патент закрыт для проверки из-за секретности военного времени, но я знаю, что их вещество такое же, как у меня (ксантогенат калия). Я хочу получить половину прибыли, и, как я уже указывал, в Германии могут быть запатентованы только процессы, но не открытия, как в других странах. Поскольку я был первым, кто изготовил это химическое вещество, я требовал права выполнить половину заказа.[14]

Поскольку фюрер по-прежнему хотел немного отдохнуть, я удалился.

6 июля 1943 года

Он не мог спать больше 3 часов из-за беспокойства (вчера утром на Восточном фронте началось наше крупное наступление). Я сказал, что сегодня днём ему следует как можно дольше поспать. Утверждает, что время от времени у него появляется отёк на внешней стороне левой большеберцовой кости (хотя и не только сейчас), расположенный выше места бывшей экземы. (Указывает на постоянные изменения в клеточной ткани подкожной клетчатки!)

Немецкая наступательная операция "Цитадель" увязла в огромных минных полях русских. К этому времени союзники также высадились на Сицилии, десантировав на берег в течение 3 дней около 160 тыс. военнослужащих. 3 дня спустя Сталин предпринял контрнаступление под Курском. Если этого не хватает, чтобы любой диктатор заболел, поползли слухи, что Муссолини замышляет предательство стран Оси. 18 июля, когда Гитлер готовился вылететь, чтобы встретиться с ним в северной Италии, у него случится то, что Морелль позже назовет одним из худших приступов за всё время. На обратной стороне медицинской карты Морелль написал следующий отчёт об этом тревожном эпизоде, который он отнёс к “гастрокардиальному симптомокомплексу”.[15]

18 июля 1943 года

Фюрер послал за мной в 10.30 утра, сказал, что с 03:00 утра у него сильнейшие боли в животе, и он не сомкнул глаз. Его живот натянут, как доска, наполнен газом, нигде нет боли при пальпации. Он выглядит очень бледным и исключительно нервным: завтра предстоит важная конференция с Дуче в Италии. Диагноз: Спастический запор, вызванный переутомлением в течение последних нескольких дней – 3 дня практически без сна, одна конференция за другой и работа далеко за полночь. Вчера вечером он ел белый сыр и клёцки со шпинатом и горошком.

Поскольку он не может отказаться от некоторых важных совещаний и решений до своего отъезда в 15:30, ему нельзя давать никаких лекарств; я могу только сделать ему внутривенный укол одной ампулы эупаверина, лёгкий массаж живота, две таблетки евфлата и 3 ложки оливкового масла. Прошлой ночью он принял 5 таблеток Лео. Перед отъездом на аэродром я сделал ему внутримышечную инъекцию ампулы юкодала. Он выглядел очень плохо и был довольно слаб.

В самолете "Кондор" рейхсмаршал Геринг хотел дать мне несколько заключительных советов. (Ондарза [врач Геринга] стоял прямо за ним):

– Вы должны дать ему евфлат. Когда-то это мне очень помогло.

– Да, по 2 таблетки 3 раза в день. Я уже это делаю.

– Но Вы должны продолжать делать это в течение длительного периода. Я принимал их в течение 18 месяцев. И тогда вам надо давать ему луизим!

– Уже даю!

(Сначала он перепутал название, но Ондарза поправил его).

Во время самого полёта Гитлер выпустил газы, что привело к некоторому улучшению. По прибытии в Бергхоф я сделал ему ещё один массаж, с добавлением евфлата, а затем луизима, который я даю ему уже неоднократно в течение некоторого времени.